друзья:
|
| "Гефестион, мы лишь в начале пути" |
| 21.11.2012 |
| |
 Гефестион |
| 21:35 скорбь Александра по Гефестиону |
| Запись открыта: всем |
| Теги: , факты, я и Александр |
Горе царя не знало границ. Различные античные авторы по-разному описывают его скорбь, но глубина ее ужасает. Суммировав различные источники, вот как пишет об этом Морис Дрюон: «Горе Александра перешло все человеческие границы. На целых три дня он закрылся в комнате с мертвым, распростершись на полу рядом с ним, не принимая пищи, без сна, не переставая стенать, и когда пришлось вынести тело, которое начало разлагаться, вопли царя были так ужасны, как будто он лишился рассудка.
Ни один человек в мире не был оплакан своим другом, ни одна женщина своим возлюбленным, ни один брат своим братом так, как Гефестион Александром. Лик царя был нечист из-за отросшей бороды и слез, одежда разорвана, волосы он обрезал себе ножом; он сам вел под уздцы лошадей, везших останки Гефестиона; поскольку их гривы и хвосты были обрезаны согласно обычаю, он приказал остричь также всех лошадей и мулов армии; он запретил всякую музыку в городе, приказал снести зубцы стен, погасить огни в храмах, как это делают, когда скончается царь, и приговорил врача Главка к распятию. Две гробницы должны были быть воздвигнуты Гефестиону: одна в Вавилоне, чтобы принять его тело, другая в Александрии Египетской, чтобы стать убежищем для духа его двойника. Александр послал также гонца к оракулу Сивы, чтобы узнать, следовало ли воздавать Гефестиону божественные почести и должна ли память о нем стать предметом нового культа».
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:13 |
Александр, путаясь в роскошной, но неудобной длинной персидской одежде, не шел, как подобает царю, а бежал по огромному дворцу в покои Гефестиона.
Только что ему сообщили, что Гефестион нездоров и что ему все хуже и хуже. Занятый было обсуждением предстоящей экспедиции Неарха, Александр почувствовал, как разом его обжег ни с чем не сравнимый страх потерять любимейшего Гефестиона.
Ни его прекрасная жена, ни друзья, ни мать, коварная Олимпиада, не осознавали, насколько дорог был Александру Гефестион. За все годы, что они знали друг друга, их любовь не угасала ни на секунду. Женитьба Александра, хоть и воспринятая Гефестионом очень тяжело, не поколебала их взаимных чувств. Напротив, благородный Гефестион, понимая, что у Александра должен быть наследник, торопил его с выбором. Только истинная, чистая любовь была способна на такую жертву!
Александр, повелитель целого мира, конечно, был окружен пышной свитой, сотни прислужников ловили каждый его жест, лучшие танцовщицы, а особенно танцовщики были готовы услаждать взор великого царя, искуснейшие музыканты наводнили его дворец, дабы игрой на своих инструментах развевать тоску божественного Александра. Тысячам славословий придворных поэтов внимал повелитель Азии...
Но среди всей этой орды не более десятка человек по-настоящему любили Александра и были ему всей душою преданы. Остальные – искали поживы, исполненные гордыней, что могут видеть величайшего из властителей земных и даже иногда удостоиться нескольких слов с ним. Но обмануть его они не могли: Александр, правда, не без удовольствия внимавший хвалебным одам, понимал, что сейчас, в этом зале, наполненном фимиамом курящихся зелий, уставленном дорогими яствами и сосудами с великолепным вином, только несколько македонцев – его военачальников и друзей, прошедших с ним все трудности блистательного военного похода, – любят его как талантливого полководца, мудрого и справедливого правителя, друга с детских лет. И первый из них – Гефестион... Прочие же, не задумываясь, покинули бы Александра, если бы он лишился трона или оказался в опасности.
Он строго корил себя за то, что в последние дни много проводил времени с Багоасом – бывшим наложником Дария, – совсем позабыв о верном Гефестионе. Он даже хотел заставить того ревновать себя к Багоасу, хотя прекрасно знал, что сам долго без Гефестиона не выдержит. Он мстил жизни за свой страх и неведомую доселе растерянность. Он мстил... Кому же на самом деле?! Вот, вот кара Афродиты за пренебрежение ее дарами! Александр глухо простонал...
Все это промелькнуло в голове Александра куда быстрее, чем было рассказано. С каждым шагом его сердце сжималось все сильнее, он спешил так, как будто его появление могло чем-то помочь Гефестиону.
Вокруг ложа Гефестиона столпились лекари, слуги, но при виде Александра все мигом расступились, увидев помутневший взгляд самого на себя не похожего царя.
Он пал на колени перед мягкой, богато убранной постелью, на которой лежал обессилевший Гефестион. Александр с ужасом заметил серовато-бледную тень на смуглой коже больного. Хриплым от волнения голосом, в котором, однако, звучала вся нежность, на какую только способен человек, он спросил:
– Гефестион, любимейший мой друг, слышишь ли ты меня?
Приоткрыв глаза, Гефестион попытался улыбнуться в ответ и едва слышно ответил:
– Твой голос, о доблестный из воителей, я всегда услышу, даже сейчас, у берегов Леты.
– Молю тебя, Гефестион, не говори так. Через несколько дней ты будешь здоров, и мы поедем в Египет, чтобы отдохнуть там, а потом отправимся в новый поход, к новой славе. Разве не ты так хотел этого?
– Да, мой Александр, я знал, что тебе нужны новые походы и новые завоевания. Я видел, как жадно горели твои глаза, всматриваясь в далекий горизонт; ты живешь этим. И нет для меня большего счастья, чем видеть тебя счастливым...
Речь Гефестиона прервалась, он судорожно сглотнул, а Багоас отер обильный пот на челе его. Александр в отчаянии обвел взглядом собравшихся, и на мгновение он увидел искорку удовлетворения, промелькнувшую в бездонных глазах перса. Но мысли Александра были заняты сейчас другим: как спасти Гефестиона?
Он видел, как сквозь пелену, украдкой покачавшего головой лекаря. Да он и сам знает, что от лихорадки нет лекарства в целом мире. А будь – он сам бы мчался за ним день и ночь, готовый на все ради обожаемого Гефестиона. «О великие боги, за что вы караете меня? Разве скудные жертвы я приносил вам? Разве малы были мои дары храмам? О Аид, властитель царства мертвых, не отнимай у меня Гефестиона!»
– Александр, помнишь Эрис, подругу Таис Афинской? Эрис как-то сказала мне, что будет ждать на берегу реки Стикс свою незабвенную афинянку, если сойдет в мрачное царство Аида первой. Знай, и я буду ждать тебя там, так что Харону придется повременить с переправой...
Александр с еще большим страхом слушал тихие, с болезненным хрипом вырывающиеся слова любимого. Он хотел что-то возразить, но рыдания душили его. Со стоном уронил он голову на грудь Гефестиона.
– Любовь моя, не оставляй меня одного!!! Я не могу жить без тебя!!!
– Это самые лучшие минуты моей жизни, о мой царь. Я слышу, как летит за мной Танат на черных холодных крыльях. Но мне совсем не страшно, ведь рядом со мной тот, за которого я умер бы тысячу раз.
Тело Гефестиона сотрясала крупная дрожь, он едва выговаривал слова. Укрытый теплыми одеялами, пледами, лежащий на пуховой перине, он мучительно страдал от холода.
– Александр, мне так холодно...
Александр, снедаемый горечью от сознания собственного бессилия, вдруг захотел остаться один с Гефестионом.
– Уходите!
– Но, царь... – осмелился было один лекарь.
– Вон! – взревел Александр, и все высыпали из комнаты.
Остался лишь Багоас, все так же вытирая пот со лба Гефестиона.
Александр рассвирепел: «Неужели этот мальчишка думает, что способен занять место Гефестиона? Что, после нескольких ночей в царской опочивальне он считает себя вправе не повиноваться приказаниям?!»
Выгнав Багоаса, Александр ласково поцеловал неподвижно лежащего Гефестиона в полуоткрытые губы.
– Сейчас, потерпи, о мой возлюбленный Гефестион. Я согрею тебя своим теплом, теплом моей любви...
Александр быстро разделся и швырнул скомканную одежду в угол. В этот миг Гефестион пришел в себя и устремил на Александра взгляд, полный немого обожания.
– Ты так прекрасен, Александр. Воистину, ты сын Зевса, а не смертного. Как я счастлив, что в свитках великих мойр наши имена оказались рядом! Подожди еще немного, дай мне запечатлеть твой прекрасный образ в своем сердце навеки...
Александр, еще чуть повременив, сияя мужественной красотой своего тела, не мог больше сдерживаться и, откинув жаркие одеяла, лег рядом с возлюбленным. Гефестиона по-прежнему бил озноб. Александр обнял его, прижавшись к нему так тесно, как только мог.
Блестящий полководец, отважный, как лев, пламенной речью воодушевлявший свое войско перед битвой, сейчас Александр не мог найти нужных слов. Они застревали в его горле, тонули в горячих слезах, орошавших лицо Гефестиона. Сердце Александра разрывалось от любви, жалости, тоски и боли. Он не мог поверить, что его филэ должен уйти. Придя в себя, больной с трудом заговорил.
– Александр, ты рядом со мной? Наверное, я уже умер, и боги, сжалившись над нами, забрали нас двоих на светлый Олимп. А если нет, то я все равно счастлив, будучи в твоих объятиях.
– Ты не умрешь, дорогой мой Гефестион, ты должен жить. Афродита, щедро оделившая нас своей милостью, не позволит ему угаснуть с тобой.
Близость такого совершенного, изумительной красоты тела, каждая черточка которого была знакома Александру, пусть и горевшего в огне, заставляла Александра постоянно думать о том, как несправедливо, что Гефестион, его Гефестион, в цвете лет, здоровья, должен покинуть этот мир... Внезапно он в ужасе почувствовал, что в его теле разгорается огонь, повинуясь властному приказу любви. Он ощутил непреодолимое желание насладиться Гефестионом, припасть к его губам, целовать каждую клеточку его тела, подарить филэ всего себя, слиться с ним на какое-то время воедино. «Нет, – стиснув зубы, подумал Александр, – Гефестиону нужны силы, ты попросту убьешь его...»
Знал бы Александр, что Гефестион, лежащий в полубреду, ничего так не желал, как в последний раз предаться с Александром сладкому упоению близости. Но предсмертная тяжесть его век и ужасающая слабость в теле, измотанном болезнью, не позволяли ему даже взглянуть на любимого. Его телесные муки были сильны, но они не шли ни в какое сравнение с невыносимыми душевными страданиями Гефестиона. Собравшись, наконец, с силами, он сказал слабым голосом:
– Александр, подари мне свою ласку, я хочу уйти, озаренный светом нашей любви.
– Нет, филэ, – со слезами ответил Александр, терзаемый болью, что не может исполнить желание Гефестиона, как бывало раньше, – нельзя отнимать у тебя силы. Ты должен бороться и победить. А потом, потом мы уединимся и проведем вместе столько времени, сколько понадобится.
Наверное, сама великая богиня Афродита, видя безрассудную преданность и покорность Александра и Гефестиона своему могуществу, разожгла в последнем неугасимое пламя страсти, давшее ему силы.
Гефестион с радостью заметил, что Александр полностью обнажен, с усилием стащил он с себя спальное одеяние и прижался губами к губам Александра. Тот попытался воспротивиться, успокоить своего филэ, заставить лежать смирно, но не смог. Голос разума был мгновенно заглушен ненасытным зовом страсти. Александр ответил на поцелуй с нетерпением и жадностью, он чувствовал, что они были одинаковы с Гефестионом в своем едином безудержном порыве. Их близость лишь в малой доле могла давать им то, чего они хотели: слиться, стать неделимым целым, унестись за облака выше бессмертных богов навсегда, а не на миг.
Жаркий поцелуй длился долго, очень долго, возбуждение обоих достигло немыслимых пределов. Но каждый из них, в первую очередь, думал о другом, о его удовольствии, о его радости, нисколько не заботясь о себе. В этом заключалось высшее проявление их любви, примеров которой нет и не было в мировой истории.
Александр, запретив Гефестиону двигаться, осыпал поцелуями сначала лицо, потом шею и грудь любимого, ежесекундно восхищаясь правильностью линий этого божественного тела. Верно, сам Пигмалион придал ему столь чарующую форму, которой позавидовал бы Аполлон.
Спускаясь все ниже, трепетно касаясь губами нежной кожи, Александр, наконец, достиг своей главной цели. Ни секунды не медля, он обхватил губами возбужденный фаллос Гефестиона, на что тот ответил сладким стоном. Александр пылко ласкал этот орган всевозможными способами, пустив в ход все свое умение. Он чувствовал, как руки филэ блуждают в его густых светлых волосах, невольно прижимая голову Александра к своим чреслам.
– Поверь, Александр, никто не заменил бы мне тебя. Я схожу с ума от твоих нежных прикосновений. Только твои ласки дарили мне радость и желание жить. А теперь позволь мне тоже с лихвой окупить твою любовь.
Гефестион привлек Александра к себе, на несколько минут приникнув к его губам жгучим поцелуем. Язык Гефестиона мягко скользнул по телу Александра, не обойдя вниманием напрягшиеся соски. Затем Гефестион, дав знак царю откинуться на ложе, легко вобрал его готовый уже излиться орган. Ласки Гефестиона были так же утонченны и продолжительны, как полученные им от Александра. Ни один из них не хотел, чтобы эта ночь закончилась. Наконец Александр почувствовал, что вот-вот взмоет на волнах накатывающего оргазма, он без слов приподнялся и стал напористо массировать фаллос своего филэ. Не оставаясь в долгу, Гефестион ответил тем же. И через секунду оба изверглись, обильно залив семенем спутанное ложе.
Короткая передышка – и снова руки Александра обвили шею Гефестиона. Их глаза встретились, сияя подобно звездам, а сердца наполняла, многогранно переливаясь, общая песнь любви.
И все же Александр чувствовал, что его сильный, неутомимый, изобретательный Гефестион дышит тяжелее обычного, а его тело обжигающе горячо.
– Любимый, ты должен отдыхать, – взволнованно начал Александр, когда Гефестион вновь начал опьяняющую игру страсти, но возлюбленный не слушал его. Опять искусные руки заскользили по телу Александра, а губы дурманящим поцелуем заглушили все возражения. Александр, покоривший столько народов, сдался без боя, и это было полное поражение, но какое сладостное...
Двое сплелись в единое целое. Что это было: нерушимый союз или борьба? Языки двигались в сумасшедшем танце, руки нежно гладили кожу, стоны, прерывистые вздохи смешались в одну волшебную мелодию любви. Два закаленных в боях воина одаривали друг друга самой трепетной лаской, и тем трогательнее и чище казались их отношения.
Александр снова и снова целовал лицо Гефестиона, прямые широкие плечи, твердую шею и грудь, наслаждаясь ответными ласками возлюбленного. Сила их любви очень скоро вознесла их опять в блаженные высоты оргазма...
Обняв Гефестиона, Александр стал засыпать. Ему снилось, как они с филэ, завоевав Италию и Сицилию, едут назад в Вавилон, где его встречает гордая им мать, Роксана и восторженное людское море...
Пробуждение Александра было ужасным. Он увидел смотрящие на него огромные неподвижные глаза Гефестиона, а руки, сомкнутые на шее Александра были холодны, как лед. Александр, сам похолодев, понял все.
Отчаянный крик Александра всполошил дворец, в опочивальню сбежались люди.
Александр бился на холодном ложе, бессильный принять утрату, разрывавшую его душу. И вдруг он с беспощадной ясностью понял, что все его искания, мечты и надежды имели смысл, только если Гефестион был рядом. После каждого победного сражения он ловил полный восхищения и любви взгляд возлюбленного, в котором ясно читалось: «Александр, ты все делаешь верно. Я горжусь тобой». «А теперь...» – Александр не мог додумать до конца.
Он не помнил, сколько времени пролежал в покоях Гефестиона, утопая в слезах. И тут он ощутил, что ему больше незачем этот мир. И мысль о яде вдруг соблазнительно мелькнула* в его голове.
– Да, – прошептал Александр, – подожди меня, любимый, скоро я последую за тобой.
Он тяжело поднялся и направился в свои покои. Он знал, что ему предстоит еще пережить несколько дней, нося в душе эту непередаваемую боль: он должен сам соблюсти все необходимые обряды прощания с Гефестионом в этом мире. Но среди горечи и отчаяния уже мерцала слабая искорка надежды.
– Гефестион, мы войдем в царство Аида вместе...
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:13 |
Александр Македонский был, несомненно, великим полководцем, но одолеть огромную Персидскую державу, а затем дойти до Северо-Западной Индии, без друзей и соратников он вряд ли мог. Среди выдающихся сподвижников Александра историки чаще всего называют Птолемея, Пармениона, Антигона, Клита, Кратера и, конечно же, Гефестиона. В исторической литературе существует неоднозначная оценка деятельности и личности Александра, но отношение к его ближайшему другу и соратнику – Гефестиону, можно сказать, не вызывает бурных диспутов. Все источники и исследователи описывают Гефестиона близким другом Александра, беспрекословно выполняющим волю своего царя. Тем не менее, отношение к Гефестиону, на наш взгляд, не может быть столь упрощенным и однозначным. Не исключено, что Александр рассматривал своего близкого друга возможным преемником, способным в случае гибели продолжить его дело. Гефестион, сын Аминтора, происходил из знатной македонской семьи. Как свидетельствуют документы, он был ровесником Александра; возможно, они были знакомы еще до начала обучения у Аристотеля . Курций Руф пишет, что «это был самый любимый из друзей царя, выросший вместе с ним, поверенный всех его тайн». Гефестион очень рано занял особое положение при Александре и сохранял его до последних дней. Он оставался рядом с будущим царем даже тогда, когда Филипп, недовольный тайными переговорами сына о брачном договоре с сатрапом Карии Пиксодаром, выслал из страны многих его друзей. Во время похода в Азию положение Гефестиона неуклонно росло: начиная поход лишь личным другом царя, он стал его незаменимым соратником. В первые годы долгого пути по просторам Азии мы не встречаем нашего героя среди высшего командного состава: это место занято другими – Парменионом, Филотой, Клитом и прочими. На этом этапе Гефестиона и Александра связывали, по- видимому, лишь крепкие дружеские отношения. Не исключено, что Александр, обожавший Гомера и стремившийся во всем подражать Ахиллесу, видел в Гефестионе второго Патрокла. Примечательно, что, посетив в Малой Азии могилы гомеровских героев, Александр возложил венок на могилу Ахиллеса, а Гефестион – Патрокла. Только Гефестиона взял с собой Александр во время визита в шатер матери и жены Дария Кодомана, попавших в плен после сражения при Иссе. Об этом событии Диодор рассказывает так: «Царь на рассвете вместе с самым любимым другом своим, Гефестионом, пришел к женщинам. Оба они были одеты одинаково, но Гефестион был выше и красивее, и Сисигамба, приняв его за царя, пала перед ним ниц. Присутствовавшие стали качать головой и руками показывать на Александра. Сисигамба, устыдившись своей ошибки, простерлась сызнова перед Александром. Но царь, подняв ее, сказал: «Не волнуйся, мать! Он тоже Александр». Эта фраза царя, как оказалось, имела большой смысл и стала отправной точкой для нового этапа во взаимоотношениях Александра и Гефестиона. Начинается карьерный рост Гефестиона, раскрывший организаторские способности и военный талант, сделавшие его не только незаменимым другом, но и соратником. Одним из первых заданий Гефестиону было организовать управление городом Сидон в Финикии, и он с ним успешно справился. Исполняя следующее поручение, Гефестион провел флот из Финикии до Египта. В битве при Гавгамелах Гефестион, теперь уже начальник телохранителей, сражался рядом с царем и был ранен в руку: «…раненых же оказалось очень много, был среди них и Гефестион, начальник телохранителей, один из наиболее известных командиров (копье попало ему в руку)». После разгрома Дария при Гавгамелах и установления власти македонцев в Персии, стали нарастать противоречия в ближайшем окружении Александра. Военачальники становятся сатрапами, и вместе с властью получают огромные богатства, о которых они раньше могли только мечтать. Тем временем, Александр, продолжая поход на восток, меньше теперь прислушивается к советам старого окружения, а на первые места выдвигает новых людей. Следуя персидским обычаям, он заставлял это делать и своих соратников. Свободолюбивые македонцы, привыкшие видеть своего царя первым среди равных, болезненно воспринимали происходящее. Конфликт перерос в заговор Филоты, сына Пармениона. Заговор был раскрыт и к Филоте, по предложению Гефестиона, Кратера и Кена, были применены пытки, под которыми он и признал свою вину. Филота молил Гефестиона о пощаде, но друг царя ему не помог; Филота был казнен по македонским обычаям. Гефестион сыграл не очень благовидную роль и в «деле Каллисфена» - философа и племянника Аристотеля. Сказав однажды Александру, что философ обещал ему пасть ниц перед царем, но не сдержал своего слова, он предопределил его судьбу. Должность командира гетайров, занимаемую Филотой, Александр разделил между Гефестионом и Клитом. Конница гетайров при этом была поделена, и Гефестион возглавил одну из двух гиппархий. Арриан предположил, что Александр «не хотел вручить командование такой большой конницей… одному человеку, хотя бы и самому близкому». Но с этим вряд ли можно согласиться: в столь деликатном деле видную роль сыграли другие соратники, которые рассчитывали после казни заговорщиков разделить их должности. Конница гетайров была лакомым куском, и передача ее одному лишь Гефестиону могла вызвать зависть и недовольство близкого круга царя. Не стоит также забывать, что Гефестион до этого не занимал важных военных должностей, а потому Александр посчитал нужным постепенно вводить его в курс дела. С другой стороны, назначение Гефестиона на должность «гиппарха» позволяло царю в критической ситуации опереться на своих «друзей» - гетайров. Положение Гефестиона значительно укрепляется в Средней Азии: здесь он занимается заготовкой провизии и заселяет разоренные провинции. Вступив в Индию, Александр разделил свою армию. Командование отдельными подразделениями он поручил Гефестиону и Пердикке, передав под их руку полки Горгия, Клита и Мелеагра, а также половину конницы «друзей» и всю наемную конницу. Им предстояло привести к покорности всех, кто находился на пути к Инду. Выполняя приказ, Гефестион разбил войска местного князя Астиса, подчинил Омфиса, а затем, соединившись с подошедшей армией Александра, принял участие в битве с раджой Пором, сражаясь во главе своей гиппархии рядом с царем. Возглавляя две пешие фаланги, свою гиппархию, гиппархию Деметрия и половину лучников, он покорил значительную часть северо-западной Индии, после чего отправился к реке Гифасис для соединения с Александром. После мятежа македонского войска на реке Гидасп, было принято решение вернуться в Персию. Здесь на Гидаспе Александр разделил свою армию на части. Один отряд под командованием Кратера должен был идти по правому берегу реки. Гефестион шел по левому берегу, возглавляя большую и лучшую часть армии, в состав которой входило и до двухсот слонов. На месте слияния Гидаспа с Акесином Гефестиона и Кратера ждало войско Александра, переправлявшееся по самой реке. Далее Гефестион с небольшим отрядом двинулся по берегу Инда, приводя к повиновению местные племена, заселяя и обустраивая города. Пройдя тяжелый путь через пустыню Гидрозию, они вновь разделились: Гефестион с большей частью войска двинулся побережьем из Кармании в Персию, а Александр направился в Пасаргады. После долгого похода армия соединилась в Сузах, где были устроены грандиозные празднества по поводу бракосочетания Александра с дочерью Дария III Статирой. За Гефестиона царь выдал младшую дочь Дария, сестру Статиры Дрипетиду. Как отмечает Арриан, Александр хотел, чтобы дети Гефестиона и его дети были двоюродными. Из Суз Александр и Гефестион отправились в Экбатаны – столицу исчезнувшего к тому времени Мидийского царства. По пути в Мидию Александр принял решение отправить на родину старых и больных македонских солдат во главе с Кратером и его помощником Полиперхонтом. Отправка Кратера была на руку Гефестиону: оба полководца испытывали друг к другу неприязнь, нередко переходящую в открытую ссору. Причина конфликтов заключалась в том, что ко времени окончания Восточного похода отношение Александра к соратникам сильно изменилось. Дружеские отношения отошли теперь на задний план, и царь оценивал военачальников по их личным способностям и заслугам. Так Евмен, не македонец, а грек по национальности, стал начальником канцелярии и играл не последнюю роль в системе управления. Но дальше всех по карьерной лестнице продвинулся Гефестион. Во время похода в Индию он фактически стал вторым лицом после Александра, а по возвращению в Персию породнился с царем. Лично для Гефестиона была введена новая должность хилиарха. Заняв важные посты, Гефестион стремился сохранить позиции единственного в своем роде царского друга. По этой причине почетное удаление Кратера – друга и соратника Александра, можно расценить как важную победу нашего героя. Несмотря на видимый успех, Гефестион опасался укрепления позиций талантливых и популярных в войске товарищей, а это, в свою очередь, заставляло его нервничать и вступать в ссоры. Резкую характеристику Гефестиона мы находим у английского исследователя П. Грина: «Гефестион, второе «я» царя не был популярен. Высокий, сильный, своенравный, злой, недалекого ума, он хорошо мог командовать тысячей воинов, но не годился для того, чтобы управлять. Основной его характеристикой была неукоснительная личная преданность Александру». Напротив, немецкий историк Ф. Шахермайер полагал, что Гефестион был человеком способным и готовился занять место Александра в случае внезапной смерти последнего. К слову сказать, именно об этом свидетельствует назначение Гефестиона хилиархом. Должность хилиарха существовала при персидском дворе и означала нечто вроде должности первого министра, командира дворцовой стражи и начальника царского эскадрона. Можно сказать, что в руках Гефестиона сосредоточились все нити управления страной и охрана ее государя. Этот важный пост Александр мог доверить только верному другу. Как замечает Ф. Шахермайр, большую роль в назначении сыграло и ожидание приезда в лагерь влиятельного и популярного в войске Антипатра. Не стоит забывать, что прямых наследников, способных принять власть, у Александра тогда еще не было, а Гефестион, получивший высокое назначение и ставший родственником самого Александра и царя Дария как никто другой подходил на роль регента. В случае отсутствия наследника трон мог сразу перейти к Гефестиону. Для любого правителя вопрос о наследнике является первоочередным, при этом не важно, молод или стар правитель, и здоров ли он. Убийство Филиппа служило Александру наглядным примером. Впрочем, и на его жизнь покушались неоднократно. Восточная политика Александра неоднозначно воспринималась его ближайшим окружением. Соратники царя разделились на два лагеря: Гефестион, Пердикка, Птолемей и Евмен приняли ее полностью, Антипатр, Кратер и Антигон решительно не желали объединения Востока и Запада. Следовательно, возможных преемников следует искать в первой группе. Птолемей не годился на роль правителя огромной империи: он рано отказался от идеи сохранения единой страны, приложив немало усилий для ее развала. Видимо, Александр знал настроение Птолемея и не стремился приблизить его к себе: несмотря на заслуги, его положение не содержит какого-либо значительного карьерного роста. Евмена вряд ли вообще стоит рассматривать как возможного преемника: верный делу Александра, мужественный воин и первоклассный полководец он имел низкое происхождение. Лично для Александра происхождение не имело значения, но македонская знать отказывалась считать Евмена своим. Пердикка, представитель знатной фамилии из Орестиды, тонкий и дальновидный политик, один из немногих подходил на роль преемника. Царь всегда испытывал к нему полное доверие и после смерти Гефестиона именно Пердикка стал его ближайшим другом, а также командиром первой гиппархии гетайров. Не случайно именно ему Александр передал перед смертью свой перстень. Но самым вероятным преемником Александра следует считать Гефестиона. Среди окружения царя он был самой компромиссной фигурой. Будучи хилиархом он контролировал вооруженные силы и управление страной. Статус близкого друга Александра, очень важный для македонцев, персов и царских родственников, мог избавить империю от гражданской войны. После смерти царя управление страной должно было перейти именно к Гефестиону, точнее даже не перейти, а остаться в его руках. Выживи Гефестион после болезни, македонская империя избежала бы многих потрясений и сохранила свое единство: его военный талант, твердый и решительный характер позволяли подавить очаги гражданской войны. Однако, во время празднеств в Экбатанах, Гефестион заболел и через семь дней умер. Когда Александру сказали, что Гефестиону плохо, он поспешил к нему, но в живых уже не застал. О горе Александра античные историки писали по-разному, в зависимости от того, относился автор к Гефестиону и самому Александру благожелательно или же злобствовал и завидовал. Юстин пишет, что Александр оплакивал своего друга так долго, как не подобает царю. Подражая Ахиллесу, Александр обрезал над трупом свои волосы и сам правил колесницей, везшей тело друга. Подобно Ахиллесу, Александр задумал устроить гимнастические и мусические состязания, и для этого были подготовлены 3000 участников. Говорят, что короткое время спустя они состязались на похоронах самого царя. Заупокойной жертвой для Гефестиона стало перебитое племя косев. Александр велел вечно чтить Гефестиона как героя и даже вопросил Амона, разрешает ли тот приносить Гефестиону жертвы как богу. Клавдий Элиан пишет: «Некоторые считают, что всем, что было учреждено для похорон Гефестиона, воспользовались на похоронных торжествах в честь самого Александра, ибо смерть постигла царя, когда траурные обряды по Гефестиону еще не были исполнены». Со смертью Гефестиона для Александра закончилась целая эпоха, а если провести аналогию с их любимыми героями – Ахиллесом и Патроклом, - то и сама жизнь. Как верно подметил Арриан: «Для Александра смерть Гефестиона была великим несчастьем; думается мне, что Александр предпочел бы скорее умереть, чем пережить его, так же как, думаю, и Ахилл пожелал бы скорее умереть раньше Патрокла,
Гефестион понимал, что дальше так продолжаться не может. Александр, снедаемый страшными сомнениями в своей непогрешимости, горечью и болью от предательства и потери Клита, уже третий день никого к себе не подпускал, вызывая роптание среди своих полководцев и солдат, друзей и недругов. Гефестион все это время был вместе с ним, но от этого боль Александра не становилась меньше, как бывало когда-то.
***
Когда-то... Восемь лет назад (целая вечность!), когда царя Филиппа убил Павсаний, его бывший фаворит, Александр тоже страдал. Подозревая свою мать в этом чудовищном заговоре, он не мог смириться с тем, что он – Александр, сын Зевса, взошел на трон, орошенный кровью собственного отца, которого уважал, несмотря на многочисленные распри, с которым успел пройти плечом к плечу не одну кампанию. Тогда вечером, после долгого разговора с Олимпией, которую всегда любил, но которая всегда хотела сделать его орудием в своей непримиримой борьбе с Филиппом, он сам пришел к нему и устало остановился в дверях, склонив голову на грудь. Лохматые золотые космы Александра скрывали его дымчато-серые глаза, но Гефестион знал, что они готовы наполниться слезами. Он сразу почувствовал, как ему сейчас тяжело, и боль Александра кольнула в сердце острым кинжалом.
- Мой царь, - выдохнул он, боясь, что Александр уйдет, так и не получив того, зачем пришел - поддержки. Его гордыня уже тогда была сильнее него самого.
Гефестион подошел ближе. Он осторожно положил руки ему на плечи, боясь спугнуть, сжал пальцы, ощутив, как напряжено тело друга, склонил голову так, чтобы заглянуть в его опущенные глаза.
- Мой Ахиллес, что бы ни случилось, я – с тобой, помни это.
- Я знаю, мой Патрокл, но сейчас я одинок, как никогда одинок...
Александр ни на что не жаловался и никого не обвинял - только эти полные невыразимой горечи слова. Но для Гефестиона в них заключалось все: и скорбь от потери отца, и мучения из-за недопонимания с матерью, и недоумение от злого шепота за спиной. Он почувствовал, как боль разливается по телу Александра. О, боги! Гефестион готов был отдать жизнь, лишь бы он не страдал.
- Ты не одинок, Александр, и я тебе это докажу.
Гефестион спустил свои ладони с плеч Александра по его рукам, перехватил запястья, сцепил руки друга и возлюбленного у себя за спиной, заставив коснуться ягодиц, и прижался к нему так тесно, как только смог. Откинувшись немного назад, Гефестион какое-то время жадно ловил дыхание Александра, заворожено глядя на его полуоткрытые губы – манящие, мягкие, но упрямые, так и не позволив себе сейчас до них дотронуться, пока не заметил, что царь, наконец, оторвал свой взгляд от пола и впился глазами в его глаза. Когда Александр так смотрел, он, сын Аминтора, всегда чувствовал себя ничтожным смертным перед лицом истинного бога, сошедшего с Олимпа, величайшего из всех когда-либо живших на земле.
Гефестион ощутил нетерпеливую дрожь в теле Александра. Их всегда влекло друг к другу нечто гораздо большее, чем просто страсть, и даже большее, чем истинная любовь. Это было безудержное, сумасшедшее желание никогда не разлучаться, слиться воедино, стать одним целым, чтобы делить на двоих дыхание и каждый удар их общего сердца.
Его собственное тело тут же откликнулось на призыв Александра: Гефестион ощутил меж ног упругую тяжесть. Его быстро растущий фаллос уперся в живот возлюбленного одновременно с тем, как он сам почувствовал чуть ниже пупка стремящуюся к нему каменную твердь. Он нежно обнял Александра за шею, запустил пальцы в золотые волосы и потянулся к его уху, коснувшись щекою щеки.
- Если и сейчас ты скажешь, что по-прежнему одинок, - вызывающе прошептал он, - тебе придется прогнать меня прочь.
- Нет, Гефестион! – почти прокричал Александр, и его голос оборвался на полувздохе. Он яростно сжал в объятиях возлюбленного, не желая никуда его отпускать. – Не уходи, ты мне нужен. Только ты.
- Скажи прежде, мой повелитель, по-прежнему ли тебе одиноко? – Гефестион едва совладал со своим голосом, который так и стремился споткнуться о каждое слово, чтобы задрожать от сильнейшего волнения.
- Нет, любимый. Пока ты рядом, я никогда не буду одинок.
Гефестион откинул голову назад ровно на столько, чтобы взглянуть ему в глаза. Они горели темно-серебряным пламенем, которое стремилось выжечь в душе сына Аминтора малейшие сомнения. Это был его Александр, его царь, его бог. Он любил его беззаветно, яростно, неотступно, и был счастлив одним лишь тем, что всегда был рядом с ним. Сын Зевса, повелитель целого мира был для него солнцем и луною, его единственным смыслом в жизни, и при этом всецело принадлежал только ему, Гефестиону.
- Александр, - прошептал он, - возьми мои силы, чтобы справиться с болью, забери мое тепло, чтобы согреть свою душу, прими в дар мое сердце, чтобы жить вечно, только оставь мне себя, мой Александр, ибо без тебя я – ничто.
Глаза царя наполнились слезами радости. Его боль, наконец, отступила, жажда жизни быстро возвращалась к нему, зажигая в глазах яркие искры.
- Знай, мой Гефестион, - торжественные нотки в голосе царя не могли скрыть его волнения, - все, что мне суждено сделать в своей жизни, я буду делать ради тебя и во имя тебя. Я стану великим царем, я завоюю для тебя целый мир, но ты будешь всегда моим повелителем. Ибо и я без тебя – ничто.
Гефестион ради таких минут готов был умереть, но жить сейчас хотелось еще больше. Он взял в ладони лицо Александра и коснулся его трепещущих губ своими жаркими губами, целуя медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому его вздоху, мечтая, чтобы Александр потребовал ласки сам. Потом, когда полустон нетерпеливого желания вырвался из груди Александра, он страстно впился в его губы, проник языком внутрь, тут же сплетя его с языком покоренного царя. Властные руки Александра скользнули по спине Гефестиона и легким движением проникли под одежду. Его плащ пал под напором царя, обнажив безупречно красивое бронзовое тело, опаленное солнцем и уже покрытое несколькими шрамами. Александр на мгновение замер, пораженный увиденным.
- Гефестион, - прошептал он, - твоя красота всякий раз сводит меня с ума. Клянусь Зевсом, только боги могли создать такое совершенство!
- Молчи, мой Александр, - он приложил ладонь одной руки к его губам, а другой коснулся золотой пряжки на плече: синий с золотым шитьем хитон царя упал ему под ноги. – Ибо истинный бог сейчас передо мной.
Обнаженные, несколько мгновений они стояли почти вплотную, касаясь друг друга лишь двумя возбужденными частями тела, скрещенными, словно мечи перед боем. Сейчас, когда покровы были скинуты, а в их глазах светилось только необузданное желание обладания друг другом, они были равны в своей истинной красоте и благородном величии. Нельзя было бы найти на целом свете два столь похожих и столь подходящих друг другу существа, и они оба сознавали это. Каждый из них готов был отдать жизнь за другого, не задумываясь.
Гефестион увлек Александра к ложу, не встретив ни малейшего сопротивления. Он уронил царя на спину и навис над ним, опершись руками о кровать. Александр, облизывая губы, ждал, но его нетерпение слишком хорошо читалось по глазам, пожирающим возлюбленного, по прерывистому дыханию, по капелькам драгоценной влаги, стекающим с покрасневшей головки. Гефестион уже знал, чего он хочет. Ждать больше не было сил, и он покрыл губы Александра страстным поцелуем. Его рука спустилась вниз, коснувшись стремящейся к нему плоти, и завладела ею тогда, когда рука Александра стиснула его собственную плоть. У обоих тут же вырвался блаженный стон, и Гефестиону показалось, что сейчас все внутри него взорвется. Но он сдержал свой порыв, отдавшись на милость рукам сына Зевса, лишь возвращая ему всю силу страсти поцелуем. Он стал медленно спускаться вниз, касаясь губами шеи и груди Александра, играя языком с его отвердевшими сосками, стараясь не пропустить ни единой пяди на безупречном закаленном теле настоящего воина и сына богов, и стремясь при этом отдать ему всего себя. А потом, повинуясь страстному желанию овладеть им самим, он высвободился из рук Александра и спустился так низко, чтобы своими губами достигнуть вожделенной цели. И только когда Гефестион поглотил возбужденный фаллос царя почти целиком и услышал в ответ ни с чем не сравнимый стон истинного наслаждения, безмерное счастье лишило его на какое-то время рассудка: он превратился в яростного хищника, играющего со своей добычей, обезумевшего от запаха крови. Возбуждение Александра нарастало, как девятый вал, он бился в его руках, словно поверженный зверь, все быстрее двигаясь навстречу губам Гефестиона в неминуемом восхождении на вершину блаженства. И в тот миг, когда пульсация в теле Александра достигла своего апогея, извергнув горячий фонтан божественного семени и вырвав из его сердца отчаянный крик, Гефестион ощутил, насколько счастье может быть полным, обволакивающим, беспредельным. Весь мир перестал для него существовать, только они двое – плоть от плоти друг друга, две части единого целого. Навеки.
Хриплый стон Александра сменился восхищенным молчанием, перемешанным с прерывистым дыханием. Отдышавшись, он потянул Гефестиона к себе, излучая безмерную, всепоглощающую любовь к нему, пылавшую ярче тысячи солнц. Он перевернул возлюбленного на спину и повелительно отстранил стремящиеся к нему руки.
- Позволь и мне кое-что тебе доказать, любимый, - прошептал Александр и нежно коснулся его губ, проведя рукою по широкой, вздымающейся груди. - Самое большое счастье для меня – видеть тебя счастливым!
Он стал целовать его прекрасное лицо, его божественное тело, словно желая поставить свою царскую печать везде, куда только падал глаз, чтобы никто и никогда не покусился на его собственность, гладить руками там, куда не успевали губы, доводя Гефестиона этими нежными ласками до исступления, граничащего с безумием. Александр приник к готовому взорваться мужеству возлюбленного не сразу, но глубоко и плотно, ощущая, как собственный фаллос вновь напрягся от неистового желания. Но не сейчас, прежде ему просто необходимо подарить Гефестиону столь же полное наслаждение, какое он только что подарил ему, излечив от сомнений и боли.
Александр с восторгом вновь потянулся к губам своего любовника, понимая, что тот уже на грани. Гефестион, в предвкушении неминуемого экстаза, стремился навстречу завоевателю с молчаливой мольбой о пощаде. Дольше выносить этого неистового напряжения он не мог: в глазах и так уже темнело и мелькали искры, губы, постоянно покрываемые влажными и нежными губами Александра, все равно мгновенно пересыхали от жаркого дыхания, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он мужественно сражался с желанием наброситься на Александра сейчас же, но силы были уже на исходе, и мужественно молчал, но крик уже стоял в горле, готовый сорваться с уст в любой миг, если только его любовник, наконец, не сжалится над ним.
Они слишком хорошо знали друг друга, и Александр понимал тело Гефестиона иногда даже лучше собственного. Сейчас медлить было уже нельзя, и он перевернулся на спину, увлекая за собой темноволосого красавца, упиваясь его мягкой, но уверенной силой, не давая своим рукам погибнуть без прикосновений к его прекрасному телу. Гефестион тут же откликнулся на призыв царя, и они одновременно вскрикнули от сладкой боли и неземного наслаждения, когда он проник в Александра – бережно и нетерпеливо, мягко и уверенно. Они стали двигаться в такт друг другу, сначала медленно, дыша глубоко и напряженно, сплетя свои руки и закрыв в экстазе глаза, потом все быстрее и быстрее, подстраиваясь под учащенное биение своих сердец, стучавших сейчас в едином бешеном ритме.
Гефестион даже в эту минуту не мог думать только о себе. Он понял, увидел, что Александр готов взойти на вершину блаженства еще раз, уже вместе с ним. Его умелые руки тут же стиснули плоть Александра, и повели его к заветной цели изведанными путями. И когда их тела, прежде чем исторгнуть лавину любви, напряглись до предела, они оба испытали ни с чем не сравнимый восторг великого, божественного единения...
Какое-то время Гефестион лежал на Александре, щекою к щеке, а потом с блаженной улыбкой потянулся в сторону. Но руки царя остановили его:
- Побудь во мне еще немного, я хочу чувствовать тебя всегда...
- Александр! - выдохнул Гефестион, зажмурившись от счастья. Он чуть приподнялся на локтях, чтобы еще раз – неторопливо, страстно и нежно - поцеловать любимые губы. - Обещай мне, что больше никогда, пока я жив, ты не будешь чувствовать себя одиноким.
- Клянусь, Гефестион!
- Как же сильно я тебя люблю, Александр!
- Не сильнее, чем я...
Именно тот незабываемый момент был апогеем слияния их душ и тел, и они оба как никогда остро почувствовали, насколько щедро наградили их боги, подарив им друг друга, ибо только вместе они могли быть по-настоящему счастливы.
Гефестион тогда с ужасом подумал о том, что завистливые боги когда-нибудь потребуют за свою непомерную щедрость расплату. Он готов был заплатить любую цену, кроме одной. Потерять Александра значило для него умереть. И поэтому, пока они еще были в Пелле, он часто, тайком от возлюбленного, приносил жертвы разным богам, моля не отнимать у него Александра...
***
Эти воспоминания - живые, светлые, волнующие, могли бы излечить любую боль, но только не эту. Гефестион с невыразимой тоскою смотрел на осунувшееся лицо Александра. Мука, страдания и страшные сомнения исказили его черты, лишили сил и повергли мысли в хаос. Казалось, он был на грани отчаяния: еще немного, и, усомнившись в своем предназначении, он потеряет веру в себя и жажду жизни. Он – Александр Великий, человек, который своим божественным огнем смог зажечь миллионы сердец, в любую минуту мог сломиться...
Еще один день из их далекого прошлого, когда им было только по пятнадцать, невольно всплыл в памяти. Счастливые времена, что они проводили в Мьезе, живя и обучаясь под одной крышей, еще только проверяя свою дружбу на крепость, а любовь – на верность, были омрачены однажды. Тогда, на следующий день после Дионисий, Александр, околдованный менадами, потрясенный свершившимся на его глазах человеческим жертвоприношением, навлекший на себя гнев Диониса, настолько глубоко ушел в себя, что Гефестион по-настоящему испугался. Казалось, что его уже не удастся вытащить. Его глаза смотрели тогда на него и в тоже время сквозь него, голос звучал будто из подземелья, а руки были холодны и страшно напряжены. И только любовь к Александру и вера в него, решительность и безграничное желание ему помочь позволили тогда Гефестиону справиться с надвигавшимся на Александра безумием. Он не дал ему тогда провалиться в эту бездну, не даст и сейчас.
Гефестион присел на ложе рядом с великим царем и попытался снова воззвать к его разуму и несгибаемой воле. Но и на сей раз боль оказалась сильнее: он лишь с тоской смотрел на него и, точно испуганный щенок, жался к Багоасу.
Гефестион встретил взгляд огромных, печальных глаз этого вызывающе красивого юноши. Багоас всегда был для него загадкой, но сейчас невозможно было усомниться: его глаза кричали о том же, о чем болела его собственная душа. Этому прекрасному юноше из гарема Дария невыносимо было смотреть на страдания Александра и невыносимо было сознавать, что он ничем не может помочь своему господину. Багоас, который всегда сторонился Гефестиона, подсознательно ощущая исходившую от него силу и опасность, сейчас смотрел на него прямо, и в его бездонных черных глазах светилась мольба.
Что он знал об этом юноше? Что он был потомком древнего благородного рода? Что его родителей убили, а его продали в рабство? Что он был мальчиком Дария? Но что он знал о нем самом? Пожалуй, ничего, кроме того, что Александр ему доверял. Раньше Гефестиону казалось, что расчетливый мальчишка, хорошо знающий себе цену, просто воспользовался расположением царя, чтобы к нему приблизиться, но потом понял, что Александр не стал бы держать подле себя так долго только лишь красивую игрушку. Он умел хорошо разбираться в людях, и осознание того, что Багоас был для него больше, чем простое развлечение, поначалу причиняло Гефестиону ревнивую боль. Но вскоре он понял, что, полюбив раз и навсегда Александра, он сам обрек себя на вечную борьбу с самим собой, на бесконечную самоотверженность и всепрощение. И смирился. Такой человек, как Александр, не мог принадлежать лишь ему одному хотя бы только потому, что он принадлежал своему народу, всему миру, истории. Он и так получил слишком много: душой Александра он владел безраздельно, а это стоило всего золота мира. Нет, это было бесценно.
А потому ревность постепенно ушла, оставив вместо себя только тихую печаль. Он смирился с тем, что Александру иногда нужно было побыть в обществе Багоаса, и даже с тем, что тот порою делил с ним ложе. Но никакие силы не заставили бы Гефестиона относиться к Багоасу из-за этого лучше, чем он того заслуживал. Но сейчас, глядя в эти полные муки глаза, на эти нежные руки, с такой трогательной заботой гладящие Александра по щекам, Гефестион понял, почему Багоас был рядом с его возлюбленным все это время. Александру порой хотелось чувствовать себя не только покоренным, но и покорителем. И хотя они довольно часто менялись ролями в своих любовных играх, Гефестион все равно оставался сильным и опытным мужчиной, во всем равным Александру, кроме его царского величия, с коим не мог бы потягаться даже бог. А этот красивый юноша, молчаливый и задумчивый, являл собою воплощение почти женской нежности, беспрекословной покорности и вызывающей чувственности. И он тоже любил Александра.
Гефестион еще раз посмотрел на Багоаса, обреченно склонившего голову и опустившего глаза. Александру были нужны они оба, каждый по-своему, и если у них поодиночке не получилось вернуть его к жизни, нужно попробовать вместе. Гефестион был готов ради Александра на все.
Он склонился над возлюбленным и заглянул в его измученные, усталые глаза, в которых привык видеть тот негасимый огонь, который отличал его от любого смертного. Эти глаза сейчас вместе со скупыми слезами изливали чудовищную боль, но она все прибывала и прибывала, не становясь меньше.
- Гефестион, неужели я ослеп от своей гордыни? – простонал Александр.
- Порой гордыня проявляется в том, что ты ждешь от своих подданных преданности ни на жизнь, а на смерть...
- Значит, Клит был прав... – и снова эта боль: в глазах, в голосе, в движениях, она раздирала его сердце на куски, готовая его уничтожить. - Я в самом деле теперь тиран...
Александр нашел руки Багоаса и прижался к ним, ища утешения. Слезы покатились по щекам – горькие, безнадежные. Он, Александр Великий, был сейчас так слаб, что искал утешения у мальчишки. А тот с бесконечной лаской гладил его по щекам, и, казалось, готов был умереть вместе со своим господином – от горя и страданий.
Гефестион в последний раз попытался вернуть Александру веру в себя:
- Ты смертный, они знают это, но прощают тебя потому, что ты помог им собой возгордиться!
- Я потерпел крах...
Не вышло. Дух великого царя был почти сломлен. Вся его еще такая короткая жизнь прошла в бесконечном стремлении к таким высотам, куда не попасть никому из смертных. Он ставил перед собою цели, которые не по плечу даже самым храбрым и отчаянным, он жил так, как будто каждый день – это целая жизнь. Он горел ярче тысячи солнц, и теперь этот огонь пожирал его самого...
Гефестион почти услышал, как стонет душа Александра. Он нуждался в помощи, как никогда раньше, в помощи их обоих. Гефестион встретился взглядом с Багоасом, и тот его понял. Едва заметный кивок головой, так и оставшейся склоненной в знак того, что он признавал право Гефестиона делать так, как он считает нужным, и готов подчиняться ему, лишь бы спасти своего господина.
Гефестион коснулся рукою волос Александра, потом осторожно дотронулся до его оголенного плеча, и с безграничной нежностью, на которую только было способно его беззаветно любящее сердце, взглянул на возлюбленного.
- Александр, посмотри на меня, - прошептал он.
Глаза, полные слез, глядели на него с мольбою. Гефестион заговорил по-македонски, чтобы Багоас не понял того, что он собирался сказать царю. Но не потому, что ему не доверял, а просто потому, что это было слишком личным, это касалось только их обоих - священная тайна их любви. Багоас все понял и не роптал.
- Помнишь, любимый, как мы с тобой ходили смотреть на лису и ее лисят? – Гефестион почувствовал, как его собственные глаза наполняются слезами. Те прекрасные дни уже не вернуть, но они у них были, и за одно это можно было всю жизнь быть благодарным судьбе. - Они были такие маленькие, пушистые, доверчивые. Они смотрели на нас с любопытством и тихонько скулили, когда мы их гладили. Мы были счастливы, помнишь?
Голос Гефестиона почти сорвался, но он продолжал говорить со все возрастающим воодушевлением, которое хотел передать Александру. Он не переставал гладить его плечо, стремясь с каждым прикосновением к его чувствительной коже подарить ему частичку себя, всего себя, лишь бы унять эту страшную боль. Багоас, боясь даже поднять глаза на Гефестиона, гладил Александра по волосам, и его тонкие пальцы слегка дрожали от сильнейшего волнения.
- Мы ходили к ним чуть ли не каждый день, помнишь? И лиса нас уже не боялась потом, доверяла своих детенышей. Помнишь, как ты, уставший от любви, но счастливый, брал их на руки и улыбался? Знаешь, я тогда смотрел на тебя и умирал от восторга: твое лицо было таким божественно красивым в те мгновения... Эти лисята и наша первая близость – мне никогда не забыть тех чудесных дней... А ты, Александр, ты помнишь?
Он помнил. Конечно же, он помнил: такое забыть невозможно. И его глаза, на какое-то время засияли как прежде. В них засветилась великая любовь, то чувство, которое не могли сломить ни тяготы многолетней войны, ни тяжелые потери, ни предательство бывших друзей, ни даже крушение надежд.
- Они были такими теплыми, эти живые комочки, я помню, любимый, я все помню... – Александр едва заметно улыбнулся. Слезы по-прежнему катились из его глаз, но они уже несли очищение его душе.
- Мой Ахиллес, позволь мне тебе помочь, просто доверься мне... - прошептал Гефестион и потянулся к нему.
Александр с благодарностью встретил его губы, но даже не сделал попытки ответить на поцелуй. Гефестиону сейчас это было не важно. Он целовал любимое лицо с нежной медлительностью, наслаждаясь соленым от слез вкусом его кожи, касаясь небритой щеки своею щекою и упиваясь его горячим дыханием.
Александр покорно закрыл глаза и принимал поцелуи с нарастающим восторгом, но его грудь все еще вздрагивала от рыданий, а руки безвольно лежали вдоль тела, вместо того, чтобы ответить на ласки возлюбленного. И тогда его руки стал целовать Багоас.
Александр не сразу понял, что происходит, и лишь когда мягкие чувственные губы добрались до сгиба локтя, а нежные, но сильные руки распахнули на нем восточный халат, он удивленно открыл глаза и встретился взглядом с Гефестионом. На его немой вопрос у возлюбленного был давно готов ответ: еще один, уже не такой осторожный поцелуй. А потом тихий шепот в самые губы:
- Не нужно слов, Александр. Багоас тоже хочет тебе помочь, ты же знаешь...
Глубокий вздох вырвался из груди Александра вместе с покидающим его тело отчаянием. Он оценил жертву Гефестиона, поскольку прекрасно знал, как он относится к Багоасу, и был безмерно благодарен ему за это. Он запрокинул голову назад, доверчиво подставив шею под страстные поцелуи возлюбленного, и закрыл глаза, с покорностью наложника отдавшись во власть паутины таких знакомых и таких умелых рук. Гефестион медленно начал опускаться к груди Александра, легко при этом покусывая, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Багоас же теперь неуклонно подбирался к его начинавшему шевелиться достоинству, оплетая руками его бедра и поглаживая их внутреннюю поверхность.
Долго этой сладкой пытки в полном бездействии Александр выдержать не смог: его правая рука сама потянулась к Гефестиону, оказавшись под его халатом и скользнув по спине вниз, а левая – нашла черные волнистые волосы Багоаса, тотчас проникнув в их шелковую густоту. Желание разгоралось в глазах Александра быстро и неотвратимо, как лесной пожар, и вскоре завладело всем его существом, подчинив себе его мысли. Он уже не задумывался о том, что делает, просто сначала он требовательно потянул к себе Багоаса, а потом заставил Гефестиона оторваться от своего соска.
Бесконечно долгое мгновение их лица почти соприкасались над лицом Александра, укрывая царя своими длинными волосами от окружающего мира. Все трое пожирали друг друга глазами, и только Багоас все еще не решался посмотреть на Гефестиона прямо. А македонец уже понял, что за яростное желание светилось сейчас в глазах Александра, руки которого крепко удерживали подле себя обоих своих любовников. Еще совсем недавно Гефестион и подумать не мог, что такое когда-нибудь станет возможным, но сейчас он даже надеялся, что Александр захочет этого, поскольку не видел другого способа спасти любимого человека от самой страшной смерти: смерти души. И Гефестион ради этого был готов на все.
Он повернулся к Багоасу и взглядом заставил его поднять глаза. Что-то неуловимо быстро сверкнуло и исчезло в этих двух бездонных озерах, обещающих любому погибель. Этот взгляд – бесконечно печальный и вместе с тем дерзкий, манил к себе так сильно, что Гефестион тотчас почувствовал на себе, как сложно было ему противостоять. Что ж, сейчас он и не станет...
Они устремились друг к другу одновременно, повинуясь какому-то внутреннему сигналу. Гефестион ощутил вкус губ Багоаса – послушных, чувственных, сладких, и заставил себя признаться, что ему не хочется прерывать поцелуй. Горячая волна страсти захлестнула его почти сразу и тут же передалась Багоасу. Однако этот искушенный в любви юноша сейчас проявлял чудеса сдержанности: он во всем следовал за Гефестионом, не опережая его ни на шаг, но и ничуть не отставая. Стоило македонцу запустить пальцы в волосы Багоаса, как он ощутил у себя на затылке легкое касание, от которого по всему телу прошла крупная дрожь. А когда Гефестион, повинуясь глубоко скрытой ярости, с угрожающим неистовством сомкнул свою руку на шее прекрасного юноши, продолжая страстно его целовать, он почувствовал, как Багоас, и не думая вырываться из мертвой хватки вокруг горла, с силой потянул его за волосы назад, ни на мгновение не отрываясь от губ. Это было похоже на опасную игру, ставка в которой была для обоих слишком высока.
Они так увлеклись друг другом, что не сразу заметили, как приподнялся на своем ложе Александр с неудержимым желанием вмешаться в эту вакханалию страсти, происходившую прямо на его глазах. Они с готовностью приняли его в свой круг, и все трое, разгоряченные и возбужденные до предела, упали на кровать, сорвав друг с друга последние одежды, и сплели в неразрывный клубок свои тела, смешав дыхание, губы, руки, ноги в бешенном танце под аккомпанемент биения своих сердец.
Наконец они прекратили свое беспорядочное метание по ложу царя. Багоас оказался лежащим на спине в окружении двух македонцев и тут же воспользовался своим положением: его руки завладели разбухшими до предела фаллосами обоих и тут же вырвали отчаянные крики о пощаде из груди отважных воинов. Александр и Гефестион, склонившись над Багоасом, все же нашли в себе силы не отрываться друг от друга, не забывая при этом и юного перса, способного своей умелой изобретательностью расшевелить даже камень.
Гефестион почти уже не мог связно думать, его тело, натянутое, как струна, ныло от возбуждения и заглушало своим безудержным желанием соития любые другие мысли. Но он все же не мог не увидеть, как изменился Александр. Его лицо горело огнем, иссушив все слезы, горестная складка на лбу разгладилась, он тяжело дышал, полностью отдавшись во власть страсти. И все же в его глазах по-прежнему таилась тоска. Никто лучше Гефестиона не смог бы почувствовать разницу: он знал своего друга и возлюбленного лучше него самого, и теперь при виде этой глубокой печали у Гефестиона до боли сжалось сердце. Александр сейчас готов был отдаться страсти с неистовством, способным свернуть горы, с яростной отрешенностью, с неутолимой жаждой, граничащей с отчаянием, но это не могло до конца излечить его душу. Страсть рано или поздно будет удовлетворена, и грусть снова вернется, ввергнув Александра своей неотвратимостью в еще большую тоску.
Только любовь во всей ее красоте и бесконечности способна вернуть Александра к жизни. И Гефестион знал, что может заставить его друга ее почувствовать с новой силой.
Он потянулся к Багоасу, и после короткого поцелуя слегка отстранился от столь утонченно-красивого лица, чтобы заглянуть в его прекрасные глаза. Багоас запрокинул голову назад и встретил его взгляд прямо, из-под слегка опущенных трепещущих ресниц.
И в один-единственный миг Гефестион понял, почему Александр любил Багоаса. Просто его невозможно было не любить: преданный, заботливый, нежный, утонченный и бесконечно красивый. В этот самый миг он и сам любил этого прекрасного юношу, словно рожденного для любви и живущего ради этого священного чувства, находящего в нем высший смысл.
Сейчас в стремлении Гефестиона любить Багоаса не было ни малейшего притворства. И этот милый мальчик почувствовал искренность человека, которого всегда считал своим соперником и даже, наверное, врагом. Он смотрел на него с нетерпеливым ожиданием, готовый повиноваться каждому его движению, и Гефестион мог бы поклясться, что этот совсем не простой юноша поверил ему и очень хорошо понял: и его замысел, и его к себе отношение.
Гефестион слегка отстранился от Александра, чтобы оказаться прямо над Багоасом, и почувствовал, как руки царя недоуменно потянули его к себе, но еще не слишком уверенно и сильно. Ему же приходилось поступать сейчас жестоко по отношению к любимому человеку: он отвернулся от Александра и со всей нежностью, на которую только было способно его измученное болью за друга и постоянной борьбой с собой сердце, коснулся губ Багоаса.
Никогда раньше Гефестион не испытывал столь странного чувства: он был почти счастлив, когда бывший наложник из гарема Дария благодарно потянулся к нему, и каждое его движение навстречу было преисполнено благородного, торжественного самозабвения, от которого кружилась голова. Да, еще и за это Александр любил Багоаса: он был бесподобным любовником.
Но нельзя, ни в коем случае нельзя было сейчас забывать об Александре! Очарование Багоаса могло свести с ума кого угодно, но любовь Гефестиона к Александру была вне всяких соблазнов и вне времени. Это был великий и бесценный дар богов, ради которого он все еще жил. Нужно было помочь великому царю вспомнить, что этот дар предназначен для них обоих.
Гефестион, не отрываясь от губ Багоаса, свободной рукой развел его ноги, оказавшись меж прохладных бедер персидского юноши, и был готов в любое мгновение проникнуть в него. Когда же одной рукой он приподнял Багоаса за талию, а другой уже направлял свой возбужденный фаллос в горячее отверстие, Гефестион почувствовал, как сильные руки Александра буквально сбросили его со своего юного друга. Гефестион едва сдержал улыбку: его план сработал!
Александр поверг своего возлюбленного, даже не думавшего сопротивляться, на спину и оказался прямо над ним, распяв его своими руками на ложе. Глаза его сверкали звериной яростью, не сулившей ничего хорошего. Если бы сейчас в руках Александра оказался кинжал, он наверняка вонзил бы его в самое сердце изменника, как еще совсем недавно проткнул копьем Клита. Но в его глазах также затаился и панический страх – красноречивое свидетельство того, что он всегда боялся потерять Гефестиона, хотя до сего момента был уверен, что это никогда не случится.
На короткое мгновение Гефестион ощутил сладкую радость: наконец-то Александр почувствовал, как невыносима боль от необходимости делить возлюбленного с кем-то еще, и как ужасен, как разрушителен страх потерять любимого навсегда. Но он успел также подумать, что не останови его Александр, он сам ни за что не стал бы останавливаться. Они с Багоасом любили бы друг друга со всей нежностью и страстью, на которые только были способны. Они оба оказались бы в одинаковом положении: отсутствие ревности со стороны Александра к любому из них означало бы безразличие. Как это отразилось бы на Багоасе, Гефестион мог только догадываться, зато он точно знал, что на этом его собственная жизнь прекратилась бы, ведь от прежней любви Александра не осталось и следа, а, значит, жестокие боги все же лишили их своего бесценного дара.
Но, хвала Зевсу, этого не случилось.
Гефестион счастливо улыбнулся, посмотрев с искренней преданностью и любовью на человека, которого всегда боготворил, осторожно высвободил свои руки, обвил ими его шею и ласково прошептал:
- Я так боялся, что ты меня уже не любишь, мой Ахиллес…
Александр тяжело и шумно выдохнул: его дикий страх мгновенно прошел, а глаза перестали сверкать яростью. Он обернулся к Багоасу, который буквально светился любовью к нему, и все понял. Гефестион мог бы поклясться, что в эту минуту та самая глубоко спрятанная грусть покинула Александра.
- Я люблю тебя, Гефестион, как ты мог усомниться?! – воскликнул он.
- Помнишь, тогда, в Пелле, восемь лет назад, ты пришел ко мне после разговора с матерью? Ты ведь тогда тоже усомнился.
Александр мягко улыбнулся:
- Настал мой черед доказать тебе свою любовь…
Гефестион на мгновение блаженно прикрыл глаза, после чего посмотрел на Багоаса и улыбнулся ему.
- Александр, ты не должен ничего доказывать. Просто знай, что я… что мы оба слишком любим тебя, что бы ни случилось. Просто позволь нам излечить твою душу нашей любовью…
Гефестион встретил взгляд царя, который вновь сиял ярче тысячи солнц. Пред ними обоими был прежний Александр – человек, царь и бог, которого невозможно было не любить.
- Слишком? Мне не знакомо это слово, - прошептал Александр сквозь улыбку и счастливо упал на кровать, притянув к себе Багоаса и Гефестиона.
Два непримиримых соперника за сердце Александра сейчас были едины в своем порыве выплеснуть всю свою любовь без остатка, чтобы утопить в ней любые горести и печали царя своих сердец. Они действовали сообща, словно сговорившись заранее, понимая друг друга и Александра без слов, с полунамека и полужеста. Они взяли его в плотное кольцо: Гефестион как можно плотнее прижался к нему со спины, скрестив руки на его груди, а Багоас, закинув одну ногу на бедро Александра, устремился к нему спереди, обняв его за шею и коснувшись губ сладким поцелуем.
- Багоас… - выдохнул Александр в порыве нежности, - мой милый мальчик, как же я люблю тебя…
И они подарили Александру ни с чем не сравнимое ощущение наполненности одновременно снаружи и изнутри, и всемогущий царь едва не лишился рассудка от устрашающе мощной волны доселе не испытанного им наслаждения, хлынувшей из него и на него почти сразу же: ни он, ни Гефестион уже не в силах были сдерживаться.
Но от его любовников этим вечером не было пощады. Они тут же вновь превратили свои руки в шелковую сеть из ласк - невинных и доводящих до исступления, свои губы – в печать любви и греха, свою ненасытную плоть – в источник удовольствия и объект вожделения. Это было настоящее торжество вечной любви, феерия запредельных чувств, гимн нежной и безудержной страсти, пиршество истинной красоты молодых и сильных тел, музыка горячего дыхания, нежного шепота и блаженных стонов. Это была игра и пытка, борьба и преодоление, очень скоро заставившие Александра и Гефестиона почувствовать в себе новые силы.
Повторяя слова любви, предназначенные обоим, Александр повернулся лицом к Гефестиону и торжественно прошептал ему в самые губы:
- Любимый, не покидай меня никогда. Знай, что наша любовь священна – она благословлена на небесах.
- Да, Александр, это божественный дар для нас обоих…
Теперь они любили друг друга медленно, исступленно упиваясь каждым движением, каждым вздохом. Александр, лежавший поверх Гефестиона, ни на секунду не закрывал глаза, чтобы сполна насладиться мужественной красотою своего возлюбленного. В такт своим движениям он целовал его губы и грудь, касался щекою ресниц, ласково раздувал длинные волосы цвета благородной бронзы, и одновременно откидывал голову назад, подставляя шею под поцелуи Багоаса, когда тот своими настойчивыми и глубокими толчками, сопровождаемыми вполне целенаправленным поглаживанием рукой, едва не вырывал из его уст блаженный стон.
Александр не сразу понял, что своими умелыми руками Багоас не только помогает ему самому достичь вершин наслаждения, но и ласкает Гефестиона, который уже почти готов вновь испытать маленькую смерть и маленькое возрождение в объятиях Эроса. И, слыша, как учащается дыхание возлюбленного, ощущая, как дрожь сотрясает все его тело, Александр, как и много раз до этого, почувствовал, что готов разделить одновременно с ним и эту смерть, и это возрождение.
Они освободились оба, обильно оросив своим семенем друг друга и царское ложе. Скрепив свою любовь еще одним поцелуем, они, наконец, оторвались друг от друга, устало распластавшись на кровати и увлекая за собою Багоаса.
Совершенно счастливый выздоровлением своего господина, Багоас даже не заметил, что оказался лежащим между Александром и Гефестионом. Он ощутил это только тогда, когда они оба, заговорщически переглянувшись, ласково обняли его тонкий стан и подарили два нежных, но далеко не целомудренных поцелуя.
- Багоас, - прошептал ему на ухо Гефестион, - прости, что я иногда был слишком груб с тобой. Ты достоин гораздо большей любви и уважения, чем все, кого я знаю.
- И ты прости меня, благородный Гефестион, что я не раз сомневался в твоем праве на сердце нашего господина. Теперь я знаю, что он очень сильно любит тебя, и знаю – за что…
- Вы оба будете вечно жить в моем сердце, - вмешался Александр, и все трое, совершенно счастливые, больше не вымолвили ни слова, так и лежа, обнявшись, посреди смятых простыней, под куполом высокого шатра, словно глядя сквозь плотную ткань в небо, где могущественные боги зажгли в честь их любви мириады звезд, каждая из которых была им бесценным подарком…
Гефестио́н (греч. Ήφαιστίων; 356 до н. э., Пелла — 324 до н. э., Экбатана) — ближайший друг Александра Македонского и один из его полководцев.
Гефестион, сын Аминты из Пеллы, был примерно одного возраста с Александром и рос вместе с ним. Нет свидетельств об их совместном обучении у Аристотеля в Миезе, хотя Диоген Лаэртский упоминает о переписке между философом и Гефестионом.
О взаимоотношениях Гефестиона и Александра лучше всего передал Плутарх:
"Александр часто говорил, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг царя. Из-за этого Гефестион и Кратер питали скрытую вражду друг к другу и нередко ссорились. Однажды в Индии ссора их дошла до того, что они обнажили мечи. К тому и к другому бросились на помощь друзья, но Александр, пришпорив коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял у него Александра"
Гефестиона также иногда называют любовником Александра. Отчётливые свидетельства современников по этому поводу отсутствуют, хотя свидетельства о бисексуальности Александра, вполне обыденной для македонских царей и античных греков классической эпохи, имеются. У Арриана в «Походе Александра» (начало II века) сообщается о том, что, отправляясь в поход, Александр посетил Трою и «возложил венки на могилу Ахилла, а Гефестион, говорят, возложил венки на могилу Патрокла»; Клавдий Элиан в «Пёстрых рассказах» (III век) поясняет: «Когда Александр украсил венком могилу Ахилла, Гефестион также украсил Патроклову могилу, желая дать понять, что любим Александром, подобно тому, как Патрокл был любим Ахиллом»; указания на любовный характер связи между Александром и Гефестионом содержатся также в 24-м письме Псевдо-Диогена (обвинявшего Александра в том, что им «… управляли бёдра Гефестиона»), «Беседах» Эпиктета и т. д.. Помпей Трог в эпитоме Юстина пишет про Гефестиона, что «сначала он был дорог царю юношеской своей красотой, а потом своими заслугами».
Александр приносит жертву перед гробницей Ахилла в Трое.
Гефестион сопровождал Александра на протяжении всего похода в Азию, будучи в составе «Отряда друзей». После битвы при Иссе Александр в сопровождении Гефестиона отправился осматривать личный караван бежавшего царя Дария. Их встретили старшая дочь Дария Статира и его престарелая мать Сисигамбис. При виде победителей мать-царица пала ниц перед Гефестионом, который был выше ростом и по представлениям персов более походил на царственную особу. Александр успокоил её, добавив: «Не волнуйся, мать, он — тоже Александр».
В решающей битве при Гавгамелах в 331 году до н. э. Гефестион был ранен в руку. Если до этого времени он был просто личным другом царя, то теперь входит в число так называемых «телохранителей», из числа которых царь назначал полководцев и сатрапов завоёванных провинций. Впрочем, царь редко поручал Гефестиону самостоятельное командование отрядами.
Перед походом в Индию и переходом через Гиндукуш (в современном Афганистане) Александр произвёл Гефестиона в «хилиархи» (персидский ранг) и фактически поставил его вторым после себя человеком в государстве. Во время похода Гефестион находился в головном отряде, занимался сооружением мостов, а также командовал конницей гетайров в битве при Гидаспе. Именно Гефестион по отзыву Лукиана изображён на картине древнегреческого художника рядом с Александром во время женитьбы последнего на Роксане.
Свадьба в Сузах: Александр с женой в центре, Гефестион по его правую руку.
Вернувшись после тяжёлого индийского похода в Сузы, одну из столиц Персидской империи, Александр женился на дочери Дария Статире, а её младшую сестру Дрипетиду отдал в жены Гефестиону. Таким образом он решил скрепить дружбу с Гефестионом родственными связями.
Осенью 324 до н. э. армия Александра расположилась в Экбатанах на зимовку. Там, во время торжественных игр, после одного из пиршеств Гефестион заболел и спустя неделю скончался. Существуют разные версии о причине его смерти, наиболее вероятной кажется тиф (об этом свидетельствуют описанные симптомы болезни). Также распространено мнение об отравлении Гефестиона, так как у него, как у наиболее приближенного к царю человека, было множество завистников и врагов.
Александр был потрясён его смертью. Обезумев от горя, отменил все празднования и велел казнить врача, лечившего Гефестиона. По словам Арриана: «Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна». Было велено воздавать почести Гефестиону как великому герою. Тело его было перевезено в Вавилон и сожжено с очень затратными почестями.
Восемь месяцев спустя и сам Александр скончался от болезни.
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:14 |
Александр Македонский был, несомненно, великим полководцем, но одолеть огромную Персидскую державу, а затем дойти до Северо-Западной Индии, без друзей и соратников он вряд ли мог. Среди выдающихся сподвижников Александра историки чаще всего называют Птолемея, Пармениона, Антигона, Клита, Кратера и, конечно же, Гефестиона. В исторической литературе существует неоднозначная оценка деятельности и личности Александра, но отношение к его ближайшему другу и соратнику – Гефестиону, можно сказать, не вызывает бурных диспутов. Все источники и исследователи описывают Гефестиона близким другом Александра, беспрекословно выполняющим волю своего царя. Тем не менее, отношение к Гефестиону, на наш взгляд, не может быть столь упрощенным и однозначным. Не исключено, что Александр рассматривал своего близкого друга возможным преемником, способным в случае гибели продолжить его дело. Гефестион, сын Аминтора, происходил из знатной македонской семьи. Как свидетельствуют документы, он был ровесником Александра; возможно, они были знакомы еще до начала обучения у Аристотеля . Курций Руф пишет, что «это был самый любимый из друзей царя, выросший вместе с ним, поверенный всех его тайн». Гефестион очень рано занял особое положение при Александре и сохранял его до последних дней. Он оставался рядом с будущим царем даже тогда, когда Филипп, недовольный тайными переговорами сына о брачном договоре с сатрапом Карии Пиксодаром, выслал из страны многих его друзей. Во время похода в Азию положение Гефестиона неуклонно росло: начиная поход лишь личным другом царя, он стал его незаменимым соратником. В первые годы долгого пути по просторам Азии мы не встречаем нашего героя среди высшего командного состава: это место занято другими – Парменионом, Филотой, Клитом и прочими. На этом этапе Гефестиона и Александра связывали, по- видимому, лишь крепкие дружеские отношения. Не исключено, что Александр, обожавший Гомера и стремившийся во всем подражать Ахиллесу, видел в Гефестионе второго Патрокла. Примечательно, что, посетив в Малой Азии могилы гомеровских героев, Александр возложил венок на могилу Ахиллеса, а Гефестион – Патрокла. Только Гефестиона взял с собой Александр во время визита в шатер матери и жены Дария Кодомана, попавших в плен после сражения при Иссе. Об этом событии Диодор рассказывает так: «Царь на рассвете вместе с самым любимым другом своим, Гефестионом, пришел к женщинам. Оба они были одеты одинаково, но Гефестион был выше и красивее, и Сисигамба, приняв его за царя, пала перед ним ниц. Присутствовавшие стали качать головой и руками показывать на Александра. Сисигамба, устыдившись своей ошибки, простерлась сызнова перед Александром. Но царь, подняв ее, сказал: «Не волнуйся, мать! Он тоже Александр». Эта фраза царя, как оказалось, имела большой смысл и стала отправной точкой для нового этапа во взаимоотношениях Александра и Гефестиона. Начинается карьерный рост Гефестиона, раскрывший организаторские способности и военный талант, сделавшие его не только незаменимым другом, но и соратником. Одним из первых заданий Гефестиону было организовать управление городом Сидон в Финикии, и он с ним успешно справился. Исполняя следующее поручение, Гефестион провел флот из Финикии до Египта. В битве при Гавгамелах Гефестион, теперь уже начальник телохранителей, сражался рядом с царем и был ранен в руку: «…раненых же оказалось очень много, был среди них и Гефестион, начальник телохранителей, один из наиболее известных командиров (копье попало ему в руку)». После разгрома Дария при Гавгамелах и установления власти македонцев в Персии, стали нарастать противоречия в ближайшем окружении Александра. Военачальники становятся сатрапами, и вместе с властью получают огромные богатства, о которых они раньше могли только мечтать. Тем временем, Александр, продолжая поход на восток, меньше теперь прислушивается к советам старого окружения, а на первые места выдвигает новых людей. Следуя персидским обычаям, он заставлял это делать и своих соратников. Свободолюбивые македонцы, привыкшие видеть своего царя первым среди равных, болезненно воспринимали происходящее. Конфликт перерос в заговор Филоты, сына Пармениона. Заговор был раскрыт и к Филоте, по предложению Гефестиона, Кратера и Кена, были применены пытки, под которыми он и признал свою вину. Филота молил Гефестиона о пощаде, но друг царя ему не помог; Филота был казнен по македонским обычаям. Гефестион сыграл не очень благовидную роль и в «деле Каллисфена» - философа и племянника Аристотеля. Сказав однажды Александру, что философ обещал ему пасть ниц перед царем, но не сдержал своего слова, он предопределил его судьбу. Должность командира гетайров, занимаемую Филотой, Александр разделил между Гефестионом и Клитом. Конница гетайров при этом была поделена, и Гефестион возглавил одну из двух гиппархий. Арриан предположил, что Александр «не хотел вручить командование такой большой конницей… одному человеку, хотя бы и самому близкому». Но с этим вряд ли можно согласиться: в столь деликатном деле видную роль сыграли другие соратники, которые рассчитывали после казни заговорщиков разделить их должности. Конница гетайров была лакомым куском, и передача ее одному лишь Гефестиону могла вызвать зависть и недовольство близкого круга царя. Не стоит также забывать, что Гефестион до этого не занимал важных военных должностей, а потому Александр посчитал нужным постепенно вводить его в курс дела. С другой стороны, назначение Гефестиона на должность «гиппарха» позволяло царю в критической ситуации опереться на своих «друзей» - гетайров. Положение Гефестиона значительно укрепляется в Средней Азии: здесь он занимается заготовкой провизии и заселяет разоренные провинции. Вступив в Индию, Александр разделил свою армию. Командование отдельными подразделениями он поручил Гефестиону и Пердикке, передав под их руку полки Горгия, Клита и Мелеагра, а также половину конницы «друзей» и всю наемную конницу. Им предстояло привести к покорности всех, кто находился на пути к Инду. Выполняя приказ, Гефестион разбил войска местного князя Астиса, подчинил Омфиса, а затем, соединившись с подошедшей армией Александра, принял участие в битве с раджой Пором, сражаясь во главе своей гиппархии рядом с царем. Возглавляя две пешие фаланги, свою гиппархию, гиппархию Деметрия и половину лучников, он покорил значительную часть северо-западной Индии, после чего отправился к реке Гифасис для соединения с Александром. После мятежа македонского войска на реке Гидасп, было принято решение вернуться в Персию. Здесь на Гидаспе Александр разделил свою армию на части. Один отряд под командованием Кратера должен был идти по правому берегу реки. Гефестион шел по левому берегу, возглавляя большую и лучшую часть армии, в состав которой входило и до двухсот слонов. На месте слияния Гидаспа с Акесином Гефестиона и Кратера ждало войско Александра, переправлявшееся по самой реке. Далее Гефестион с небольшим отрядом двинулся по берегу Инда, приводя к повиновению местные племена, заселяя и обустраивая города. Пройдя тяжелый путь через пустыню Гидрозию, они вновь разделились: Гефестион с большей частью войска двинулся побережьем из Кармании в Персию, а Александр направился в Пасаргады. После долгого похода армия соединилась в Сузах, где были устроены грандиозные празднества по поводу бракосочетания Александра с дочерью Дария III Статирой. За Гефестиона царь выдал младшую дочь Дария, сестру Статиры Дрипетиду. Как отмечает Арриан, Александр хотел, чтобы дети Гефестиона и его дети были двоюродными. Из Суз Александр и Гефестион отправились в Экбатаны – столицу исчезнувшего к тому времени Мидийского царства. По пути в Мидию Александр принял решение отправить на родину старых и больных македонских солдат во главе с Кратером и его помощником Полиперхонтом. Отправка Кратера была на руку Гефестиону: оба полководца испытывали друг к другу неприязнь, нередко переходящую в открытую ссору. Причина конфликтов заключалась в том, что ко времени окончания Восточного похода отношение Александра к соратникам сильно изменилось. Дружеские отношения отошли теперь на задний план, и царь оценивал военачальников по их личным способностям и заслугам. Так Евмен, не македонец, а грек по национальности, стал начальником канцелярии и играл не последнюю роль в системе управления. Но дальше всех по карьерной лестнице продвинулся Гефестион. Во время похода в Индию он фактически стал вторым лицом после Александра, а по возвращению в Персию породнился с царем. Лично для Гефестиона была введена новая должность хилиарха. Заняв важные посты, Гефестион стремился сохранить позиции единственного в своем роде царского друга. По этой причине почетное удаление Кратера – друга и соратника Александра, можно расценить как важную победу нашего героя. Несмотря на видимый успех, Гефестион опасался укрепления позиций талантливых и популярных в войске товарищей, а это, в свою очередь, заставляло его нервничать и вступать в ссоры. Резкую характеристику Гефестиона мы находим у английского исследователя П. Грина: «Гефестион, второе «я» царя не был популярен. Высокий, сильный, своенравный, злой, недалекого ума, он хорошо мог командовать тысячей воинов, но не годился для того, чтобы управлять. Основной его характеристикой была неукоснительная личная преданность Александру». Напротив, немецкий историк Ф. Шахермайер полагал, что Гефестион был человеком способным и готовился занять место Александра в случае внезапной смерти последнего. К слову сказать, именно об этом свидетельствует назначение Гефестиона хилиархом. Должность хилиарха существовала при персидском дворе и означала нечто вроде должности первого министра, командира дворцовой стражи и начальника царского эскадрона. Можно сказать, что в руках Гефестиона сосредоточились все нити управления страной и охрана ее государя. Этот важный пост Александр мог доверить только верному другу. Как замечает Ф. Шахермайр, большую роль в назначении сыграло и ожидание приезда в лагерь влиятельного и популярного в войске Антипатра. Не стоит забывать, что прямых наследников, способных принять власть, у Александра тогда еще не было, а Гефестион, получивший высокое назначение и ставший родственником самого Александра и царя Дария как никто другой подходил на роль регента. В случае отсутствия наследника трон мог сразу перейти к Гефестиону. Для любого правителя вопрос о наследнике является первоочередным, при этом не важно, молод или стар правитель, и здоров ли он. Убийство Филиппа служило Александру наглядным примером. Впрочем, и на его жизнь покушались неоднократно. Восточная политика Александра неоднозначно воспринималась его ближайшим окружением. Соратники царя разделились на два лагеря: Гефестион, Пердикка, Птолемей и Евмен приняли ее полностью, Антипатр, Кратер и Антигон решительно не желали объединения Востока и Запада. Следовательно, возможных преемников следует искать в первой группе. Птолемей не годился на роль правителя огромной империи: он рано отказался от идеи сохранения единой страны, приложив немало усилий для ее развала. Видимо, Александр знал настроение Птолемея и не стремился приблизить его к себе: несмотря на заслуги, его положение не содержит какого-либо значительного карьерного роста. Евмена вряд ли вообще стоит рассматривать как возможного преемника: верный делу Александра, мужественный воин и первоклассный полководец он имел низкое происхождение. Лично для Александра происхождение не имело значения, но македонская знать отказывалась считать Евмена своим. Пердикка, представитель знатной фамилии из Орестиды, тонкий и дальновидный политик, один из немногих подходил на роль преемника. Царь всегда испытывал к нему полное доверие и после смерти Гефестиона именно Пердикка стал его ближайшим другом, а также командиром первой гиппархии гетайров. Не случайно именно ему Александр передал перед смертью свой перстень. Но самым вероятным преемником Александра следует считать Гефестиона. Среди окружения царя он был самой компромиссной фигурой. Будучи хилиархом он контролировал вооруженные силы и управление страной. Статус близкого друга Александра, очень важный для македонцев, персов и царских родственников, мог избавить империю от гражданской войны. После смерти царя управление страной должно было перейти именно к Гефестиону, точнее даже не перейти, а остаться в его руках. Выживи Гефестион после болезни, македонская империя избежала бы многих потрясений и сохранила свое единство: его военный талант, твердый и решительный характер позволяли подавить очаги гражданской войны. Однако, во время празднеств в Экбатанах, Гефестион заболел и через семь дней умер. Когда Александру сказали, что Гефестиону плохо, он поспешил к нему, но в живых уже не застал. О горе Александра античные историки писали по-разному, в зависимости от того, относился автор к Гефестиону и самому Александру благожелательно или же злобствовал и завидовал. Юстин пишет, что Александр оплакивал своего друга так долго, как не подобает царю. Подражая Ахиллесу, Александр обрезал над трупом свои волосы и сам правил колесницей, везшей тело друга. Подобно Ахиллесу, Александр задумал устроить гимнастические и мусические состязания, и для этого были подготовлены 3000 участников. Говорят, что короткое время спустя они состязались на похоронах самого царя. Заупокойной жертвой для Гефестиона стало перебитое племя косев. Александр велел вечно чтить Гефестиона как героя и даже вопросил Амона, разрешает ли тот приносить Гефестиону жертвы как богу. Клавдий Элиан пишет: «Некоторые считают, что всем, что было учреждено для похорон Гефестиона, воспользовались на похоронных торжествах в честь самого Александра, ибо смерть постигла царя, когда траурные обряды по Гефестиону еще не были исполнены». Со смертью Гефестиона для Александра закончилась целая эпоха, а если провести аналогию с их любимыми героями – Ахиллесом и Патроклом, - то и сама жизнь. Как верно подметил Арриан: «Для Александра смерть Гефестиона была великим несчастьем; думается мне, что Александр предпочел бы скорее умереть, чем пережить его, так же как, думаю, и Ахилл пожелал бы скорее умереть раньше Патрокла,
Гефестион понимал, что дальше так продолжаться не может. Александр, снедаемый страшными сомнениями в своей непогрешимости, горечью и болью от предательства и потери Клита, уже третий день никого к себе не подпускал, вызывая роптание среди своих полководцев и солдат, друзей и недругов. Гефестион все это время был вместе с ним, но от этого боль Александра не становилась меньше, как бывало когда-то.
***
Когда-то... Восемь лет назад (целая вечность!), когда царя Филиппа убил Павсаний, его бывший фаворит, Александр тоже страдал. Подозревая свою мать в этом чудовищном заговоре, он не мог смириться с тем, что он – Александр, сын Зевса, взошел на трон, орошенный кровью собственного отца, которого уважал, несмотря на многочисленные распри, с которым успел пройти плечом к плечу не одну кампанию. Тогда вечером, после долгого разговора с Олимпией, которую всегда любил, но которая всегда хотела сделать его орудием в своей непримиримой борьбе с Филиппом, он сам пришел к нему и устало остановился в дверях, склонив голову на грудь. Лохматые золотые космы Александра скрывали его дымчато-серые глаза, но Гефестион знал, что они готовы наполниться слезами. Он сразу почувствовал, как ему сейчас тяжело, и боль Александра кольнула в сердце острым кинжалом.
- Мой царь, - выдохнул он, боясь, что Александр уйдет, так и не получив того, зачем пришел - поддержки. Его гордыня уже тогда была сильнее него самого.
Гефестион подошел ближе. Он осторожно положил руки ему на плечи, боясь спугнуть, сжал пальцы, ощутив, как напряжено тело друга, склонил голову так, чтобы заглянуть в его опущенные глаза.
- Мой Ахиллес, что бы ни случилось, я – с тобой, помни это.
- Я знаю, мой Патрокл, но сейчас я одинок, как никогда одинок...
Александр ни на что не жаловался и никого не обвинял - только эти полные невыразимой горечи слова. Но для Гефестиона в них заключалось все: и скорбь от потери отца, и мучения из-за недопонимания с матерью, и недоумение от злого шепота за спиной. Он почувствовал, как боль разливается по телу Александра. О, боги! Гефестион готов был отдать жизнь, лишь бы он не страдал.
- Ты не одинок, Александр, и я тебе это докажу.
Гефестион спустил свои ладони с плеч Александра по его рукам, перехватил запястья, сцепил руки друга и возлюбленного у себя за спиной, заставив коснуться ягодиц, и прижался к нему так тесно, как только смог. Откинувшись немного назад, Гефестион какое-то время жадно ловил дыхание Александра, заворожено глядя на его полуоткрытые губы – манящие, мягкие, но упрямые, так и не позволив себе сейчас до них дотронуться, пока не заметил, что царь, наконец, оторвал свой взгляд от пола и впился глазами в его глаза. Когда Александр так смотрел, он, сын Аминтора, всегда чувствовал себя ничтожным смертным перед лицом истинного бога, сошедшего с Олимпа, величайшего из всех когда-либо живших на земле.
Гефестион ощутил нетерпеливую дрожь в теле Александра. Их всегда влекло друг к другу нечто гораздо большее, чем просто страсть, и даже большее, чем истинная любовь. Это было безудержное, сумасшедшее желание никогда не разлучаться, слиться воедино, стать одним целым, чтобы делить на двоих дыхание и каждый удар их общего сердца.
Его собственное тело тут же откликнулось на призыв Александра: Гефестион ощутил меж ног упругую тяжесть. Его быстро растущий фаллос уперся в живот возлюбленного одновременно с тем, как он сам почувствовал чуть ниже пупка стремящуюся к нему каменную твердь. Он нежно обнял Александра за шею, запустил пальцы в золотые волосы и потянулся к его уху, коснувшись щекою щеки.
- Если и сейчас ты скажешь, что по-прежнему одинок, - вызывающе прошептал он, - тебе придется прогнать меня прочь.
- Нет, Гефестион! – почти прокричал Александр, и его голос оборвался на полувздохе. Он яростно сжал в объятиях возлюбленного, не желая никуда его отпускать. – Не уходи, ты мне нужен. Только ты.
- Скажи прежде, мой повелитель, по-прежнему ли тебе одиноко? – Гефестион едва совладал со своим голосом, который так и стремился споткнуться о каждое слово, чтобы задрожать от сильнейшего волнения.
- Нет, любимый. Пока ты рядом, я никогда не буду одинок.
Гефестион откинул голову назад ровно на столько, чтобы взглянуть ему в глаза. Они горели темно-серебряным пламенем, которое стремилось выжечь в душе сына Аминтора малейшие сомнения. Это был его Александр, его царь, его бог. Он любил его беззаветно, яростно, неотступно, и был счастлив одним лишь тем, что всегда был рядом с ним. Сын Зевса, повелитель целого мира был для него солнцем и луною, его единственным смыслом в жизни, и при этом всецело принадлежал только ему, Гефестиону.
- Александр, - прошептал он, - возьми мои силы, чтобы справиться с болью, забери мое тепло, чтобы согреть свою душу, прими в дар мое сердце, чтобы жить вечно, только оставь мне себя, мой Александр, ибо без тебя я – ничто.
Глаза царя наполнились слезами радости. Его боль, наконец, отступила, жажда жизни быстро возвращалась к нему, зажигая в глазах яркие искры.
- Знай, мой Гефестион, - торжественные нотки в голосе царя не могли скрыть его волнения, - все, что мне суждено сделать в своей жизни, я буду делать ради тебя и во имя тебя. Я стану великим царем, я завоюю для тебя целый мир, но ты будешь всегда моим повелителем. Ибо и я без тебя – ничто.
Гефестион ради таких минут готов был умереть, но жить сейчас хотелось еще больше. Он взял в ладони лицо Александра и коснулся его трепещущих губ своими жаркими губами, целуя медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому его вздоху, мечтая, чтобы Александр потребовал ласки сам. Потом, когда полустон нетерпеливого желания вырвался из груди Александра, он страстно впился в его губы, проник языком внутрь, тут же сплетя его с языком покоренного царя. Властные руки Александра скользнули по спине Гефестиона и легким движением проникли под одежду. Его плащ пал под напором царя, обнажив безупречно красивое бронзовое тело, опаленное солнцем и уже покрытое несколькими шрамами. Александр на мгновение замер, пораженный увиденным.
- Гефестион, - прошептал он, - твоя красота всякий раз сводит меня с ума. Клянусь Зевсом, только боги могли создать такое совершенство!
- Молчи, мой Александр, - он приложил ладонь одной руки к его губам, а другой коснулся золотой пряжки на плече: синий с золотым шитьем хитон царя упал ему под ноги. – Ибо истинный бог сейчас передо мной.
Обнаженные, несколько мгновений они стояли почти вплотную, касаясь друг друга лишь двумя возбужденными частями тела, скрещенными, словно мечи перед боем. Сейчас, когда покровы были скинуты, а в их глазах светилось только необузданное желание обладания друг другом, они были равны в своей истинной красоте и благородном величии. Нельзя было бы найти на целом свете два столь похожих и столь подходящих друг другу существа, и они оба сознавали это. Каждый из них готов был отдать жизнь за другого, не задумываясь.
Гефестион увлек Александра к ложу, не встретив ни малейшего сопротивления. Он уронил царя на спину и навис над ним, опершись руками о кровать. Александр, облизывая губы, ждал, но его нетерпение слишком хорошо читалось по глазам, пожирающим возлюбленного, по прерывистому дыханию, по капелькам драгоценной влаги, стекающим с покрасневшей головки. Гефестион уже знал, чего он хочет. Ждать больше не было сил, и он покрыл губы Александра страстным поцелуем. Его рука спустилась вниз, коснувшись стремящейся к нему плоти, и завладела ею тогда, когда рука Александра стиснула его собственную плоть. У обоих тут же вырвался блаженный стон, и Гефестиону показалось, что сейчас все внутри него взорвется. Но он сдержал свой порыв, отдавшись на милость рукам сына Зевса, лишь возвращая ему всю силу страсти поцелуем. Он стал медленно спускаться вниз, касаясь губами шеи и груди Александра, играя языком с его отвердевшими сосками, стараясь не пропустить ни единой пяди на безупречном закаленном теле настоящего воина и сына богов, и стремясь при этом отдать ему всего себя. А потом, повинуясь страстному желанию овладеть им самим, он высвободился из рук Александра и спустился так низко, чтобы своими губами достигнуть вожделенной цели. И только когда Гефестион поглотил возбужденный фаллос царя почти целиком и услышал в ответ ни с чем не сравнимый стон истинного наслаждения, безмерное счастье лишило его на какое-то время рассудка: он превратился в яростного хищника, играющего со своей добычей, обезумевшего от запаха крови. Возбуждение Александра нарастало, как девятый вал, он бился в его руках, словно поверженный зверь, все быстрее двигаясь навстречу губам Гефестиона в неминуемом восхождении на вершину блаженства. И в тот миг, когда пульсация в теле Александра достигла своего апогея, извергнув горячий фонтан божественного семени и вырвав из его сердца отчаянный крик, Гефестион ощутил, насколько счастье может быть полным, обволакивающим, беспредельным. Весь мир перестал для него существовать, только они двое – плоть от плоти друг друга, две части единого целого. Навеки.
Хриплый стон Александра сменился восхищенным молчанием, перемешанным с прерывистым дыханием. Отдышавшись, он потянул Гефестиона к себе, излучая безмерную, всепоглощающую любовь к нему, пылавшую ярче тысячи солнц. Он перевернул возлюбленного на спину и повелительно отстранил стремящиеся к нему руки.
- Позволь и мне кое-что тебе доказать, любимый, - прошептал Александр и нежно коснулся его губ, проведя рукою по широкой, вздымающейся груди. - Самое большое счастье для меня – видеть тебя счастливым!
Он стал целовать его прекрасное лицо, его божественное тело, словно желая поставить свою царскую печать везде, куда только падал глаз, чтобы никто и никогда не покусился на его собственность, гладить руками там, куда не успевали губы, доводя Гефестиона этими нежными ласками до исступления, граничащего с безумием. Александр приник к готовому взорваться мужеству возлюбленного не сразу, но глубоко и плотно, ощущая, как собственный фаллос вновь напрягся от неистового желания. Но не сейчас, прежде ему просто необходимо подарить Гефестиону столь же полное наслаждение, какое он только что подарил ему, излечив от сомнений и боли.
Александр с восторгом вновь потянулся к губам своего любовника, понимая, что тот уже на грани. Гефестион, в предвкушении неминуемого экстаза, стремился навстречу завоевателю с молчаливой мольбой о пощаде. Дольше выносить этого неистового напряжения он не мог: в глазах и так уже темнело и мелькали искры, губы, постоянно покрываемые влажными и нежными губами Александра, все равно мгновенно пересыхали от жаркого дыхания, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он мужественно сражался с желанием наброситься на Александра сейчас же, но силы были уже на исходе, и мужественно молчал, но крик уже стоял в горле, готовый сорваться с уст в любой миг, если только его любовник, наконец, не сжалится над ним.
Они слишком хорошо знали друг друга, и Александр понимал тело Гефестиона иногда даже лучше собственного. Сейчас медлить было уже нельзя, и он перевернулся на спину, увлекая за собой темноволосого красавца, упиваясь его мягкой, но уверенной силой, не давая своим рукам погибнуть без прикосновений к его прекрасному телу. Гефестион тут же откликнулся на призыв царя, и они одновременно вскрикнули от сладкой боли и неземного наслаждения, когда он проник в Александра – бережно и нетерпеливо, мягко и уверенно. Они стали двигаться в такт друг другу, сначала медленно, дыша глубоко и напряженно, сплетя свои руки и закрыв в экстазе глаза, потом все быстрее и быстрее, подстраиваясь под учащенное биение своих сердец, стучавших сейчас в едином бешеном ритме.
Гефестион даже в эту минуту не мог думать только о себе. Он понял, увидел, что Александр готов взойти на вершину блаженства еще раз, уже вместе с ним. Его умелые руки тут же стиснули плоть Александра, и повели его к заветной цели изведанными путями. И когда их тела, прежде чем исторгнуть лавину любви, напряглись до предела, они оба испытали ни с чем не сравнимый восторг великого, божественного единения...
Какое-то время Гефестион лежал на Александре, щекою к щеке, а потом с блаженной улыбкой потянулся в сторону. Но руки царя остановили его:
- Побудь во мне еще немного, я хочу чувствовать тебя всегда...
- Александр! - выдохнул Гефестион, зажмурившись от счастья. Он чуть приподнялся на локтях, чтобы еще раз – неторопливо, страстно и нежно - поцеловать любимые губы. - Обещай мне, что больше никогда, пока я жив, ты не будешь чувствовать себя одиноким.
- Клянусь, Гефестион!
- Как же сильно я тебя люблю, Александр!
- Не сильнее, чем я...
Именно тот незабываемый момент был апогеем слияния их душ и тел, и они оба как никогда остро почувствовали, насколько щедро наградили их боги, подарив им друг друга, ибо только вместе они могли быть по-настоящему счастливы.
Гефестион тогда с ужасом подумал о том, что завистливые боги когда-нибудь потребуют за свою непомерную щедрость расплату. Он готов был заплатить любую цену, кроме одной. Потерять Александра значило для него умереть. И поэтому, пока они еще были в Пелле, он часто, тайком от возлюбленного, приносил жертвы разным богам, моля не отнимать у него Александра...
***
Эти воспоминания - живые, светлые, волнующие, могли бы излечить любую боль, но только не эту. Гефестион с невыразимой тоскою смотрел на осунувшееся лицо Александра. Мука, страдания и страшные сомнения исказили его черты, лишили сил и повергли мысли в хаос. Казалось, он был на грани отчаяния: еще немного, и, усомнившись в своем предназначении, он потеряет веру в себя и жажду жизни. Он – Александр Великий, человек, который своим божественным огнем смог зажечь миллионы сердец, в любую минуту мог сломиться...
Еще один день из их далекого прошлого, когда им было только по пятнадцать, невольно всплыл в памяти. Счастливые времена, что они проводили в Мьезе, живя и обучаясь под одной крышей, еще только проверяя свою дружбу на крепость, а любовь – на верность, были омрачены однажды. Тогда, на следующий день после Дионисий, Александр, околдованный менадами, потрясенный свершившимся на его глазах человеческим жертвоприношением, навлекший на себя гнев Диониса, настолько глубоко ушел в себя, что Гефестион по-настоящему испугался. Казалось, что его уже не удастся вытащить. Его глаза смотрели тогда на него и в тоже время сквозь него, голос звучал будто из подземелья, а руки были холодны и страшно напряжены. И только любовь к Александру и вера в него, решительность и безграничное желание ему помочь позволили тогда Гефестиону справиться с надвигавшимся на Александра безумием. Он не дал ему тогда провалиться в эту бездну, не даст и сейчас.
Гефестион присел на ложе рядом с великим царем и попытался снова воззвать к его разуму и несгибаемой воле. Но и на сей раз боль оказалась сильнее: он лишь с тоской смотрел на него и, точно испуганный щенок, жался к Багоасу.
Гефестион встретил взгляд огромных, печальных глаз этого вызывающе красивого юноши. Багоас всегда был для него загадкой, но сейчас невозможно было усомниться: его глаза кричали о том же, о чем болела его собственная душа. Этому прекрасному юноше из гарема Дария невыносимо было смотреть на страдания Александра и невыносимо было сознавать, что он ничем не может помочь своему господину. Багоас, который всегда сторонился Гефестиона, подсознательно ощущая исходившую от него силу и опасность, сейчас смотрел на него прямо, и в его бездонных черных глазах светилась мольба.
Что он знал об этом юноше? Что он был потомком древнего благородного рода? Что его родителей убили, а его продали в рабство? Что он был мальчиком Дария? Но что он знал о нем самом? Пожалуй, ничего, кроме того, что Александр ему доверял. Раньше Гефестиону казалось, что расчетливый мальчишка, хорошо знающий себе цену, просто воспользовался расположением царя, чтобы к нему приблизиться, но потом понял, что Александр не стал бы держать подле себя так долго только лишь красивую игрушку. Он умел хорошо разбираться в людях, и осознание того, что Багоас был для него больше, чем простое развлечение, поначалу причиняло Гефестиону ревнивую боль. Но вскоре он понял, что, полюбив раз и навсегда Александра, он сам обрек себя на вечную борьбу с самим собой, на бесконечную самоотверженность и всепрощение. И смирился. Такой человек, как Александр, не мог принадлежать лишь ему одному хотя бы только потому, что он принадлежал своему народу, всему миру, истории. Он и так получил слишком много: душой Александра он владел безраздельно, а это стоило всего золота мира. Нет, это было бесценно.
А потому ревность постепенно ушла, оставив вместо себя только тихую печаль. Он смирился с тем, что Александру иногда нужно было побыть в обществе Багоаса, и даже с тем, что тот порою делил с ним ложе. Но никакие силы не заставили бы Гефестиона относиться к Багоасу из-за этого лучше, чем он того заслуживал. Но сейчас, глядя в эти полные муки глаза, на эти нежные руки, с такой трогательной заботой гладящие Александра по щекам, Гефестион понял, почему Багоас был рядом с его возлюбленным все это время. Александру порой хотелось чувствовать себя не только покоренным, но и покорителем. И хотя они довольно часто менялись ролями в своих любовных играх, Гефестион все равно оставался сильным и опытным мужчиной, во всем равным Александру, кроме его царского величия, с коим не мог бы потягаться даже бог. А этот красивый юноша, молчаливый и задумчивый, являл собою воплощение почти женской нежности, беспрекословной покорности и вызывающей чувственности. И он тоже любил Александра.
Гефестион еще раз посмотрел на Багоаса, обреченно склонившего голову и опустившего глаза. Александру были нужны они оба, каждый по-своему, и если у них поодиночке не получилось вернуть его к жизни, нужно попробовать вместе. Гефестион был готов ради Александра на все.
Он склонился над возлюбленным и заглянул в его измученные, усталые глаза, в которых привык видеть тот негасимый огонь, который отличал его от любого смертного. Эти глаза сейчас вместе со скупыми слезами изливали чудовищную боль, но она все прибывала и прибывала, не становясь меньше.
- Гефестион, неужели я ослеп от своей гордыни? – простонал Александр.
- Порой гордыня проявляется в том, что ты ждешь от своих подданных преданности ни на жизнь, а на смерть...
- Значит, Клит был прав... – и снова эта боль: в глазах, в голосе, в движениях, она раздирала его сердце на куски, готовая его уничтожить. - Я в самом деле теперь тиран...
Александр нашел руки Багоаса и прижался к ним, ища утешения. Слезы покатились по щекам – горькие, безнадежные. Он, Александр Великий, был сейчас так слаб, что искал утешения у мальчишки. А тот с бесконечной лаской гладил его по щекам, и, казалось, готов был умереть вместе со своим господином – от горя и страданий.
Гефестион в последний раз попытался вернуть Александру веру в себя:
- Ты смертный, они знают это, но прощают тебя потому, что ты помог им собой возгордиться!
- Я потерпел крах...
Не вышло. Дух великого царя был почти сломлен. Вся его еще такая короткая жизнь прошла в бесконечном стремлении к таким высотам, куда не попасть никому из смертных. Он ставил перед собою цели, которые не по плечу даже самым храбрым и отчаянным, он жил так, как будто каждый день – это целая жизнь. Он горел ярче тысячи солнц, и теперь этот огонь пожирал его самого...
Гефестион почти услышал, как стонет душа Александра. Он нуждался в помощи, как никогда раньше, в помощи их обоих. Гефестион встретился взглядом с Багоасом, и тот его понял. Едва заметный кивок головой, так и оставшейся склоненной в знак того, что он признавал право Гефестиона делать так, как он считает нужным, и готов подчиняться ему, лишь бы спасти своего господина.
Гефестион коснулся рукою волос Александра, потом осторожно дотронулся до его оголенного плеча, и с безграничной нежностью, на которую только было способно его беззаветно любящее сердце, взглянул на возлюбленного.
- Александр, посмотри на меня, - прошептал он.
Глаза, полные слез, глядели на него с мольбою. Гефестион заговорил по-македонски, чтобы Багоас не понял того, что он собирался сказать царю. Но не потому, что ему не доверял, а просто потому, что это было слишком личным, это касалось только их обоих - священная тайна их любви. Багоас все понял и не роптал.
- Помнишь, любимый, как мы с тобой ходили смотреть на лису и ее лисят? – Гефестион почувствовал, как его собственные глаза наполняются слезами. Те прекрасные дни уже не вернуть, но они у них были, и за одно это можно было всю жизнь быть благодарным судьбе. - Они были такие маленькие, пушистые, доверчивые. Они смотрели на нас с любопытством и тихонько скулили, когда мы их гладили. Мы были счастливы, помнишь?
Голос Гефестиона почти сорвался, но он продолжал говорить со все возрастающим воодушевлением, которое хотел передать Александру. Он не переставал гладить его плечо, стремясь с каждым прикосновением к его чувствительной коже подарить ему частичку себя, всего себя, лишь бы унять эту страшную боль. Багоас, боясь даже поднять глаза на Гефестиона, гладил Александра по волосам, и его тонкие пальцы слегка дрожали от сильнейшего волнения.
- Мы ходили к ним чуть ли не каждый день, помнишь? И лиса нас уже не боялась потом, доверяла своих детенышей. Помнишь, как ты, уставший от любви, но счастливый, брал их на руки и улыбался? Знаешь, я тогда смотрел на тебя и умирал от восторга: твое лицо было таким божественно красивым в те мгновения... Эти лисята и наша первая близость – мне никогда не забыть тех чудесных дней... А ты, Александр, ты помнишь?
Он помнил. Конечно же, он помнил: такое забыть невозможно. И его глаза, на какое-то время засияли как прежде. В них засветилась великая любовь, то чувство, которое не могли сломить ни тяготы многолетней войны, ни тяжелые потери, ни предательство бывших друзей, ни даже крушение надежд.
- Они были такими теплыми, эти живые комочки, я помню, любимый, я все помню... – Александр едва заметно улыбнулся. Слезы по-прежнему катились из его глаз, но они уже несли очищение его душе.
- Мой Ахиллес, позволь мне тебе помочь, просто доверься мне... - прошептал Гефестион и потянулся к нему.
Александр с благодарностью встретил его губы, но даже не сделал попытки ответить на поцелуй. Гефестиону сейчас это было не важно. Он целовал любимое лицо с нежной медлительностью, наслаждаясь соленым от слез вкусом его кожи, касаясь небритой щеки своею щекою и упиваясь его горячим дыханием.
Александр покорно закрыл глаза и принимал поцелуи с нарастающим восторгом, но его грудь все еще вздрагивала от рыданий, а руки безвольно лежали вдоль тела, вместо того, чтобы ответить на ласки возлюбленного. И тогда его руки стал целовать Багоас.
Александр не сразу понял, что происходит, и лишь когда мягкие чувственные губы добрались до сгиба локтя, а нежные, но сильные руки распахнули на нем восточный халат, он удивленно открыл глаза и встретился взглядом с Гефестионом. На его немой вопрос у возлюбленного был давно готов ответ: еще один, уже не такой осторожный поцелуй. А потом тихий шепот в самые губы:
- Не нужно слов, Александр. Багоас тоже хочет тебе помочь, ты же знаешь...
Глубокий вздох вырвался из груди Александра вместе с покидающим его тело отчаянием. Он оценил жертву Гефестиона, поскольку прекрасно знал, как он относится к Багоасу, и был безмерно благодарен ему за это. Он запрокинул голову назад, доверчиво подставив шею под страстные поцелуи возлюбленного, и закрыл глаза, с покорностью наложника отдавшись во власть паутины таких знакомых и таких умелых рук. Гефестион медленно начал опускаться к груди Александра, легко при этом покусывая, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Багоас же теперь неуклонно подбирался к его начинавшему шевелиться достоинству, оплетая руками его бедра и поглаживая их внутреннюю поверхность.
Долго этой сладкой пытки в полном бездействии Александр выдержать не смог: его правая рука сама потянулась к Гефестиону, оказавшись под его халатом и скользнув по спине вниз, а левая – нашла черные волнистые волосы Багоаса, тотчас проникнув в их шелковую густоту. Желание разгоралось в глазах Александра быстро и неотвратимо, как лесной пожар, и вскоре завладело всем его существом, подчинив себе его мысли. Он уже не задумывался о том, что делает, просто сначала он требовательно потянул к себе Багоаса, а потом заставил Гефестиона оторваться от своего соска.
Бесконечно долгое мгновение их лица почти соприкасались над лицом Александра, укрывая царя своими длинными волосами от окружающего мира. Все трое пожирали друг друга глазами, и только Багоас все еще не решался посмотреть на Гефестиона прямо. А македонец уже понял, что за яростное желание светилось сейчас в глазах Александра, руки которого крепко удерживали подле себя обоих своих любовников. Еще совсем недавно Гефестион и подумать не мог, что такое когда-нибудь станет возможным, но сейчас он даже надеялся, что Александр захочет этого, поскольку не видел другого способа спасти любимого человека от самой страшной смерти: смерти души. И Гефестион ради этого был готов на все.
Он повернулся к Багоасу и взглядом заставил его поднять глаза. Что-то неуловимо быстро сверкнуло и исчезло в этих двух бездонных озерах, обещающих любому погибель. Этот взгляд – бесконечно печальный и вместе с тем дерзкий, манил к себе так сильно, что Гефестион тотчас почувствовал на себе, как сложно было ему противостоять. Что ж, сейчас он и не станет...
Они устремились друг к другу одновременно, повинуясь какому-то внутреннему сигналу. Гефестион ощутил вкус губ Багоаса – послушных, чувственных, сладких, и заставил себя признаться, что ему не хочется прерывать поцелуй. Горячая волна страсти захлестнула его почти сразу и тут же передалась Багоасу. Однако этот искушенный в любви юноша сейчас проявлял чудеса сдержанности: он во всем следовал за Гефестионом, не опережая его ни на шаг, но и ничуть не отставая. Стоило македонцу запустить пальцы в волосы Багоаса, как он ощутил у себя на затылке легкое касание, от которого по всему телу прошла крупная дрожь. А когда Гефестион, повинуясь глубоко скрытой ярости, с угрожающим неистовством сомкнул свою руку на шее прекрасного юноши, продолжая страстно его целовать, он почувствовал, как Багоас, и не думая вырываться из мертвой хватки вокруг горла, с силой потянул его за волосы назад, ни на мгновение не отрываясь от губ. Это было похоже на опасную игру, ставка в которой была для обоих слишком высока.
Они так увлеклись друг другом, что не сразу заметили, как приподнялся на своем ложе Александр с неудержимым желанием вмешаться в эту вакханалию страсти, происходившую прямо на его глазах. Они с готовностью приняли его в свой круг, и все трое, разгоряченные и возбужденные до предела, упали на кровать, сорвав друг с друга последние одежды, и сплели в неразрывный клубок свои тела, смешав дыхание, губы, руки, ноги в бешенном танце под аккомпанемент биения своих сердец.
Наконец они прекратили свое беспорядочное метание по ложу царя. Багоас оказался лежащим на спине в окружении двух македонцев и тут же воспользовался своим положением: его руки завладели разбухшими до предела фаллосами обоих и тут же вырвали отчаянные крики о пощаде из груди отважных воинов. Александр и Гефестион, склонившись над Багоасом, все же нашли в себе силы не отрываться друг от друга, не забывая при этом и юного перса, способного своей умелой изобретательностью расшевелить даже камень.
Гефестион почти уже не мог связно думать, его тело, натянутое, как струна, ныло от возбуждения и заглушало своим безудержным желанием соития любые другие мысли. Но он все же не мог не увидеть, как изменился Александр. Его лицо горело огнем, иссушив все слезы, горестная складка на лбу разгладилась, он тяжело дышал, полностью отдавшись во власть страсти. И все же в его глазах по-прежнему таилась тоска. Никто лучше Гефестиона не смог бы почувствовать разницу: он знал своего друга и возлюбленного лучше него самого, и теперь при виде этой глубокой печали у Гефестиона до боли сжалось сердце. Александр сейчас готов был отдаться страсти с неистовством, способным свернуть горы, с яростной отрешенностью, с неутолимой жаждой, граничащей с отчаянием, но это не могло до конца излечить его душу. Страсть рано или поздно будет удовлетворена, и грусть снова вернется, ввергнув Александра своей неотвратимостью в еще большую тоску.
Только любовь во всей ее красоте и бесконечности способна вернуть Александра к жизни. И Гефестион знал, что может заставить его друга ее почувствовать с новой силой.
Он потянулся к Багоасу, и после короткого поцелуя слегка отстранился от столь утонченно-красивого лица, чтобы заглянуть в его прекрасные глаза. Багоас запрокинул голову назад и встретил его взгляд прямо, из-под слегка опущенных трепещущих ресниц.
И в один-единственный миг Гефестион понял, почему Александр любил Багоаса. Просто его невозможно было не любить: преданный, заботливый, нежный, утонченный и бесконечно красивый. В этот самый миг он и сам любил этого прекрасного юношу, словно рожденного для любви и живущего ради этого священного чувства, находящего в нем высший смысл.
Сейчас в стремлении Гефестиона любить Багоаса не было ни малейшего притворства. И этот милый мальчик почувствовал искренность человека, которого всегда считал своим соперником и даже, наверное, врагом. Он смотрел на него с нетерпеливым ожиданием, готовый повиноваться каждому его движению, и Гефестион мог бы поклясться, что этот совсем не простой юноша поверил ему и очень хорошо понял: и его замысел, и его к себе отношение.
Гефестион слегка отстранился от Александра, чтобы оказаться прямо над Багоасом, и почувствовал, как руки царя недоуменно потянули его к себе, но еще не слишком уверенно и сильно. Ему же приходилось поступать сейчас жестоко по отношению к любимому человеку: он отвернулся от Александра и со всей нежностью, на которую только было способно его измученное болью за друга и постоянной борьбой с собой сердце, коснулся губ Багоаса.
Никогда раньше Гефестион не испытывал столь странного чувства: он был почти счастлив, когда бывший наложник из гарема Дария благодарно потянулся к нему, и каждое его движение навстречу было преисполнено благородного, торжественного самозабвения, от которого кружилась голова. Да, еще и за это Александр любил Багоаса: он был бесподобным любовником.
Но нельзя, ни в коем случае нельзя было сейчас забывать об Александре! Очарование Багоаса могло свести с ума кого угодно, но любовь Гефестиона к Александру была вне всяких соблазнов и вне времени. Это был великий и бесценный дар богов, ради которого он все еще жил. Нужно было помочь великому царю вспомнить, что этот дар предназначен для них обоих.
Гефестион, не отрываясь от губ Багоаса, свободной рукой развел его ноги, оказавшись меж прохладных бедер персидского юноши, и был готов в любое мгновение проникнуть в него. Когда же одной рукой он приподнял Багоаса за талию, а другой уже направлял свой возбужденный фаллос в горячее отверстие, Гефестион почувствовал, как сильные руки Александра буквально сбросили его со своего юного друга. Гефестион едва сдержал улыбку: его план сработал!
Александр поверг своего возлюбленного, даже не думавшего сопротивляться, на спину и оказался прямо над ним, распяв его своими руками на ложе. Глаза его сверкали звериной яростью, не сулившей ничего хорошего. Если бы сейчас в руках Александра оказался кинжал, он наверняка вонзил бы его в самое сердце изменника, как еще совсем недавно проткнул копьем Клита. Но в его глазах также затаился и панический страх – красноречивое свидетельство того, что он всегда боялся потерять Гефестиона, хотя до сего момента был уверен, что это никогда не случится.
На короткое мгновение Гефестион ощутил сладкую радость: наконец-то Александр почувствовал, как невыносима боль от необходимости делить возлюбленного с кем-то еще, и как ужасен, как разрушителен страх потерять любимого навсегда. Но он успел также подумать, что не останови его Александр, он сам ни за что не стал бы останавливаться. Они с Багоасом любили бы друг друга со всей нежностью и страстью, на которые только были способны. Они оба оказались бы в одинаковом положении: отсутствие ревности со стороны Александра к любому из них означало бы безразличие. Как это отразилось бы на Багоасе, Гефестион мог только догадываться, зато он точно знал, что на этом его собственная жизнь прекратилась бы, ведь от прежней любви Александра не осталось и следа, а, значит, жестокие боги все же лишили их своего бесценного дара.
Но, хвала Зевсу, этого не случилось.
Гефестион счастливо улыбнулся, посмотрев с искренней преданностью и любовью на человека, которого всегда боготворил, осторожно высвободил свои руки, обвил ими его шею и ласково прошептал:
- Я так боялся, что ты меня уже не любишь, мой Ахиллес…
Александр тяжело и шумно выдохнул: его дикий страх мгновенно прошел, а глаза перестали сверкать яростью. Он обернулся к Багоасу, который буквально светился любовью к нему, и все понял. Гефестион мог бы поклясться, что в эту минуту та самая глубоко спрятанная грусть покинула Александра.
- Я люблю тебя, Гефестион, как ты мог усомниться?! – воскликнул он.
- Помнишь, тогда, в Пелле, восемь лет назад, ты пришел ко мне после разговора с матерью? Ты ведь тогда тоже усомнился.
Александр мягко улыбнулся:
- Настал мой черед доказать тебе свою любовь…
Гефестион на мгновение блаженно прикрыл глаза, после чего посмотрел на Багоаса и улыбнулся ему.
- Александр, ты не должен ничего доказывать. Просто знай, что я… что мы оба слишком любим тебя, что бы ни случилось. Просто позволь нам излечить твою душу нашей любовью…
Гефестион встретил взгляд царя, который вновь сиял ярче тысячи солнц. Пред ними обоими был прежний Александр – человек, царь и бог, которого невозможно было не любить.
- Слишком? Мне не знакомо это слово, - прошептал Александр сквозь улыбку и счастливо упал на кровать, притянув к себе Багоаса и Гефестиона.
Два непримиримых соперника за сердце Александра сейчас были едины в своем порыве выплеснуть всю свою любовь без остатка, чтобы утопить в ней любые горести и печали царя своих сердец. Они действовали сообща, словно сговорившись заранее, понимая друг друга и Александра без слов, с полунамека и полужеста. Они взяли его в плотное кольцо: Гефестион как можно плотнее прижался к нему со спины, скрестив руки на его груди, а Багоас, закинув одну ногу на бедро Александра, устремился к нему спереди, обняв его за шею и коснувшись губ сладким поцелуем.
- Багоас… - выдохнул Александр в порыве нежности, - мой милый мальчик, как же я люблю тебя…
И они подарили Александру ни с чем не сравнимое ощущение наполненности одновременно снаружи и изнутри, и всемогущий царь едва не лишился рассудка от устрашающе мощной волны доселе не испытанного им наслаждения, хлынувшей из него и на него почти сразу же: ни он, ни Гефестион уже не в силах были сдерживаться.
Но от его любовников этим вечером не было пощады. Они тут же вновь превратили свои руки в шелковую сеть из ласк - невинных и доводящих до исступления, свои губы – в печать любви и греха, свою ненасытную плоть – в источник удовольствия и объект вожделения. Это было настоящее торжество вечной любви, феерия запредельных чувств, гимн нежной и безудержной страсти, пиршество истинной красоты молодых и сильных тел, музыка горячего дыхания, нежного шепота и блаженных стонов. Это была игра и пытка, борьба и преодоление, очень скоро заставившие Александра и Гефестиона почувствовать в себе новые силы.
Повторяя слова любви, предназначенные обоим, Александр повернулся лицом к Гефестиону и торжественно прошептал ему в самые губы:
- Любимый, не покидай меня никогда. Знай, что наша любовь священна – она благословлена на небесах.
- Да, Александр, это божественный дар для нас обоих…
Теперь они любили друг друга медленно, исступленно упиваясь каждым движением, каждым вздохом. Александр, лежавший поверх Гефестиона, ни на секунду не закрывал глаза, чтобы сполна насладиться мужественной красотою своего возлюбленного. В такт своим движениям он целовал его губы и грудь, касался щекою ресниц, ласково раздувал длинные волосы цвета благородной бронзы, и одновременно откидывал голову назад, подставляя шею под поцелуи Багоаса, когда тот своими настойчивыми и глубокими толчками, сопровождаемыми вполне целенаправленным поглаживанием рукой, едва не вырывал из его уст блаженный стон.
Александр не сразу понял, что своими умелыми руками Багоас не только помогает ему самому достичь вершин наслаждения, но и ласкает Гефестиона, который уже почти готов вновь испытать маленькую смерть и маленькое возрождение в объятиях Эроса. И, слыша, как учащается дыхание возлюбленного, ощущая, как дрожь сотрясает все его тело, Александр, как и много раз до этого, почувствовал, что готов разделить одновременно с ним и эту смерть, и это возрождение.
Они освободились оба, обильно оросив своим семенем друг друга и царское ложе. Скрепив свою любовь еще одним поцелуем, они, наконец, оторвались друг от друга, устало распластавшись на кровати и увлекая за собою Багоаса.
Совершенно счастливый выздоровлением своего господина, Багоас даже не заметил, что оказался лежащим между Александром и Гефестионом. Он ощутил это только тогда, когда они оба, заговорщически переглянувшись, ласково обняли его тонкий стан и подарили два нежных, но далеко не целомудренных поцелуя.
- Багоас, - прошептал ему на ухо Гефестион, - прости, что я иногда был слишком груб с тобой. Ты достоин гораздо большей любви и уважения, чем все, кого я знаю.
- И ты прости меня, благородный Гефестион, что я не раз сомневался в твоем праве на сердце нашего господина. Теперь я знаю, что он очень сильно любит тебя, и знаю – за что…
- Вы оба будете вечно жить в моем сердце, - вмешался Александр, и все трое, совершенно счастливые, больше не вымолвили ни слова, так и лежа, обнявшись, посреди смятых простыней, под куполом высокого шатра, словно глядя сквозь плотную ткань в небо, где могущественные боги зажгли в честь их любви мириады звезд, каждая из которых была им бесценным подарком…
Гефестио́н (греч. Ήφαιστίων; 356 до н. э., Пелла — 324 до н. э., Экбатана) — ближайший друг Александра Македонского и один из его полководцев.
Гефестион, сын Аминты из Пеллы, был примерно одного возраста с Александром и рос вместе с ним. Нет свидетельств об их совместном обучении у Аристотеля в Миезе, хотя Диоген Лаэртский упоминает о переписке между философом и Гефестионом.
О взаимоотношениях Гефестиона и Александра лучше всего передал Плутарх:
"Александр часто говорил, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг царя. Из-за этого Гефестион и Кратер питали скрытую вражду друг к другу и нередко ссорились. Однажды в Индии ссора их дошла до того, что они обнажили мечи. К тому и к другому бросились на помощь друзья, но Александр, пришпорив коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял у него Александра"
Гефестиона также иногда называют любовником Александра. Отчётливые свидетельства современников по этому поводу отсутствуют, хотя свидетельства о бисексуальности Александра, вполне обыденной для македонских царей и античных греков классической эпохи, имеются. У Арриана в «Походе Александра» (начало II века) сообщается о том, что, отправляясь в поход, Александр посетил Трою и «возложил венки на могилу Ахилла, а Гефестион, говорят, возложил венки на могилу Патрокла»; Клавдий Элиан в «Пёстрых рассказах» (III век) поясняет: «Когда Александр украсил венком могилу Ахилла, Гефестион также украсил Патроклову могилу, желая дать понять, что любим Александром, подобно тому, как Патрокл был любим Ахиллом»; указания на любовный характер связи между Александром и Гефестионом содержатся также в 24-м письме Псевдо-Диогена (обвинявшего Александра в том, что им «… управляли бёдра Гефестиона»), «Беседах» Эпиктета и т. д.. Помпей Трог в эпитоме Юстина пишет про Гефестиона, что «сначала он был дорог царю юношеской своей красотой, а потом своими заслугами».
Александр приносит жертву перед гробницей Ахилла в Трое.
Гефестион сопровождал Александра на протяжении всего похода в Азию, будучи в составе «Отряда друзей». После битвы при Иссе Александр в сопровождении Гефестиона отправился осматривать личный караван бежавшего царя Дария. Их встретили старшая дочь Дария Статира и его престарелая мать Сисигамбис. При виде победителей мать-царица пала ниц перед Гефестионом, который был выше ростом и по представлениям персов более походил на царственную особу. Александр успокоил её, добавив: «Не волнуйся, мать, он — тоже Александр».
В решающей битве при Гавгамелах в 331 году до н. э. Гефестион был ранен в руку. Если до этого времени он был просто личным другом царя, то теперь входит в число так называемых «телохранителей», из числа которых царь назначал полководцев и сатрапов завоёванных провинций. Впрочем, царь редко поручал Гефестиону самостоятельное командование отрядами.
Перед походом в Индию и переходом через Гиндукуш (в современном Афганистане) Александр произвёл Гефестиона в «хилиархи» (персидский ранг) и фактически поставил его вторым после себя человеком в государстве. Во время похода Гефестион находился в головном отряде, занимался сооружением мостов, а также командовал конницей гетайров в битве при Гидаспе. Именно Гефестион по отзыву Лукиана изображён на картине древнегреческого художника рядом с Александром во время женитьбы последнего на Роксане.
Свадьба в Сузах: Александр с женой в центре, Гефестион по его правую руку.
Вернувшись после тяжёлого индийского похода в Сузы, одну из столиц Персидской империи, Александр женился на дочери Дария Статире, а её младшую сестру Дрипетиду отдал в жены Гефестиону. Таким образом он решил скрепить дружбу с Гефестионом родственными связями.
Осенью 324 до н. э. армия Александра расположилась в Экбатанах на зимовку. Там, во время торжественных игр, после одного из пиршеств Гефестион заболел и спустя неделю скончался. Существуют разные версии о причине его смерти, наиболее вероятной кажется тиф (об этом свидетельствуют описанные симптомы болезни). Также распространено мнение об отравлении Гефестиона, так как у него, как у наиболее приближенного к царю человека, было множество завистников и врагов.
Александр был потрясён его смертью. Обезумев от горя, отменил все празднования и велел казнить врача, лечившего Гефестиона. По словам Арриана: «Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна». Было велено воздавать почести Гефестиону как великому герою. Тело его было перевезено в Вавилон и сожжено с очень затратными почестями.
Восемь месяцев спустя и сам Александр скончался от болезни.
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:14 |
Александр, путаясь в роскошной, но неудобной длинной персидской одежде, не шел, как подобает царю, а бежал по огромному дворцу в покои Гефестиона.
Только что ему сообщили, что Гефестион нездоров и что ему все хуже и хуже. Занятый было обсуждением предстоящей экспедиции Неарха, Александр почувствовал, как разом его обжег ни с чем не сравнимый страх потерять любимейшего Гефестиона.
Ни его прекрасная жена, ни друзья, ни мать, коварная Олимпиада, не осознавали, насколько дорог был Александру Гефестион. За все годы, что они знали друг друга, их любовь не угасала ни на секунду. Женитьба Александра, хоть и воспринятая Гефестионом очень тяжело, не поколебала их взаимных чувств. Напротив, благородный Гефестион, понимая, что у Александра должен быть наследник, торопил его с выбором. Только истинная, чистая любовь была способна на такую жертву!
Александр, повелитель целого мира, конечно, был окружен пышной свитой, сотни прислужников ловили каждый его жест, лучшие танцовщицы, а особенно танцовщики были готовы услаждать взор великого царя, искуснейшие музыканты наводнили его дворец, дабы игрой на своих инструментах развевать тоску божественного Александра. Тысячам славословий придворных поэтов внимал повелитель Азии...
Но среди всей этой орды не более десятка человек по-настоящему любили Александра и были ему всей душою преданы. Остальные – искали поживы, исполненные гордыней, что могут видеть величайшего из властителей земных и даже иногда удостоиться нескольких слов с ним. Но обмануть его они не могли: Александр, правда, не без удовольствия внимавший хвалебным одам, понимал, что сейчас, в этом зале, наполненном фимиамом курящихся зелий, уставленном дорогими яствами и сосудами с великолепным вином, только несколько македонцев – его военачальников и друзей, прошедших с ним все трудности блистательного военного похода, – любят его как талантливого полководца, мудрого и справедливого правителя, друга с детских лет. И первый из них – Гефестион... Прочие же, не задумываясь, покинули бы Александра, если бы он лишился трона или оказался в опасности.
Он строго корил себя за то, что в последние дни много проводил времени с Багоасом – бывшим наложником Дария, – совсем позабыв о верном Гефестионе. Он даже хотел заставить того ревновать себя к Багоасу, хотя прекрасно знал, что сам долго без Гефестиона не выдержит. Он мстил жизни за свой страх и неведомую доселе растерянность. Он мстил... Кому же на самом деле?! Вот, вот кара Афродиты за пренебрежение ее дарами! Александр глухо простонал...
Все это промелькнуло в голове Александра куда быстрее, чем было рассказано. С каждым шагом его сердце сжималось все сильнее, он спешил так, как будто его появление могло чем-то помочь Гефестиону.
Вокруг ложа Гефестиона столпились лекари, слуги, но при виде Александра все мигом расступились, увидев помутневший взгляд самого на себя не похожего царя.
Он пал на колени перед мягкой, богато убранной постелью, на которой лежал обессилевший Гефестион. Александр с ужасом заметил серовато-бледную тень на смуглой коже больного. Хриплым от волнения голосом, в котором, однако, звучала вся нежность, на какую только способен человек, он спросил:
– Гефестион, любимейший мой друг, слышишь ли ты меня?
Приоткрыв глаза, Гефестион попытался улыбнуться в ответ и едва слышно ответил:
– Твой голос, о доблестный из воителей, я всегда услышу, даже сейчас, у берегов Леты.
– Молю тебя, Гефестион, не говори так. Через несколько дней ты будешь здоров, и мы поедем в Египет, чтобы отдохнуть там, а потом отправимся в новый поход, к новой славе. Разве не ты так хотел этого?
– Да, мой Александр, я знал, что тебе нужны новые походы и новые завоевания. Я видел, как жадно горели твои глаза, всматриваясь в далекий горизонт; ты живешь этим. И нет для меня большего счастья, чем видеть тебя счастливым...
Речь Гефестиона прервалась, он судорожно сглотнул, а Багоас отер обильный пот на челе его. Александр в отчаянии обвел взглядом собравшихся, и на мгновение он увидел искорку удовлетворения, промелькнувшую в бездонных глазах перса. Но мысли Александра были заняты сейчас другим: как спасти Гефестиона?
Он видел, как сквозь пелену, украдкой покачавшего головой лекаря. Да он и сам знает, что от лихорадки нет лекарства в целом мире. А будь – он сам бы мчался за ним день и ночь, готовый на все ради обожаемого Гефестиона. «О великие боги, за что вы караете меня? Разве скудные жертвы я приносил вам? Разве малы были мои дары храмам? О Аид, властитель царства мертвых, не отнимай у меня Гефестиона!»
– Александр, помнишь Эрис, подругу Таис Афинской? Эрис как-то сказала мне, что будет ждать на берегу реки Стикс свою незабвенную афинянку, если сойдет в мрачное царство Аида первой. Знай, и я буду ждать тебя там, так что Харону придется повременить с переправой...
Александр с еще большим страхом слушал тихие, с болезненным хрипом вырывающиеся слова любимого. Он хотел что-то возразить, но рыдания душили его. Со стоном уронил он голову на грудь Гефестиона.
– Любовь моя, не оставляй меня одного!!! Я не могу жить без тебя!!!
– Это самые лучшие минуты моей жизни, о мой царь. Я слышу, как летит за мной Танат на черных холодных крыльях. Но мне совсем не страшно, ведь рядом со мной тот, за которого я умер бы тысячу раз.
Тело Гефестиона сотрясала крупная дрожь, он едва выговаривал слова. Укрытый теплыми одеялами, пледами, лежащий на пуховой перине, он мучительно страдал от холода.
– Александр, мне так холодно...
Александр, снедаемый горечью от сознания собственного бессилия, вдруг захотел остаться один с Гефестионом.
– Уходите!
– Но, царь... – осмелился было один лекарь.
– Вон! – взревел Александр, и все высыпали из комнаты.
Остался лишь Багоас, все так же вытирая пот со лба Гефестиона.
Александр рассвирепел: «Неужели этот мальчишка думает, что способен занять место Гефестиона? Что, после нескольких ночей в царской опочивальне он считает себя вправе не повиноваться приказаниям?!»
Выгнав Багоаса, Александр ласково поцеловал неподвижно лежащего Гефестиона в полуоткрытые губы.
– Сейчас, потерпи, о мой возлюбленный Гефестион. Я согрею тебя своим теплом, теплом моей любви...
Александр быстро разделся и швырнул скомканную одежду в угол. В этот миг Гефестион пришел в себя и устремил на Александра взгляд, полный немого обожания.
– Ты так прекрасен, Александр. Воистину, ты сын Зевса, а не смертного. Как я счастлив, что в свитках великих мойр наши имена оказались рядом! Подожди еще немного, дай мне запечатлеть твой прекрасный образ в своем сердце навеки...
Александр, еще чуть повременив, сияя мужественной красотой своего тела, не мог больше сдерживаться и, откинув жаркие одеяла, лег рядом с возлюбленным. Гефестиона по-прежнему бил озноб. Александр обнял его, прижавшись к нему так тесно, как только мог.
Блестящий полководец, отважный, как лев, пламенной речью воодушевлявший свое войско перед битвой, сейчас Александр не мог найти нужных слов. Они застревали в его горле, тонули в горячих слезах, орошавших лицо Гефестиона. Сердце Александра разрывалось от любви, жалости, тоски и боли. Он не мог поверить, что его филэ должен уйти. Придя в себя, больной с трудом заговорил.
– Александр, ты рядом со мной? Наверное, я уже умер, и боги, сжалившись над нами, забрали нас двоих на светлый Олимп. А если нет, то я все равно счастлив, будучи в твоих объятиях.
– Ты не умрешь, дорогой мой Гефестион, ты должен жить. Афродита, щедро оделившая нас своей милостью, не позволит ему угаснуть с тобой.
Близость такого совершенного, изумительной красоты тела, каждая черточка которого была знакома Александру, пусть и горевшего в огне, заставляла Александра постоянно думать о том, как несправедливо, что Гефестион, его Гефестион, в цвете лет, здоровья, должен покинуть этот мир... Внезапно он в ужасе почувствовал, что в его теле разгорается огонь, повинуясь властному приказу любви. Он ощутил непреодолимое желание насладиться Гефестионом, припасть к его губам, целовать каждую клеточку его тела, подарить филэ всего себя, слиться с ним на какое-то время воедино. «Нет, – стиснув зубы, подумал Александр, – Гефестиону нужны силы, ты попросту убьешь его...»
Знал бы Александр, что Гефестион, лежащий в полубреду, ничего так не желал, как в последний раз предаться с Александром сладкому упоению близости. Но предсмертная тяжесть его век и ужасающая слабость в теле, измотанном болезнью, не позволяли ему даже взглянуть на любимого. Его телесные муки были сильны, но они не шли ни в какое сравнение с невыносимыми душевными страданиями Гефестиона. Собравшись, наконец, с силами, он сказал слабым голосом:
– Александр, подари мне свою ласку, я хочу уйти, озаренный светом нашей любви.
– Нет, филэ, – со слезами ответил Александр, терзаемый болью, что не может исполнить желание Гефестиона, как бывало раньше, – нельзя отнимать у тебя силы. Ты должен бороться и победить. А потом, потом мы уединимся и проведем вместе столько времени, сколько понадобится.
Наверное, сама великая богиня Афродита, видя безрассудную преданность и покорность Александра и Гефестиона своему могуществу, разожгла в последнем неугасимое пламя страсти, давшее ему силы.
Гефестион с радостью заметил, что Александр полностью обнажен, с усилием стащил он с себя спальное одеяние и прижался губами к губам Александра. Тот попытался воспротивиться, успокоить своего филэ, заставить лежать смирно, но не смог. Голос разума был мгновенно заглушен ненасытным зовом страсти. Александр ответил на поцелуй с нетерпением и жадностью, он чувствовал, что они были одинаковы с Гефестионом в своем едином безудержном порыве. Их близость лишь в малой доле могла давать им то, чего они хотели: слиться, стать неделимым целым, унестись за облака выше бессмертных богов навсегда, а не на миг.
Жаркий поцелуй длился долго, очень долго, возбуждение обоих достигло немыслимых пределов. Но каждый из них, в первую очередь, думал о другом, о его удовольствии, о его радости, нисколько не заботясь о себе. В этом заключалось высшее проявление их любви, примеров которой нет и не было в мировой истории.
Александр, запретив Гефестиону двигаться, осыпал поцелуями сначала лицо, потом шею и грудь любимого, ежесекундно восхищаясь правильностью линий этого божественного тела. Верно, сам Пигмалион придал ему столь чарующую форму, которой позавидовал бы Аполлон.
Спускаясь все ниже, трепетно касаясь губами нежной кожи, Александр, наконец, достиг своей главной цели. Ни секунды не медля, он обхватил губами возбужденный фаллос Гефестиона, на что тот ответил сладким стоном. Александр пылко ласкал этот орган всевозможными способами, пустив в ход все свое умение. Он чувствовал, как руки филэ блуждают в его густых светлых волосах, невольно прижимая голову Александра к своим чреслам.
– Поверь, Александр, никто не заменил бы мне тебя. Я схожу с ума от твоих нежных прикосновений. Только твои ласки дарили мне радость и желание жить. А теперь позволь мне тоже с лихвой окупить твою любовь.
Гефестион привлек Александра к себе, на несколько минут приникнув к его губам жгучим поцелуем. Язык Гефестиона мягко скользнул по телу Александра, не обойдя вниманием напрягшиеся соски. Затем Гефестион, дав знак царю откинуться на ложе, легко вобрал его готовый уже излиться орган. Ласки Гефестиона были так же утонченны и продолжительны, как полученные им от Александра. Ни один из них не хотел, чтобы эта ночь закончилась. Наконец Александр почувствовал, что вот-вот взмоет на волнах накатывающего оргазма, он без слов приподнялся и стал напористо массировать фаллос своего филэ. Не оставаясь в долгу, Гефестион ответил тем же. И через секунду оба изверглись, обильно залив семенем спутанное ложе.
Короткая передышка – и снова руки Александра обвили шею Гефестиона. Их глаза встретились, сияя подобно звездам, а сердца наполняла, многогранно переливаясь, общая песнь любви.
И все же Александр чувствовал, что его сильный, неутомимый, изобретательный Гефестион дышит тяжелее обычного, а его тело обжигающе горячо.
– Любимый, ты должен отдыхать, – взволнованно начал Александр, когда Гефестион вновь начал опьяняющую игру страсти, но возлюбленный не слушал его. Опять искусные руки заскользили по телу Александра, а губы дурманящим поцелуем заглушили все возражения. Александр, покоривший столько народов, сдался без боя, и это было полное поражение, но какое сладостное...
Двое сплелись в единое целое. Что это было: нерушимый союз или борьба? Языки двигались в сумасшедшем танце, руки нежно гладили кожу, стоны, прерывистые вздохи смешались в одну волшебную мелодию любви. Два закаленных в боях воина одаривали друг друга самой трепетной лаской, и тем трогательнее и чище казались их отношения.
Александр снова и снова целовал лицо Гефестиона, прямые широкие плечи, твердую шею и грудь, наслаждаясь ответными ласками возлюбленного. Сила их любви очень скоро вознесла их опять в блаженные высоты оргазма...
Обняв Гефестиона, Александр стал засыпать. Ему снилось, как они с филэ, завоевав Италию и Сицилию, едут назад в Вавилон, где его встречает гордая им мать, Роксана и восторженное людское море...
Пробуждение Александра было ужасным. Он увидел смотрящие на него огромные неподвижные глаза Гефестиона, а руки, сомкнутые на шее Александра были холодны, как лед. Александр, сам похолодев, понял все.
Отчаянный крик Александра всполошил дворец, в опочивальню сбежались люди.
Александр бился на холодном ложе, бессильный принять утрату, разрывавшую его душу. И вдруг он с беспощадной ясностью понял, что все его искания, мечты и надежды имели смысл, только если Гефестион был рядом. После каждого победного сражения он ловил полный восхищения и любви взгляд возлюбленного, в котором ясно читалось: «Александр, ты все делаешь верно. Я горжусь тобой». «А теперь...» – Александр не мог додумать до конца.
Он не помнил, сколько времени пролежал в покоях Гефестиона, утопая в слезах. И тут он ощутил, что ему больше незачем этот мир. И мысль о яде вдруг соблазнительно мелькнула* в его голове.
– Да, – прошептал Александр, – подожди меня, любимый, скоро я последую за тобой.
Он тяжело поднялся и направился в свои покои. Он знал, что ему предстоит еще пережить несколько дней, нося в душе эту непередаваемую боль: он должен сам соблюсти все необходимые обряды прощания с Гефестионом в этом мире. Но среди горечи и отчаяния уже мерцала слабая искорка надежды.
– Гефестион, мы войдем в царство Аида вместе...
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:14 |
Александр, путаясь в роскошной, но неудобной длинной персидской одежде, не шел, как подобает царю, а бежал по огромному дворцу в покои Гефестиона.
Только что ему сообщили, что Гефестион нездоров и что ему все хуже и хуже. Занятый было обсуждением предстоящей экспедиции Неарха, Александр почувствовал, как разом его обжег ни с чем не сравнимый страх потерять любимейшего Гефестиона.
Ни его прекрасная жена, ни друзья, ни мать, коварная Олимпиада, не осознавали, насколько дорог был Александру Гефестион. За все годы, что они знали друг друга, их любовь не угасала ни на секунду. Женитьба Александра, хоть и воспринятая Гефестионом очень тяжело, не поколебала их взаимных чувств. Напротив, благородный Гефестион, понимая, что у Александра должен быть наследник, торопил его с выбором. Только истинная, чистая любовь была способна на такую жертву!
Александр, повелитель целого мира, конечно, был окружен пышной свитой, сотни прислужников ловили каждый его жест, лучшие танцовщицы, а особенно танцовщики были готовы услаждать взор великого царя, искуснейшие музыканты наводнили его дворец, дабы игрой на своих инструментах развевать тоску божественного Александра. Тысячам славословий придворных поэтов внимал повелитель Азии...
Но среди всей этой орды не более десятка человек по-настоящему любили Александра и были ему всей душою преданы. Остальные – искали поживы, исполненные гордыней, что могут видеть величайшего из властителей земных и даже иногда удостоиться нескольких слов с ним. Но обмануть его они не могли: Александр, правда, не без удовольствия внимавший хвалебным одам, понимал, что сейчас, в этом зале, наполненном фимиамом курящихся зелий, уставленном дорогими яствами и сосудами с великолепным вином, только несколько македонцев – его военачальников и друзей, прошедших с ним все трудности блистательного военного похода, – любят его как талантливого полководца, мудрого и справедливого правителя, друга с детских лет. И первый из них – Гефестион... Прочие же, не задумываясь, покинули бы Александра, если бы он лишился трона или оказался в опасности.
Он строго корил себя за то, что в последние дни много проводил времени с Багоасом – бывшим наложником Дария, – совсем позабыв о верном Гефестионе. Он даже хотел заставить того ревновать себя к Багоасу, хотя прекрасно знал, что сам долго без Гефестиона не выдержит. Он мстил жизни за свой страх и неведомую доселе растерянность. Он мстил... Кому же на самом деле?! Вот, вот кара Афродиты за пренебрежение ее дарами! Александр глухо простонал...
Все это промелькнуло в голове Александра куда быстрее, чем было рассказано. С каждым шагом его сердце сжималось все сильнее, он спешил так, как будто его появление могло чем-то помочь Гефестиону.
Вокруг ложа Гефестиона столпились лекари, слуги, но при виде Александра все мигом расступились, увидев помутневший взгляд самого на себя не похожего царя.
Он пал на колени перед мягкой, богато убранной постелью, на которой лежал обессилевший Гефестион. Александр с ужасом заметил серовато-бледную тень на смуглой коже больного. Хриплым от волнения голосом, в котором, однако, звучала вся нежность, на какую только способен человек, он спросил:
– Гефестион, любимейший мой друг, слышишь ли ты меня?
Приоткрыв глаза, Гефестион попытался улыбнуться в ответ и едва слышно ответил:
– Твой голос, о доблестный из воителей, я всегда услышу, даже сейчас, у берегов Леты.
– Молю тебя, Гефестион, не говори так. Через несколько дней ты будешь здоров, и мы поедем в Египет, чтобы отдохнуть там, а потом отправимся в новый поход, к новой славе. Разве не ты так хотел этого?
– Да, мой Александр, я знал, что тебе нужны новые походы и новые завоевания. Я видел, как жадно горели твои глаза, всматриваясь в далекий горизонт; ты живешь этим. И нет для меня большего счастья, чем видеть тебя счастливым...
Речь Гефестиона прервалась, он судорожно сглотнул, а Багоас отер обильный пот на челе его. Александр в отчаянии обвел взглядом собравшихся, и на мгновение он увидел искорку удовлетворения, промелькнувшую в бездонных глазах перса. Но мысли Александра были заняты сейчас другим: как спасти Гефестиона?
Он видел, как сквозь пелену, украдкой покачавшего головой лекаря. Да он и сам знает, что от лихорадки нет лекарства в целом мире. А будь – он сам бы мчался за ним день и ночь, готовый на все ради обожаемого Гефестиона. «О великие боги, за что вы караете меня? Разве скудные жертвы я приносил вам? Разве малы были мои дары храмам? О Аид, властитель царства мертвых, не отнимай у меня Гефестиона!»
– Александр, помнишь Эрис, подругу Таис Афинской? Эрис как-то сказала мне, что будет ждать на берегу реки Стикс свою незабвенную афинянку, если сойдет в мрачное царство Аида первой. Знай, и я буду ждать тебя там, так что Харону придется повременить с переправой...
Александр с еще большим страхом слушал тихие, с болезненным хрипом вырывающиеся слова любимого. Он хотел что-то возразить, но рыдания душили его. Со стоном уронил он голову на грудь Гефестиона.
– Любовь моя, не оставляй меня одного!!! Я не могу жить без тебя!!!
– Это самые лучшие минуты моей жизни, о мой царь. Я слышу, как летит за мной Танат на черных холодных крыльях. Но мне совсем не страшно, ведь рядом со мной тот, за которого я умер бы тысячу раз.
Тело Гефестиона сотрясала крупная дрожь, он едва выговаривал слова. Укрытый теплыми одеялами, пледами, лежащий на пуховой перине, он мучительно страдал от холода.
– Александр, мне так холодно...
Александр, снедаемый горечью от сознания собственного бессилия, вдруг захотел остаться один с Гефестионом.
– Уходите!
– Но, царь... – осмелился было один лекарь.
– Вон! – взревел Александр, и все высыпали из комнаты.
Остался лишь Багоас, все так же вытирая пот со лба Гефестиона.
Александр рассвирепел: «Неужели этот мальчишка думает, что способен занять место Гефестиона? Что, после нескольких ночей в царской опочивальне он считает себя вправе не повиноваться приказаниям?!»
Выгнав Багоаса, Александр ласково поцеловал неподвижно лежащего Гефестиона в полуоткрытые губы.
– Сейчас, потерпи, о мой возлюбленный Гефестион. Я согрею тебя своим теплом, теплом моей любви...
Александр быстро разделся и швырнул скомканную одежду в угол. В этот миг Гефестион пришел в себя и устремил на Александра взгляд, полный немого обожания.
– Ты так прекрасен, Александр. Воистину, ты сын Зевса, а не смертного. Как я счастлив, что в свитках великих мойр наши имена оказались рядом! Подожди еще немного, дай мне запечатлеть твой прекрасный образ в своем сердце навеки...
Александр, еще чуть повременив, сияя мужественной красотой своего тела, не мог больше сдерживаться и, откинув жаркие одеяла, лег рядом с возлюбленным. Гефестиона по-прежнему бил озноб. Александр обнял его, прижавшись к нему так тесно, как только мог.
Блестящий полководец, отважный, как лев, пламенной речью воодушевлявший свое войско перед битвой, сейчас Александр не мог найти нужных слов. Они застревали в его горле, тонули в горячих слезах, орошавших лицо Гефестиона. Сердце Александра разрывалось от любви, жалости, тоски и боли. Он не мог поверить, что его филэ должен уйти. Придя в себя, больной с трудом заговорил.
– Александр, ты рядом со мной? Наверное, я уже умер, и боги, сжалившись над нами, забрали нас двоих на светлый Олимп. А если нет, то я все равно счастлив, будучи в твоих объятиях.
– Ты не умрешь, дорогой мой Гефестион, ты должен жить. Афродита, щедро оделившая нас своей милостью, не позволит ему угаснуть с тобой.
Близость такого совершенного, изумительной красоты тела, каждая черточка которого была знакома Александру, пусть и горевшего в огне, заставляла Александра постоянно думать о том, как несправедливо, что Гефестион, его Гефестион, в цвете лет, здоровья, должен покинуть этот мир... Внезапно он в ужасе почувствовал, что в его теле разгорается огонь, повинуясь властному приказу любви. Он ощутил непреодолимое желание насладиться Гефестионом, припасть к его губам, целовать каждую клеточку его тела, подарить филэ всего себя, слиться с ним на какое-то время воедино. «Нет, – стиснув зубы, подумал Александр, – Гефестиону нужны силы, ты попросту убьешь его...»
Знал бы Александр, что Гефестион, лежащий в полубреду, ничего так не желал, как в последний раз предаться с Александром сладкому упоению близости. Но предсмертная тяжесть его век и ужасающая слабость в теле, измотанном болезнью, не позволяли ему даже взглянуть на любимого. Его телесные муки были сильны, но они не шли ни в какое сравнение с невыносимыми душевными страданиями Гефестиона. Собравшись, наконец, с силами, он сказал слабым голосом:
– Александр, подари мне свою ласку, я хочу уйти, озаренный светом нашей любви.
– Нет, филэ, – со слезами ответил Александр, терзаемый болью, что не может исполнить желание Гефестиона, как бывало раньше, – нельзя отнимать у тебя силы. Ты должен бороться и победить. А потом, потом мы уединимся и проведем вместе столько времени, сколько понадобится.
Наверное, сама великая богиня Афродита, видя безрассудную преданность и покорность Александра и Гефестиона своему могуществу, разожгла в последнем неугасимое пламя страсти, давшее ему силы.
Гефестион с радостью заметил, что Александр полностью обнажен, с усилием стащил он с себя спальное одеяние и прижался губами к губам Александра. Тот попытался воспротивиться, успокоить своего филэ, заставить лежать смирно, но не смог. Голос разума был мгновенно заглушен ненасытным зовом страсти. Александр ответил на поцелуй с нетерпением и жадностью, он чувствовал, что они были одинаковы с Гефестионом в своем едином безудержном порыве. Их близость лишь в малой доле могла давать им то, чего они хотели: слиться, стать неделимым целым, унестись за облака выше бессмертных богов навсегда, а не на миг.
Жаркий поцелуй длился долго, очень долго, возбуждение обоих достигло немыслимых пределов. Но каждый из них, в первую очередь, думал о другом, о его удовольствии, о его радости, нисколько не заботясь о себе. В этом заключалось высшее проявление их любви, примеров которой нет и не было в мировой истории.
Александр, запретив Гефестиону двигаться, осыпал поцелуями сначала лицо, потом шею и грудь любимого, ежесекундно восхищаясь правильностью линий этого божественного тела. Верно, сам Пигмалион придал ему столь чарующую форму, которой позавидовал бы Аполлон.
Спускаясь все ниже, трепетно касаясь губами нежной кожи, Александр, наконец, достиг своей главной цели. Ни секунды не медля, он обхватил губами возбужденный фаллос Гефестиона, на что тот ответил сладким стоном. Александр пылко ласкал этот орган всевозможными способами, пустив в ход все свое умение. Он чувствовал, как руки филэ блуждают в его густых светлых волосах, невольно прижимая голову Александра к своим чреслам.
– Поверь, Александр, никто не заменил бы мне тебя. Я схожу с ума от твоих нежных прикосновений. Только твои ласки дарили мне радость и желание жить. А теперь позволь мне тоже с лихвой окупить твою любовь.
Гефестион привлек Александра к себе, на несколько минут приникнув к его губам жгучим поцелуем. Язык Гефестиона мягко скользнул по телу Александра, не обойдя вниманием напрягшиеся соски. Затем Гефестион, дав знак царю откинуться на ложе, легко вобрал его готовый уже излиться орган. Ласки Гефестиона были так же утонченны и продолжительны, как полученные им от Александра. Ни один из них не хотел, чтобы эта ночь закончилась. Наконец Александр почувствовал, что вот-вот взмоет на волнах накатывающего оргазма, он без слов приподнялся и стал напористо массировать фаллос своего филэ. Не оставаясь в долгу, Гефестион ответил тем же. И через секунду оба изверглись, обильно залив семенем спутанное ложе.
Короткая передышка – и снова руки Александра обвили шею Гефестиона. Их глаза встретились, сияя подобно звездам, а сердца наполняла, многогранно переливаясь, общая песнь любви.
И все же Александр чувствовал, что его сильный, неутомимый, изобретательный Гефестион дышит тяжелее обычного, а его тело обжигающе горячо.
– Любимый, ты должен отдыхать, – взволнованно начал Александр, когда Гефестион вновь начал опьяняющую игру страсти, но возлюбленный не слушал его. Опять искусные руки заскользили по телу Александра, а губы дурманящим поцелуем заглушили все возражения. Александр, покоривший столько народов, сдался без боя, и это было полное поражение, но какое сладостное...
Двое сплелись в единое целое. Что это было: нерушимый союз или борьба? Языки двигались в сумасшедшем танце, руки нежно гладили кожу, стоны, прерывистые вздохи смешались в одну волшебную мелодию любви. Два закаленных в боях воина одаривали друг друга самой трепетной лаской, и тем трогательнее и чище казались их отношения.
Александр снова и снова целовал лицо Гефестиона, прямые широкие плечи, твердую шею и грудь, наслаждаясь ответными ласками возлюбленного. Сила их любви очень скоро вознесла их опять в блаженные высоты оргазма...
Обняв Гефестиона, Александр стал засыпать. Ему снилось, как они с филэ, завоевав Италию и Сицилию, едут назад в Вавилон, где его встречает гордая им мать, Роксана и восторженное людское море...
Пробуждение Александра было ужасным. Он увидел смотрящие на него огромные неподвижные глаза Гефестиона, а руки, сомкнутые на шее Александра были холодны, как лед. Александр, сам похолодев, понял все.
Отчаянный крик Александра всполошил дворец, в опочивальню сбежались люди.
Александр бился на холодном ложе, бессильный принять утрату, разрывавшую его душу. И вдруг он с беспощадной ясностью понял, что все его искания, мечты и надежды имели смысл, только если Гефестион был рядом. После каждого победного сражения он ловил полный восхищения и любви взгляд возлюбленного, в котором ясно читалось: «Александр, ты все делаешь верно. Я горжусь тобой». «А теперь...» – Александр не мог додумать до конца.
Он не помнил, сколько времени пролежал в покоях Гефестиона, утопая в слезах. И тут он ощутил, что ему больше незачем этот мир. И мысль о яде вдруг соблазнительно мелькнула* в его голове.
– Да, – прошептал Александр, – подожди меня, любимый, скоро я последую за тобой.
Он тяжело поднялся и направился в свои покои. Он знал, что ему предстоит еще пережить несколько дней, нося в душе эту непередаваемую боль: он должен сам соблюсти все необходимые обряды прощания с Гефестионом в этом мире. Но среди горечи и отчаяния уже мерцала слабая искорка надежды.
– Гефестион, мы войдем в царство Аида вместе...
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:14 |
Александр Македонский был, несомненно, великим полководцем, но одолеть огромную Персидскую державу, а затем дойти до Северо-Западной Индии, без друзей и соратников он вряд ли мог. Среди выдающихся сподвижников Александра историки чаще всего называют Птолемея, Пармениона, Антигона, Клита, Кратера и, конечно же, Гефестиона. В исторической литературе существует неоднозначная оценка деятельности и личности Александра, но отношение к его ближайшему другу и соратнику – Гефестиону, можно сказать, не вызывает бурных диспутов. Все источники и исследователи описывают Гефестиона близким другом Александра, беспрекословно выполняющим волю своего царя. Тем не менее, отношение к Гефестиону, на наш взгляд, не может быть столь упрощенным и однозначным. Не исключено, что Александр рассматривал своего близкого друга возможным преемником, способным в случае гибели продолжить его дело. Гефестион, сын Аминтора, происходил из знатной македонской семьи. Как свидетельствуют документы, он был ровесником Александра; возможно, они были знакомы еще до начала обучения у Аристотеля . Курций Руф пишет, что «это был самый любимый из друзей царя, выросший вместе с ним, поверенный всех его тайн». Гефестион очень рано занял особое положение при Александре и сохранял его до последних дней. Он оставался рядом с будущим царем даже тогда, когда Филипп, недовольный тайными переговорами сына о брачном договоре с сатрапом Карии Пиксодаром, выслал из страны многих его друзей. Во время похода в Азию положение Гефестиона неуклонно росло: начиная поход лишь личным другом царя, он стал его незаменимым соратником. В первые годы долгого пути по просторам Азии мы не встречаем нашего героя среди высшего командного состава: это место занято другими – Парменионом, Филотой, Клитом и прочими. На этом этапе Гефестиона и Александра связывали, по- видимому, лишь крепкие дружеские отношения. Не исключено, что Александр, обожавший Гомера и стремившийся во всем подражать Ахиллесу, видел в Гефестионе второго Патрокла. Примечательно, что, посетив в Малой Азии могилы гомеровских героев, Александр возложил венок на могилу Ахиллеса, а Гефестион – Патрокла. Только Гефестиона взял с собой Александр во время визита в шатер матери и жены Дария Кодомана, попавших в плен после сражения при Иссе. Об этом событии Диодор рассказывает так: «Царь на рассвете вместе с самым любимым другом своим, Гефестионом, пришел к женщинам. Оба они были одеты одинаково, но Гефестион был выше и красивее, и Сисигамба, приняв его за царя, пала перед ним ниц. Присутствовавшие стали качать головой и руками показывать на Александра. Сисигамба, устыдившись своей ошибки, простерлась сызнова перед Александром. Но царь, подняв ее, сказал: «Не волнуйся, мать! Он тоже Александр». Эта фраза царя, как оказалось, имела большой смысл и стала отправной точкой для нового этапа во взаимоотношениях Александра и Гефестиона. Начинается карьерный рост Гефестиона, раскрывший организаторские способности и военный талант, сделавшие его не только незаменимым другом, но и соратником. Одним из первых заданий Гефестиону было организовать управление городом Сидон в Финикии, и он с ним успешно справился. Исполняя следующее поручение, Гефестион провел флот из Финикии до Египта. В битве при Гавгамелах Гефестион, теперь уже начальник телохранителей, сражался рядом с царем и был ранен в руку: «…раненых же оказалось очень много, был среди них и Гефестион, начальник телохранителей, один из наиболее известных командиров (копье попало ему в руку)». После разгрома Дария при Гавгамелах и установления власти македонцев в Персии, стали нарастать противоречия в ближайшем окружении Александра. Военачальники становятся сатрапами, и вместе с властью получают огромные богатства, о которых они раньше могли только мечтать. Тем временем, Александр, продолжая поход на восток, меньше теперь прислушивается к советам старого окружения, а на первые места выдвигает новых людей. Следуя персидским обычаям, он заставлял это делать и своих соратников. Свободолюбивые македонцы, привыкшие видеть своего царя первым среди равных, болезненно воспринимали происходящее. Конфликт перерос в заговор Филоты, сына Пармениона. Заговор был раскрыт и к Филоте, по предложению Гефестиона, Кратера и Кена, были применены пытки, под которыми он и признал свою вину. Филота молил Гефестиона о пощаде, но друг царя ему не помог; Филота был казнен по македонским обычаям. Гефестион сыграл не очень благовидную роль и в «деле Каллисфена» - философа и племянника Аристотеля. Сказав однажды Александру, что философ обещал ему пасть ниц перед царем, но не сдержал своего слова, он предопределил его судьбу. Должность командира гетайров, занимаемую Филотой, Александр разделил между Гефестионом и Клитом. Конница гетайров при этом была поделена, и Гефестион возглавил одну из двух гиппархий. Арриан предположил, что Александр «не хотел вручить командование такой большой конницей… одному человеку, хотя бы и самому близкому». Но с этим вряд ли можно согласиться: в столь деликатном деле видную роль сыграли другие соратники, которые рассчитывали после казни заговорщиков разделить их должности. Конница гетайров была лакомым куском, и передача ее одному лишь Гефестиону могла вызвать зависть и недовольство близкого круга царя. Не стоит также забывать, что Гефестион до этого не занимал важных военных должностей, а потому Александр посчитал нужным постепенно вводить его в курс дела. С другой стороны, назначение Гефестиона на должность «гиппарха» позволяло царю в критической ситуации опереться на своих «друзей» - гетайров. Положение Гефестиона значительно укрепляется в Средней Азии: здесь он занимается заготовкой провизии и заселяет разоренные провинции. Вступив в Индию, Александр разделил свою армию. Командование отдельными подразделениями он поручил Гефестиону и Пердикке, передав под их руку полки Горгия, Клита и Мелеагра, а также половину конницы «друзей» и всю наемную конницу. Им предстояло привести к покорности всех, кто находился на пути к Инду. Выполняя приказ, Гефестион разбил войска местного князя Астиса, подчинил Омфиса, а затем, соединившись с подошедшей армией Александра, принял участие в битве с раджой Пором, сражаясь во главе своей гиппархии рядом с царем. Возглавляя две пешие фаланги, свою гиппархию, гиппархию Деметрия и половину лучников, он покорил значительную часть северо-западной Индии, после чего отправился к реке Гифасис для соединения с Александром. После мятежа македонского войска на реке Гидасп, было принято решение вернуться в Персию. Здесь на Гидаспе Александр разделил свою армию на части. Один отряд под командованием Кратера должен был идти по правому берегу реки. Гефестион шел по левому берегу, возглавляя большую и лучшую часть армии, в состав которой входило и до двухсот слонов. На месте слияния Гидаспа с Акесином Гефестиона и Кратера ждало войско Александра, переправлявшееся по самой реке. Далее Гефестион с небольшим отрядом двинулся по берегу Инда, приводя к повиновению местные племена, заселяя и обустраивая города. Пройдя тяжелый путь через пустыню Гидрозию, они вновь разделились: Гефестион с большей частью войска двинулся побережьем из Кармании в Персию, а Александр направился в Пасаргады. После долгого похода армия соединилась в Сузах, где были устроены грандиозные празднества по поводу бракосочетания Александра с дочерью Дария III Статирой. За Гефестиона царь выдал младшую дочь Дария, сестру Статиры Дрипетиду. Как отмечает Арриан, Александр хотел, чтобы дети Гефестиона и его дети были двоюродными. Из Суз Александр и Гефестион отправились в Экбатаны – столицу исчезнувшего к тому времени Мидийского царства. По пути в Мидию Александр принял решение отправить на родину старых и больных македонских солдат во главе с Кратером и его помощником Полиперхонтом. Отправка Кратера была на руку Гефестиону: оба полководца испытывали друг к другу неприязнь, нередко переходящую в открытую ссору. Причина конфликтов заключалась в том, что ко времени окончания Восточного похода отношение Александра к соратникам сильно изменилось. Дружеские отношения отошли теперь на задний план, и царь оценивал военачальников по их личным способностям и заслугам. Так Евмен, не македонец, а грек по национальности, стал начальником канцелярии и играл не последнюю роль в системе управления. Но дальше всех по карьерной лестнице продвинулся Гефестион. Во время похода в Индию он фактически стал вторым лицом после Александра, а по возвращению в Персию породнился с царем. Лично для Гефестиона была введена новая должность хилиарха. Заняв важные посты, Гефестион стремился сохранить позиции единственного в своем роде царского друга. По этой причине почетное удаление Кратера – друга и соратника Александра, можно расценить как важную победу нашего героя. Несмотря на видимый успех, Гефестион опасался укрепления позиций талантливых и популярных в войске товарищей, а это, в свою очередь, заставляло его нервничать и вступать в ссоры. Резкую характеристику Гефестиона мы находим у английского исследователя П. Грина: «Гефестион, второе «я» царя не был популярен. Высокий, сильный, своенравный, злой, недалекого ума, он хорошо мог командовать тысячей воинов, но не годился для того, чтобы управлять. Основной его характеристикой была неукоснительная личная преданность Александру». Напротив, немецкий историк Ф. Шахермайер полагал, что Гефестион был человеком способным и готовился занять место Александра в случае внезапной смерти последнего. К слову сказать, именно об этом свидетельствует назначение Гефестиона хилиархом. Должность хилиарха существовала при персидском дворе и означала нечто вроде должности первого министра, командира дворцовой стражи и начальника царского эскадрона. Можно сказать, что в руках Гефестиона сосредоточились все нити управления страной и охрана ее государя. Этот важный пост Александр мог доверить только верному другу. Как замечает Ф. Шахермайр, большую роль в назначении сыграло и ожидание приезда в лагерь влиятельного и популярного в войске Антипатра. Не стоит забывать, что прямых наследников, способных принять власть, у Александра тогда еще не было, а Гефестион, получивший высокое назначение и ставший родственником самого Александра и царя Дария как никто другой подходил на роль регента. В случае отсутствия наследника трон мог сразу перейти к Гефестиону. Для любого правителя вопрос о наследнике является первоочередным, при этом не важно, молод или стар правитель, и здоров ли он. Убийство Филиппа служило Александру наглядным примером. Впрочем, и на его жизнь покушались неоднократно. Восточная политика Александра неоднозначно воспринималась его ближайшим окружением. Соратники царя разделились на два лагеря: Гефестион, Пердикка, Птолемей и Евмен приняли ее полностью, Антипатр, Кратер и Антигон решительно не желали объединения Востока и Запада. Следовательно, возможных преемников следует искать в первой группе. Птолемей не годился на роль правителя огромной империи: он рано отказался от идеи сохранения единой страны, приложив немало усилий для ее развала. Видимо, Александр знал настроение Птолемея и не стремился приблизить его к себе: несмотря на заслуги, его положение не содержит какого-либо значительного карьерного роста. Евмена вряд ли вообще стоит рассматривать как возможного преемника: верный делу Александра, мужественный воин и первоклассный полководец он имел низкое происхождение. Лично для Александра происхождение не имело значения, но македонская знать отказывалась считать Евмена своим. Пердикка, представитель знатной фамилии из Орестиды, тонкий и дальновидный политик, один из немногих подходил на роль преемника. Царь всегда испытывал к нему полное доверие и после смерти Гефестиона именно Пердикка стал его ближайшим другом, а также командиром первой гиппархии гетайров. Не случайно именно ему Александр передал перед смертью свой перстень. Но самым вероятным преемником Александра следует считать Гефестиона. Среди окружения царя он был самой компромиссной фигурой. Будучи хилиархом он контролировал вооруженные силы и управление страной. Статус близкого друга Александра, очень важный для македонцев, персов и царских родственников, мог избавить империю от гражданской войны. После смерти царя управление страной должно было перейти именно к Гефестиону, точнее даже не перейти, а остаться в его руках. Выживи Гефестион после болезни, македонская империя избежала бы многих потрясений и сохранила свое единство: его военный талант, твердый и решительный характер позволяли подавить очаги гражданской войны. Однако, во время празднеств в Экбатанах, Гефестион заболел и через семь дней умер. Когда Александру сказали, что Гефестиону плохо, он поспешил к нему, но в живых уже не застал. О горе Александра античные историки писали по-разному, в зависимости от того, относился автор к Гефестиону и самому Александру благожелательно или же злобствовал и завидовал. Юстин пишет, что Александр оплакивал своего друга так долго, как не подобает царю. Подражая Ахиллесу, Александр обрезал над трупом свои волосы и сам правил колесницей, везшей тело друга. Подобно Ахиллесу, Александр задумал устроить гимнастические и мусические состязания, и для этого были подготовлены 3000 участников. Говорят, что короткое время спустя они состязались на похоронах самого царя. Заупокойной жертвой для Гефестиона стало перебитое племя косев. Александр велел вечно чтить Гефестиона как героя и даже вопросил Амона, разрешает ли тот приносить Гефестиону жертвы как богу. Клавдий Элиан пишет: «Некоторые считают, что всем, что было учреждено для похорон Гефестиона, воспользовались на похоронных торжествах в честь самого Александра, ибо смерть постигла царя, когда траурные обряды по Гефестиону еще не были исполнены». Со смертью Гефестиона для Александра закончилась целая эпоха, а если провести аналогию с их любимыми героями – Ахиллесом и Патроклом, - то и сама жизнь. Как верно подметил Арриан: «Для Александра смерть Гефестиона была великим несчастьем; думается мне, что Александр предпочел бы скорее умереть, чем пережить его, так же как, думаю, и Ахилл пожелал бы скорее умереть раньше Патрокла,
Гефестион понимал, что дальше так продолжаться не может. Александр, снедаемый страшными сомнениями в своей непогрешимости, горечью и болью от предательства и потери Клита, уже третий день никого к себе не подпускал, вызывая роптание среди своих полководцев и солдат, друзей и недругов. Гефестион все это время был вместе с ним, но от этого боль Александра не становилась меньше, как бывало когда-то.
***
Когда-то... Восемь лет назад (целая вечность!), когда царя Филиппа убил Павсаний, его бывший фаворит, Александр тоже страдал. Подозревая свою мать в этом чудовищном заговоре, он не мог смириться с тем, что он – Александр, сын Зевса, взошел на трон, орошенный кровью собственного отца, которого уважал, несмотря на многочисленные распри, с которым успел пройти плечом к плечу не одну кампанию. Тогда вечером, после долгого разговора с Олимпией, которую всегда любил, но которая всегда хотела сделать его орудием в своей непримиримой борьбе с Филиппом, он сам пришел к нему и устало остановился в дверях, склонив голову на грудь. Лохматые золотые космы Александра скрывали его дымчато-серые глаза, но Гефестион знал, что они готовы наполниться слезами. Он сразу почувствовал, как ему сейчас тяжело, и боль Александра кольнула в сердце острым кинжалом.
- Мой царь, - выдохнул он, боясь, что Александр уйдет, так и не получив того, зачем пришел - поддержки. Его гордыня уже тогда была сильнее него самого.
Гефестион подошел ближе. Он осторожно положил руки ему на плечи, боясь спугнуть, сжал пальцы, ощутив, как напряжено тело друга, склонил голову так, чтобы заглянуть в его опущенные глаза.
- Мой Ахиллес, что бы ни случилось, я – с тобой, помни это.
- Я знаю, мой Патрокл, но сейчас я одинок, как никогда одинок...
Александр ни на что не жаловался и никого не обвинял - только эти полные невыразимой горечи слова. Но для Гефестиона в них заключалось все: и скорбь от потери отца, и мучения из-за недопонимания с матерью, и недоумение от злого шепота за спиной. Он почувствовал, как боль разливается по телу Александра. О, боги! Гефестион готов был отдать жизнь, лишь бы он не страдал.
- Ты не одинок, Александр, и я тебе это докажу.
Гефестион спустил свои ладони с плеч Александра по его рукам, перехватил запястья, сцепил руки друга и возлюбленного у себя за спиной, заставив коснуться ягодиц, и прижался к нему так тесно, как только смог. Откинувшись немного назад, Гефестион какое-то время жадно ловил дыхание Александра, заворожено глядя на его полуоткрытые губы – манящие, мягкие, но упрямые, так и не позволив себе сейчас до них дотронуться, пока не заметил, что царь, наконец, оторвал свой взгляд от пола и впился глазами в его глаза. Когда Александр так смотрел, он, сын Аминтора, всегда чувствовал себя ничтожным смертным перед лицом истинного бога, сошедшего с Олимпа, величайшего из всех когда-либо живших на земле.
Гефестион ощутил нетерпеливую дрожь в теле Александра. Их всегда влекло друг к другу нечто гораздо большее, чем просто страсть, и даже большее, чем истинная любовь. Это было безудержное, сумасшедшее желание никогда не разлучаться, слиться воедино, стать одним целым, чтобы делить на двоих дыхание и каждый удар их общего сердца.
Его собственное тело тут же откликнулось на призыв Александра: Гефестион ощутил меж ног упругую тяжесть. Его быстро растущий фаллос уперся в живот возлюбленного одновременно с тем, как он сам почувствовал чуть ниже пупка стремящуюся к нему каменную твердь. Он нежно обнял Александра за шею, запустил пальцы в золотые волосы и потянулся к его уху, коснувшись щекою щеки.
- Если и сейчас ты скажешь, что по-прежнему одинок, - вызывающе прошептал он, - тебе придется прогнать меня прочь.
- Нет, Гефестион! – почти прокричал Александр, и его голос оборвался на полувздохе. Он яростно сжал в объятиях возлюбленного, не желая никуда его отпускать. – Не уходи, ты мне нужен. Только ты.
- Скажи прежде, мой повелитель, по-прежнему ли тебе одиноко? – Гефестион едва совладал со своим голосом, который так и стремился споткнуться о каждое слово, чтобы задрожать от сильнейшего волнения.
- Нет, любимый. Пока ты рядом, я никогда не буду одинок.
Гефестион откинул голову назад ровно на столько, чтобы взглянуть ему в глаза. Они горели темно-серебряным пламенем, которое стремилось выжечь в душе сына Аминтора малейшие сомнения. Это был его Александр, его царь, его бог. Он любил его беззаветно, яростно, неотступно, и был счастлив одним лишь тем, что всегда был рядом с ним. Сын Зевса, повелитель целого мира был для него солнцем и луною, его единственным смыслом в жизни, и при этом всецело принадлежал только ему, Гефестиону.
- Александр, - прошептал он, - возьми мои силы, чтобы справиться с болью, забери мое тепло, чтобы согреть свою душу, прими в дар мое сердце, чтобы жить вечно, только оставь мне себя, мой Александр, ибо без тебя я – ничто.
Глаза царя наполнились слезами радости. Его боль, наконец, отступила, жажда жизни быстро возвращалась к нему, зажигая в глазах яркие искры.
- Знай, мой Гефестион, - торжественные нотки в голосе царя не могли скрыть его волнения, - все, что мне суждено сделать в своей жизни, я буду делать ради тебя и во имя тебя. Я стану великим царем, я завоюю для тебя целый мир, но ты будешь всегда моим повелителем. Ибо и я без тебя – ничто.
Гефестион ради таких минут готов был умереть, но жить сейчас хотелось еще больше. Он взял в ладони лицо Александра и коснулся его трепещущих губ своими жаркими губами, целуя медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому его вздоху, мечтая, чтобы Александр потребовал ласки сам. Потом, когда полустон нетерпеливого желания вырвался из груди Александра, он страстно впился в его губы, проник языком внутрь, тут же сплетя его с языком покоренного царя. Властные руки Александра скользнули по спине Гефестиона и легким движением проникли под одежду. Его плащ пал под напором царя, обнажив безупречно красивое бронзовое тело, опаленное солнцем и уже покрытое несколькими шрамами. Александр на мгновение замер, пораженный увиденным.
- Гефестион, - прошептал он, - твоя красота всякий раз сводит меня с ума. Клянусь Зевсом, только боги могли создать такое совершенство!
- Молчи, мой Александр, - он приложил ладонь одной руки к его губам, а другой коснулся золотой пряжки на плече: синий с золотым шитьем хитон царя упал ему под ноги. – Ибо истинный бог сейчас передо мной.
Обнаженные, несколько мгновений они стояли почти вплотную, касаясь друг друга лишь двумя возбужденными частями тела, скрещенными, словно мечи перед боем. Сейчас, когда покровы были скинуты, а в их глазах светилось только необузданное желание обладания друг другом, они были равны в своей истинной красоте и благородном величии. Нельзя было бы найти на целом свете два столь похожих и столь подходящих друг другу существа, и они оба сознавали это. Каждый из них готов был отдать жизнь за другого, не задумываясь.
Гефестион увлек Александра к ложу, не встретив ни малейшего сопротивления. Он уронил царя на спину и навис над ним, опершись руками о кровать. Александр, облизывая губы, ждал, но его нетерпение слишком хорошо читалось по глазам, пожирающим возлюбленного, по прерывистому дыханию, по капелькам драгоценной влаги, стекающим с покрасневшей головки. Гефестион уже знал, чего он хочет. Ждать больше не было сил, и он покрыл губы Александра страстным поцелуем. Его рука спустилась вниз, коснувшись стремящейся к нему плоти, и завладела ею тогда, когда рука Александра стиснула его собственную плоть. У обоих тут же вырвался блаженный стон, и Гефестиону показалось, что сейчас все внутри него взорвется. Но он сдержал свой порыв, отдавшись на милость рукам сына Зевса, лишь возвращая ему всю силу страсти поцелуем. Он стал медленно спускаться вниз, касаясь губами шеи и груди Александра, играя языком с его отвердевшими сосками, стараясь не пропустить ни единой пяди на безупречном закаленном теле настоящего воина и сына богов, и стремясь при этом отдать ему всего себя. А потом, повинуясь страстному желанию овладеть им самим, он высвободился из рук Александра и спустился так низко, чтобы своими губами достигнуть вожделенной цели. И только когда Гефестион поглотил возбужденный фаллос царя почти целиком и услышал в ответ ни с чем не сравнимый стон истинного наслаждения, безмерное счастье лишило его на какое-то время рассудка: он превратился в яростного хищника, играющего со своей добычей, обезумевшего от запаха крови. Возбуждение Александра нарастало, как девятый вал, он бился в его руках, словно поверженный зверь, все быстрее двигаясь навстречу губам Гефестиона в неминуемом восхождении на вершину блаженства. И в тот миг, когда пульсация в теле Александра достигла своего апогея, извергнув горячий фонтан божественного семени и вырвав из его сердца отчаянный крик, Гефестион ощутил, насколько счастье может быть полным, обволакивающим, беспредельным. Весь мир перестал для него существовать, только они двое – плоть от плоти друг друга, две части единого целого. Навеки.
Хриплый стон Александра сменился восхищенным молчанием, перемешанным с прерывистым дыханием. Отдышавшись, он потянул Гефестиона к себе, излучая безмерную, всепоглощающую любовь к нему, пылавшую ярче тысячи солнц. Он перевернул возлюбленного на спину и повелительно отстранил стремящиеся к нему руки.
- Позволь и мне кое-что тебе доказать, любимый, - прошептал Александр и нежно коснулся его губ, проведя рукою по широкой, вздымающейся груди. - Самое большое счастье для меня – видеть тебя счастливым!
Он стал целовать его прекрасное лицо, его божественное тело, словно желая поставить свою царскую печать везде, куда только падал глаз, чтобы никто и никогда не покусился на его собственность, гладить руками там, куда не успевали губы, доводя Гефестиона этими нежными ласками до исступления, граничащего с безумием. Александр приник к готовому взорваться мужеству возлюбленного не сразу, но глубоко и плотно, ощущая, как собственный фаллос вновь напрягся от неистового желания. Но не сейчас, прежде ему просто необходимо подарить Гефестиону столь же полное наслаждение, какое он только что подарил ему, излечив от сомнений и боли.
Александр с восторгом вновь потянулся к губам своего любовника, понимая, что тот уже на грани. Гефестион, в предвкушении неминуемого экстаза, стремился навстречу завоевателю с молчаливой мольбой о пощаде. Дольше выносить этого неистового напряжения он не мог: в глазах и так уже темнело и мелькали искры, губы, постоянно покрываемые влажными и нежными губами Александра, все равно мгновенно пересыхали от жаркого дыхания, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он мужественно сражался с желанием наброситься на Александра сейчас же, но силы были уже на исходе, и мужественно молчал, но крик уже стоял в горле, готовый сорваться с уст в любой миг, если только его любовник, наконец, не сжалится над ним.
Они слишком хорошо знали друг друга, и Александр понимал тело Гефестиона иногда даже лучше собственного. Сейчас медлить было уже нельзя, и он перевернулся на спину, увлекая за собой темноволосого красавца, упиваясь его мягкой, но уверенной силой, не давая своим рукам погибнуть без прикосновений к его прекрасному телу. Гефестион тут же откликнулся на призыв царя, и они одновременно вскрикнули от сладкой боли и неземного наслаждения, когда он проник в Александра – бережно и нетерпеливо, мягко и уверенно. Они стали двигаться в такт друг другу, сначала медленно, дыша глубоко и напряженно, сплетя свои руки и закрыв в экстазе глаза, потом все быстрее и быстрее, подстраиваясь под учащенное биение своих сердец, стучавших сейчас в едином бешеном ритме.
Гефестион даже в эту минуту не мог думать только о себе. Он понял, увидел, что Александр готов взойти на вершину блаженства еще раз, уже вместе с ним. Его умелые руки тут же стиснули плоть Александра, и повели его к заветной цели изведанными путями. И когда их тела, прежде чем исторгнуть лавину любви, напряглись до предела, они оба испытали ни с чем не сравнимый восторг великого, божественного единения...
Какое-то время Гефестион лежал на Александре, щекою к щеке, а потом с блаженной улыбкой потянулся в сторону. Но руки царя остановили его:
- Побудь во мне еще немного, я хочу чувствовать тебя всегда...
- Александр! - выдохнул Гефестион, зажмурившись от счастья. Он чуть приподнялся на локтях, чтобы еще раз – неторопливо, страстно и нежно - поцеловать любимые губы. - Обещай мне, что больше никогда, пока я жив, ты не будешь чувствовать себя одиноким.
- Клянусь, Гефестион!
- Как же сильно я тебя люблю, Александр!
- Не сильнее, чем я...
Именно тот незабываемый момент был апогеем слияния их душ и тел, и они оба как никогда остро почувствовали, насколько щедро наградили их боги, подарив им друг друга, ибо только вместе они могли быть по-настоящему счастливы.
Гефестион тогда с ужасом подумал о том, что завистливые боги когда-нибудь потребуют за свою непомерную щедрость расплату. Он готов был заплатить любую цену, кроме одной. Потерять Александра значило для него умереть. И поэтому, пока они еще были в Пелле, он часто, тайком от возлюбленного, приносил жертвы разным богам, моля не отнимать у него Александра...
***
Эти воспоминания - живые, светлые, волнующие, могли бы излечить любую боль, но только не эту. Гефестион с невыразимой тоскою смотрел на осунувшееся лицо Александра. Мука, страдания и страшные сомнения исказили его черты, лишили сил и повергли мысли в хаос. Казалось, он был на грани отчаяния: еще немного, и, усомнившись в своем предназначении, он потеряет веру в себя и жажду жизни. Он – Александр Великий, человек, который своим божественным огнем смог зажечь миллионы сердец, в любую минуту мог сломиться...
Еще один день из их далекого прошлого, когда им было только по пятнадцать, невольно всплыл в памяти. Счастливые времена, что они проводили в Мьезе, живя и обучаясь под одной крышей, еще только проверяя свою дружбу на крепость, а любовь – на верность, были омрачены однажды. Тогда, на следующий день после Дионисий, Александр, околдованный менадами, потрясенный свершившимся на его глазах человеческим жертвоприношением, навлекший на себя гнев Диониса, настолько глубоко ушел в себя, что Гефестион по-настоящему испугался. Казалось, что его уже не удастся вытащить. Его глаза смотрели тогда на него и в тоже время сквозь него, голос звучал будто из подземелья, а руки были холодны и страшно напряжены. И только любовь к Александру и вера в него, решительность и безграничное желание ему помочь позволили тогда Гефестиону справиться с надвигавшимся на Александра безумием. Он не дал ему тогда провалиться в эту бездну, не даст и сейчас.
Гефестион присел на ложе рядом с великим царем и попытался снова воззвать к его разуму и несгибаемой воле. Но и на сей раз боль оказалась сильнее: он лишь с тоской смотрел на него и, точно испуганный щенок, жался к Багоасу.
Гефестион встретил взгляд огромных, печальных глаз этого вызывающе красивого юноши. Багоас всегда был для него загадкой, но сейчас невозможно было усомниться: его глаза кричали о том же, о чем болела его собственная душа. Этому прекрасному юноше из гарема Дария невыносимо было смотреть на страдания Александра и невыносимо было сознавать, что он ничем не может помочь своему господину. Багоас, который всегда сторонился Гефестиона, подсознательно ощущая исходившую от него силу и опасность, сейчас смотрел на него прямо, и в его бездонных черных глазах светилась мольба.
Что он знал об этом юноше? Что он был потомком древнего благородного рода? Что его родителей убили, а его продали в рабство? Что он был мальчиком Дария? Но что он знал о нем самом? Пожалуй, ничего, кроме того, что Александр ему доверял. Раньше Гефестиону казалось, что расчетливый мальчишка, хорошо знающий себе цену, просто воспользовался расположением царя, чтобы к нему приблизиться, но потом понял, что Александр не стал бы держать подле себя так долго только лишь красивую игрушку. Он умел хорошо разбираться в людях, и осознание того, что Багоас был для него больше, чем простое развлечение, поначалу причиняло Гефестиону ревнивую боль. Но вскоре он понял, что, полюбив раз и навсегда Александра, он сам обрек себя на вечную борьбу с самим собой, на бесконечную самоотверженность и всепрощение. И смирился. Такой человек, как Александр, не мог принадлежать лишь ему одному хотя бы только потому, что он принадлежал своему народу, всему миру, истории. Он и так получил слишком много: душой Александра он владел безраздельно, а это стоило всего золота мира. Нет, это было бесценно.
А потому ревность постепенно ушла, оставив вместо себя только тихую печаль. Он смирился с тем, что Александру иногда нужно было побыть в обществе Багоаса, и даже с тем, что тот порою делил с ним ложе. Но никакие силы не заставили бы Гефестиона относиться к Багоасу из-за этого лучше, чем он того заслуживал. Но сейчас, глядя в эти полные муки глаза, на эти нежные руки, с такой трогательной заботой гладящие Александра по щекам, Гефестион понял, почему Багоас был рядом с его возлюбленным все это время. Александру порой хотелось чувствовать себя не только покоренным, но и покорителем. И хотя они довольно часто менялись ролями в своих любовных играх, Гефестион все равно оставался сильным и опытным мужчиной, во всем равным Александру, кроме его царского величия, с коим не мог бы потягаться даже бог. А этот красивый юноша, молчаливый и задумчивый, являл собою воплощение почти женской нежности, беспрекословной покорности и вызывающей чувственности. И он тоже любил Александра.
Гефестион еще раз посмотрел на Багоаса, обреченно склонившего голову и опустившего глаза. Александру были нужны они оба, каждый по-своему, и если у них поодиночке не получилось вернуть его к жизни, нужно попробовать вместе. Гефестион был готов ради Александра на все.
Он склонился над возлюбленным и заглянул в его измученные, усталые глаза, в которых привык видеть тот негасимый огонь, который отличал его от любого смертного. Эти глаза сейчас вместе со скупыми слезами изливали чудовищную боль, но она все прибывала и прибывала, не становясь меньше.
- Гефестион, неужели я ослеп от своей гордыни? – простонал Александр.
- Порой гордыня проявляется в том, что ты ждешь от своих подданных преданности ни на жизнь, а на смерть...
- Значит, Клит был прав... – и снова эта боль: в глазах, в голосе, в движениях, она раздирала его сердце на куски, готовая его уничтожить. - Я в самом деле теперь тиран...
Александр нашел руки Багоаса и прижался к ним, ища утешения. Слезы покатились по щекам – горькие, безнадежные. Он, Александр Великий, был сейчас так слаб, что искал утешения у мальчишки. А тот с бесконечной лаской гладил его по щекам, и, казалось, готов был умереть вместе со своим господином – от горя и страданий.
Гефестион в последний раз попытался вернуть Александру веру в себя:
- Ты смертный, они знают это, но прощают тебя потому, что ты помог им собой возгордиться!
- Я потерпел крах...
Не вышло. Дух великого царя был почти сломлен. Вся его еще такая короткая жизнь прошла в бесконечном стремлении к таким высотам, куда не попасть никому из смертных. Он ставил перед собою цели, которые не по плечу даже самым храбрым и отчаянным, он жил так, как будто каждый день – это целая жизнь. Он горел ярче тысячи солнц, и теперь этот огонь пожирал его самого...
Гефестион почти услышал, как стонет душа Александра. Он нуждался в помощи, как никогда раньше, в помощи их обоих. Гефестион встретился взглядом с Багоасом, и тот его понял. Едва заметный кивок головой, так и оставшейся склоненной в знак того, что он признавал право Гефестиона делать так, как он считает нужным, и готов подчиняться ему, лишь бы спасти своего господина.
Гефестион коснулся рукою волос Александра, потом осторожно дотронулся до его оголенного плеча, и с безграничной нежностью, на которую только было способно его беззаветно любящее сердце, взглянул на возлюбленного.
- Александр, посмотри на меня, - прошептал он.
Глаза, полные слез, глядели на него с мольбою. Гефестион заговорил по-македонски, чтобы Багоас не понял того, что он собирался сказать царю. Но не потому, что ему не доверял, а просто потому, что это было слишком личным, это касалось только их обоих - священная тайна их любви. Багоас все понял и не роптал.
- Помнишь, любимый, как мы с тобой ходили смотреть на лису и ее лисят? – Гефестион почувствовал, как его собственные глаза наполняются слезами. Те прекрасные дни уже не вернуть, но они у них были, и за одно это можно было всю жизнь быть благодарным судьбе. - Они были такие маленькие, пушистые, доверчивые. Они смотрели на нас с любопытством и тихонько скулили, когда мы их гладили. Мы были счастливы, помнишь?
Голос Гефестиона почти сорвался, но он продолжал говорить со все возрастающим воодушевлением, которое хотел передать Александру. Он не переставал гладить его плечо, стремясь с каждым прикосновением к его чувствительной коже подарить ему частичку себя, всего себя, лишь бы унять эту страшную боль. Багоас, боясь даже поднять глаза на Гефестиона, гладил Александра по волосам, и его тонкие пальцы слегка дрожали от сильнейшего волнения.
- Мы ходили к ним чуть ли не каждый день, помнишь? И лиса нас уже не боялась потом, доверяла своих детенышей. Помнишь, как ты, уставший от любви, но счастливый, брал их на руки и улыбался? Знаешь, я тогда смотрел на тебя и умирал от восторга: твое лицо было таким божественно красивым в те мгновения... Эти лисята и наша первая близость – мне никогда не забыть тех чудесных дней... А ты, Александр, ты помнишь?
Он помнил. Конечно же, он помнил: такое забыть невозможно. И его глаза, на какое-то время засияли как прежде. В них засветилась великая любовь, то чувство, которое не могли сломить ни тяготы многолетней войны, ни тяжелые потери, ни предательство бывших друзей, ни даже крушение надежд.
- Они были такими теплыми, эти живые комочки, я помню, любимый, я все помню... – Александр едва заметно улыбнулся. Слезы по-прежнему катились из его глаз, но они уже несли очищение его душе.
- Мой Ахиллес, позволь мне тебе помочь, просто доверься мне... - прошептал Гефестион и потянулся к нему.
Александр с благодарностью встретил его губы, но даже не сделал попытки ответить на поцелуй. Гефестиону сейчас это было не важно. Он целовал любимое лицо с нежной медлительностью, наслаждаясь соленым от слез вкусом его кожи, касаясь небритой щеки своею щекою и упиваясь его горячим дыханием.
Александр покорно закрыл глаза и принимал поцелуи с нарастающим восторгом, но его грудь все еще вздрагивала от рыданий, а руки безвольно лежали вдоль тела, вместо того, чтобы ответить на ласки возлюбленного. И тогда его руки стал целовать Багоас.
Александр не сразу понял, что происходит, и лишь когда мягкие чувственные губы добрались до сгиба локтя, а нежные, но сильные руки распахнули на нем восточный халат, он удивленно открыл глаза и встретился взглядом с Гефестионом. На его немой вопрос у возлюбленного был давно готов ответ: еще один, уже не такой осторожный поцелуй. А потом тихий шепот в самые губы:
- Не нужно слов, Александр. Багоас тоже хочет тебе помочь, ты же знаешь...
Глубокий вздох вырвался из груди Александра вместе с покидающим его тело отчаянием. Он оценил жертву Гефестиона, поскольку прекрасно знал, как он относится к Багоасу, и был безмерно благодарен ему за это. Он запрокинул голову назад, доверчиво подставив шею под страстные поцелуи возлюбленного, и закрыл глаза, с покорностью наложника отдавшись во власть паутины таких знакомых и таких умелых рук. Гефестион медленно начал опускаться к груди Александра, легко при этом покусывая, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Багоас же теперь неуклонно подбирался к его начинавшему шевелиться достоинству, оплетая руками его бедра и поглаживая их внутреннюю поверхность.
Долго этой сладкой пытки в полном бездействии Александр выдержать не смог: его правая рука сама потянулась к Гефестиону, оказавшись под его халатом и скользнув по спине вниз, а левая – нашла черные волнистые волосы Багоаса, тотчас проникнув в их шелковую густоту. Желание разгоралось в глазах Александра быстро и неотвратимо, как лесной пожар, и вскоре завладело всем его существом, подчинив себе его мысли. Он уже не задумывался о том, что делает, просто сначала он требовательно потянул к себе Багоаса, а потом заставил Гефестиона оторваться от своего соска.
Бесконечно долгое мгновение их лица почти соприкасались над лицом Александра, укрывая царя своими длинными волосами от окружающего мира. Все трое пожирали друг друга глазами, и только Багоас все еще не решался посмотреть на Гефестиона прямо. А македонец уже понял, что за яростное желание светилось сейчас в глазах Александра, руки которого крепко удерживали подле себя обоих своих любовников. Еще совсем недавно Гефестион и подумать не мог, что такое когда-нибудь станет возможным, но сейчас он даже надеялся, что Александр захочет этого, поскольку не видел другого способа спасти любимого человека от самой страшной смерти: смерти души. И Гефестион ради этого был готов на все.
Он повернулся к Багоасу и взглядом заставил его поднять глаза. Что-то неуловимо быстро сверкнуло и исчезло в этих двух бездонных озерах, обещающих любому погибель. Этот взгляд – бесконечно печальный и вместе с тем дерзкий, манил к себе так сильно, что Гефестион тотчас почувствовал на себе, как сложно было ему противостоять. Что ж, сейчас он и не станет...
Они устремились друг к другу одновременно, повинуясь какому-то внутреннему сигналу. Гефестион ощутил вкус губ Багоаса – послушных, чувственных, сладких, и заставил себя признаться, что ему не хочется прерывать поцелуй. Горячая волна страсти захлестнула его почти сразу и тут же передалась Багоасу. Однако этот искушенный в любви юноша сейчас проявлял чудеса сдержанности: он во всем следовал за Гефестионом, не опережая его ни на шаг, но и ничуть не отставая. Стоило македонцу запустить пальцы в волосы Багоаса, как он ощутил у себя на затылке легкое касание, от которого по всему телу прошла крупная дрожь. А когда Гефестион, повинуясь глубоко скрытой ярости, с угрожающим неистовством сомкнул свою руку на шее прекрасного юноши, продолжая страстно его целовать, он почувствовал, как Багоас, и не думая вырываться из мертвой хватки вокруг горла, с силой потянул его за волосы назад, ни на мгновение не отрываясь от губ. Это было похоже на опасную игру, ставка в которой была для обоих слишком высока.
Они так увлеклись друг другом, что не сразу заметили, как приподнялся на своем ложе Александр с неудержимым желанием вмешаться в эту вакханалию страсти, происходившую прямо на его глазах. Они с готовностью приняли его в свой круг, и все трое, разгоряченные и возбужденные до предела, упали на кровать, сорвав друг с друга последние одежды, и сплели в неразрывный клубок свои тела, смешав дыхание, губы, руки, ноги в бешенном танце под аккомпанемент биения своих сердец.
Наконец они прекратили свое беспорядочное метание по ложу царя. Багоас оказался лежащим на спине в окружении двух македонцев и тут же воспользовался своим положением: его руки завладели разбухшими до предела фаллосами обоих и тут же вырвали отчаянные крики о пощаде из груди отважных воинов. Александр и Гефестион, склонившись над Багоасом, все же нашли в себе силы не отрываться друг от друга, не забывая при этом и юного перса, способного своей умелой изобретательностью расшевелить даже камень.
Гефестион почти уже не мог связно думать, его тело, натянутое, как струна, ныло от возбуждения и заглушало своим безудержным желанием соития любые другие мысли. Но он все же не мог не увидеть, как изменился Александр. Его лицо горело огнем, иссушив все слезы, горестная складка на лбу разгладилась, он тяжело дышал, полностью отдавшись во власть страсти. И все же в его глазах по-прежнему таилась тоска. Никто лучше Гефестиона не смог бы почувствовать разницу: он знал своего друга и возлюбленного лучше него самого, и теперь при виде этой глубокой печали у Гефестиона до боли сжалось сердце. Александр сейчас готов был отдаться страсти с неистовством, способным свернуть горы, с яростной отрешенностью, с неутолимой жаждой, граничащей с отчаянием, но это не могло до конца излечить его душу. Страсть рано или поздно будет удовлетворена, и грусть снова вернется, ввергнув Александра своей неотвратимостью в еще большую тоску.
Только любовь во всей ее красоте и бесконечности способна вернуть Александра к жизни. И Гефестион знал, что может заставить его друга ее почувствовать с новой силой.
Он потянулся к Багоасу, и после короткого поцелуя слегка отстранился от столь утонченно-красивого лица, чтобы заглянуть в его прекрасные глаза. Багоас запрокинул голову назад и встретил его взгляд прямо, из-под слегка опущенных трепещущих ресниц.
И в один-единственный миг Гефестион понял, почему Александр любил Багоаса. Просто его невозможно было не любить: преданный, заботливый, нежный, утонченный и бесконечно красивый. В этот самый миг он и сам любил этого прекрасного юношу, словно рожденного для любви и живущего ради этого священного чувства, находящего в нем высший смысл.
Сейчас в стремлении Гефестиона любить Багоаса не было ни малейшего притворства. И этот милый мальчик почувствовал искренность человека, которого всегда считал своим соперником и даже, наверное, врагом. Он смотрел на него с нетерпеливым ожиданием, готовый повиноваться каждому его движению, и Гефестион мог бы поклясться, что этот совсем не простой юноша поверил ему и очень хорошо понял: и его замысел, и его к себе отношение.
Гефестион слегка отстранился от Александра, чтобы оказаться прямо над Багоасом, и почувствовал, как руки царя недоуменно потянули его к себе, но еще не слишком уверенно и сильно. Ему же приходилось поступать сейчас жестоко по отношению к любимому человеку: он отвернулся от Александра и со всей нежностью, на которую только было способно его измученное болью за друга и постоянной борьбой с собой сердце, коснулся губ Багоаса.
Никогда раньше Гефестион не испытывал столь странного чувства: он был почти счастлив, когда бывший наложник из гарема Дария благодарно потянулся к нему, и каждое его движение навстречу было преисполнено благородного, торжественного самозабвения, от которого кружилась голова. Да, еще и за это Александр любил Багоаса: он был бесподобным любовником.
Но нельзя, ни в коем случае нельзя было сейчас забывать об Александре! Очарование Багоаса могло свести с ума кого угодно, но любовь Гефестиона к Александру была вне всяких соблазнов и вне времени. Это был великий и бесценный дар богов, ради которого он все еще жил. Нужно было помочь великому царю вспомнить, что этот дар предназначен для них обоих.
Гефестион, не отрываясь от губ Багоаса, свободной рукой развел его ноги, оказавшись меж прохладных бедер персидского юноши, и был готов в любое мгновение проникнуть в него. Когда же одной рукой он приподнял Багоаса за талию, а другой уже направлял свой возбужденный фаллос в горячее отверстие, Гефестион почувствовал, как сильные руки Александра буквально сбросили его со своего юного друга. Гефестион едва сдержал улыбку: его план сработал!
Александр поверг своего возлюбленного, даже не думавшего сопротивляться, на спину и оказался прямо над ним, распяв его своими руками на ложе. Глаза его сверкали звериной яростью, не сулившей ничего хорошего. Если бы сейчас в руках Александра оказался кинжал, он наверняка вонзил бы его в самое сердце изменника, как еще совсем недавно проткнул копьем Клита. Но в его глазах также затаился и панический страх – красноречивое свидетельство того, что он всегда боялся потерять Гефестиона, хотя до сего момента был уверен, что это никогда не случится.
На короткое мгновение Гефестион ощутил сладкую радость: наконец-то Александр почувствовал, как невыносима боль от необходимости делить возлюбленного с кем-то еще, и как ужасен, как разрушителен страх потерять любимого навсегда. Но он успел также подумать, что не останови его Александр, он сам ни за что не стал бы останавливаться. Они с Багоасом любили бы друг друга со всей нежностью и страстью, на которые только были способны. Они оба оказались бы в одинаковом положении: отсутствие ревности со стороны Александра к любому из них означало бы безразличие. Как это отразилось бы на Багоасе, Гефестион мог только догадываться, зато он точно знал, что на этом его собственная жизнь прекратилась бы, ведь от прежней любви Александра не осталось и следа, а, значит, жестокие боги все же лишили их своего бесценного дара.
Но, хвала Зевсу, этого не случилось.
Гефестион счастливо улыбнулся, посмотрев с искренней преданностью и любовью на человека, которого всегда боготворил, осторожно высвободил свои руки, обвил ими его шею и ласково прошептал:
- Я так боялся, что ты меня уже не любишь, мой Ахиллес…
Александр тяжело и шумно выдохнул: его дикий страх мгновенно прошел, а глаза перестали сверкать яростью. Он обернулся к Багоасу, который буквально светился любовью к нему, и все понял. Гефестион мог бы поклясться, что в эту минуту та самая глубоко спрятанная грусть покинула Александра.
- Я люблю тебя, Гефестион, как ты мог усомниться?! – воскликнул он.
- Помнишь, тогда, в Пелле, восемь лет назад, ты пришел ко мне после разговора с матерью? Ты ведь тогда тоже усомнился.
Александр мягко улыбнулся:
- Настал мой черед доказать тебе свою любовь…
Гефестион на мгновение блаженно прикрыл глаза, после чего посмотрел на Багоаса и улыбнулся ему.
- Александр, ты не должен ничего доказывать. Просто знай, что я… что мы оба слишком любим тебя, что бы ни случилось. Просто позволь нам излечить твою душу нашей любовью…
Гефестион встретил взгляд царя, который вновь сиял ярче тысячи солнц. Пред ними обоими был прежний Александр – человек, царь и бог, которого невозможно было не любить.
- Слишком? Мне не знакомо это слово, - прошептал Александр сквозь улыбку и счастливо упал на кровать, притянув к себе Багоаса и Гефестиона.
Два непримиримых соперника за сердце Александра сейчас были едины в своем порыве выплеснуть всю свою любовь без остатка, чтобы утопить в ней любые горести и печали царя своих сердец. Они действовали сообща, словно сговорившись заранее, понимая друг друга и Александра без слов, с полунамека и полужеста. Они взяли его в плотное кольцо: Гефестион как можно плотнее прижался к нему со спины, скрестив руки на его груди, а Багоас, закинув одну ногу на бедро Александра, устремился к нему спереди, обняв его за шею и коснувшись губ сладким поцелуем.
- Багоас… - выдохнул Александр в порыве нежности, - мой милый мальчик, как же я люблю тебя…
И они подарили Александру ни с чем не сравнимое ощущение наполненности одновременно снаружи и изнутри, и всемогущий царь едва не лишился рассудка от устрашающе мощной волны доселе не испытанного им наслаждения, хлынувшей из него и на него почти сразу же: ни он, ни Гефестион уже не в силах были сдерживаться.
Но от его любовников этим вечером не было пощады. Они тут же вновь превратили свои руки в шелковую сеть из ласк - невинных и доводящих до исступления, свои губы – в печать любви и греха, свою ненасытную плоть – в источник удовольствия и объект вожделения. Это было настоящее торжество вечной любви, феерия запредельных чувств, гимн нежной и безудержной страсти, пиршество истинной красоты молодых и сильных тел, музыка горячего дыхания, нежного шепота и блаженных стонов. Это была игра и пытка, борьба и преодоление, очень скоро заставившие Александра и Гефестиона почувствовать в себе новые силы.
Повторяя слова любви, предназначенные обоим, Александр повернулся лицом к Гефестиону и торжественно прошептал ему в самые губы:
- Любимый, не покидай меня никогда. Знай, что наша любовь священна – она благословлена на небесах.
- Да, Александр, это божественный дар для нас обоих…
Теперь они любили друг друга медленно, исступленно упиваясь каждым движением, каждым вздохом. Александр, лежавший поверх Гефестиона, ни на секунду не закрывал глаза, чтобы сполна насладиться мужественной красотою своего возлюбленного. В такт своим движениям он целовал его губы и грудь, касался щекою ресниц, ласково раздувал длинные волосы цвета благородной бронзы, и одновременно откидывал голову назад, подставляя шею под поцелуи Багоаса, когда тот своими настойчивыми и глубокими толчками, сопровождаемыми вполне целенаправленным поглаживанием рукой, едва не вырывал из его уст блаженный стон.
Александр не сразу понял, что своими умелыми руками Багоас не только помогает ему самому достичь вершин наслаждения, но и ласкает Гефестиона, который уже почти готов вновь испытать маленькую смерть и маленькое возрождение в объятиях Эроса. И, слыша, как учащается дыхание возлюбленного, ощущая, как дрожь сотрясает все его тело, Александр, как и много раз до этого, почувствовал, что готов разделить одновременно с ним и эту смерть, и это возрождение.
Они освободились оба, обильно оросив своим семенем друг друга и царское ложе. Скрепив свою любовь еще одним поцелуем, они, наконец, оторвались друг от друга, устало распластавшись на кровати и увлекая за собою Багоаса.
Совершенно счастливый выздоровлением своего господина, Багоас даже не заметил, что оказался лежащим между Александром и Гефестионом. Он ощутил это только тогда, когда они оба, заговорщически переглянувшись, ласково обняли его тонкий стан и подарили два нежных, но далеко не целомудренных поцелуя.
- Багоас, - прошептал ему на ухо Гефестион, - прости, что я иногда был слишком груб с тобой. Ты достоин гораздо большей любви и уважения, чем все, кого я знаю.
- И ты прости меня, благородный Гефестион, что я не раз сомневался в твоем праве на сердце нашего господина. Теперь я знаю, что он очень сильно любит тебя, и знаю – за что…
- Вы оба будете вечно жить в моем сердце, - вмешался Александр, и все трое, совершенно счастливые, больше не вымолвили ни слова, так и лежа, обнявшись, посреди смятых простыней, под куполом высокого шатра, словно глядя сквозь плотную ткань в небо, где могущественные боги зажгли в честь их любви мириады звезд, каждая из которых была им бесценным подарком…
Гефестио́н (греч. Ήφαιστίων; 356 до н. э., Пелла — 324 до н. э., Экбатана) — ближайший друг Александра Македонского и один из его полководцев.
Гефестион, сын Аминты из Пеллы, был примерно одного возраста с Александром и рос вместе с ним. Нет свидетельств об их совместном обучении у Аристотеля в Миезе, хотя Диоген Лаэртский упоминает о переписке между философом и Гефестионом.
О взаимоотношениях Гефестиона и Александра лучше всего передал Плутарх:
"Александр часто говорил, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг царя. Из-за этого Гефестион и Кратер питали скрытую вражду друг к другу и нередко ссорились. Однажды в Индии ссора их дошла до того, что они обнажили мечи. К тому и к другому бросились на помощь друзья, но Александр, пришпорив коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял у него Александра"
Гефестиона также иногда называют любовником Александра. Отчётливые свидетельства современников по этому поводу отсутствуют, хотя свидетельства о бисексуальности Александра, вполне обыденной для македонских царей и античных греков классической эпохи, имеются. У Арриана в «Походе Александра» (начало II века) сообщается о том, что, отправляясь в поход, Александр посетил Трою и «возложил венки на могилу Ахилла, а Гефестион, говорят, возложил венки на могилу Патрокла»; Клавдий Элиан в «Пёстрых рассказах» (III век) поясняет: «Когда Александр украсил венком могилу Ахилла, Гефестион также украсил Патроклову могилу, желая дать понять, что любим Александром, подобно тому, как Патрокл был любим Ахиллом»; указания на любовный характер связи между Александром и Гефестионом содержатся также в 24-м письме Псевдо-Диогена (обвинявшего Александра в том, что им «… управляли бёдра Гефестиона»), «Беседах» Эпиктета и т. д.. Помпей Трог в эпитоме Юстина пишет про Гефестиона, что «сначала он был дорог царю юношеской своей красотой, а потом своими заслугами».
Александр приносит жертву перед гробницей Ахилла в Трое.
Гефестион сопровождал Александра на протяжении всего похода в Азию, будучи в составе «Отряда друзей». После битвы при Иссе Александр в сопровождении Гефестиона отправился осматривать личный караван бежавшего царя Дария. Их встретили старшая дочь Дария Статира и его престарелая мать Сисигамбис. При виде победителей мать-царица пала ниц перед Гефестионом, который был выше ростом и по представлениям персов более походил на царственную особу. Александр успокоил её, добавив: «Не волнуйся, мать, он — тоже Александр».
В решающей битве при Гавгамелах в 331 году до н. э. Гефестион был ранен в руку. Если до этого времени он был просто личным другом царя, то теперь входит в число так называемых «телохранителей», из числа которых царь назначал полководцев и сатрапов завоёванных провинций. Впрочем, царь редко поручал Гефестиону самостоятельное командование отрядами.
Перед походом в Индию и переходом через Гиндукуш (в современном Афганистане) Александр произвёл Гефестиона в «хилиархи» (персидский ранг) и фактически поставил его вторым после себя человеком в государстве. Во время похода Гефестион находился в головном отряде, занимался сооружением мостов, а также командовал конницей гетайров в битве при Гидаспе. Именно Гефестион по отзыву Лукиана изображён на картине древнегреческого художника рядом с Александром во время женитьбы последнего на Роксане.
Свадьба в Сузах: Александр с женой в центре, Гефестион по его правую руку.
Вернувшись после тяжёлого индийского похода в Сузы, одну из столиц Персидской империи, Александр женился на дочери Дария Статире, а её младшую сестру Дрипетиду отдал в жены Гефестиону. Таким образом он решил скрепить дружбу с Гефестионом родственными связями.
Осенью 324 до н. э. армия Александра расположилась в Экбатанах на зимовку. Там, во время торжественных игр, после одного из пиршеств Гефестион заболел и спустя неделю скончался. Существуют разные версии о причине его смерти, наиболее вероятной кажется тиф (об этом свидетельствуют описанные симптомы болезни). Также распространено мнение об отравлении Гефестиона, так как у него, как у наиболее приближенного к царю человека, было множество завистников и врагов.
Александр был потрясён его смертью. Обезумев от горя, отменил все празднования и велел казнить врача, лечившего Гефестиона. По словам Арриана: «Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна». Было велено воздавать почести Гефестиону как великому герою. Тело его было перевезено в Вавилон и сожжено с очень затратными почестями.
Восемь месяцев спустя и сам Александр скончался от болезни.
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:14 |
Александр Македонский был, несомненно, великим полководцем, но одолеть огромную Персидскую державу, а затем дойти до Северо-Западной Индии, без друзей и соратников он вряд ли мог. Среди выдающихся сподвижников Александра историки чаще всего называют Птолемея, Пармениона, Антигона, Клита, Кратера и, конечно же, Гефестиона. В исторической литературе существует неоднозначная оценка деятельности и личности Александра, но отношение к его ближайшему другу и соратнику – Гефестиону, можно сказать, не вызывает бурных диспутов. Все источники и исследователи описывают Гефестиона близким другом Александра, беспрекословно выполняющим волю своего царя. Тем не менее, отношение к Гефестиону, на наш взгляд, не может быть столь упрощенным и однозначным. Не исключено, что Александр рассматривал своего близкого друга возможным преемником, способным в случае гибели продолжить его дело. Гефестион, сын Аминтора, происходил из знатной македонской семьи. Как свидетельствуют документы, он был ровесником Александра; возможно, они были знакомы еще до начала обучения у Аристотеля . Курций Руф пишет, что «это был самый любимый из друзей царя, выросший вместе с ним, поверенный всех его тайн». Гефестион очень рано занял особое положение при Александре и сохранял его до последних дней. Он оставался рядом с будущим царем даже тогда, когда Филипп, недовольный тайными переговорами сына о брачном договоре с сатрапом Карии Пиксодаром, выслал из страны многих его друзей. Во время похода в Азию положение Гефестиона неуклонно росло: начиная поход лишь личным другом царя, он стал его незаменимым соратником. В первые годы долгого пути по просторам Азии мы не встречаем нашего героя среди высшего командного состава: это место занято другими – Парменионом, Филотой, Клитом и прочими. На этом этапе Гефестиона и Александра связывали, по- видимому, лишь крепкие дружеские отношения. Не исключено, что Александр, обожавший Гомера и стремившийся во всем подражать Ахиллесу, видел в Гефестионе второго Патрокла. Примечательно, что, посетив в Малой Азии могилы гомеровских героев, Александр возложил венок на могилу Ахиллеса, а Гефестион – Патрокла. Только Гефестиона взял с собой Александр во время визита в шатер матери и жены Дария Кодомана, попавших в плен после сражения при Иссе. Об этом событии Диодор рассказывает так: «Царь на рассвете вместе с самым любимым другом своим, Гефестионом, пришел к женщинам. Оба они были одеты одинаково, но Гефестион был выше и красивее, и Сисигамба, приняв его за царя, пала перед ним ниц. Присутствовавшие стали качать головой и руками показывать на Александра. Сисигамба, устыдившись своей ошибки, простерлась сызнова перед Александром. Но царь, подняв ее, сказал: «Не волнуйся, мать! Он тоже Александр». Эта фраза царя, как оказалось, имела большой смысл и стала отправной точкой для нового этапа во взаимоотношениях Александра и Гефестиона. Начинается карьерный рост Гефестиона, раскрывший организаторские способности и военный талант, сделавшие его не только незаменимым другом, но и соратником. Одним из первых заданий Гефестиону было организовать управление городом Сидон в Финикии, и он с ним успешно справился. Исполняя следующее поручение, Гефестион провел флот из Финикии до Египта. В битве при Гавгамелах Гефестион, теперь уже начальник телохранителей, сражался рядом с царем и был ранен в руку: «…раненых же оказалось очень много, был среди них и Гефестион, начальник телохранителей, один из наиболее известных командиров (копье попало ему в руку)». После разгрома Дария при Гавгамелах и установления власти македонцев в Персии, стали нарастать противоречия в ближайшем окружении Александра. Военачальники становятся сатрапами, и вместе с властью получают огромные богатства, о которых они раньше могли только мечтать. Тем временем, Александр, продолжая поход на восток, меньше теперь прислушивается к советам старого окружения, а на первые места выдвигает новых людей. Следуя персидским обычаям, он заставлял это делать и своих соратников. Свободолюбивые македонцы, привыкшие видеть своего царя первым среди равных, болезненно воспринимали происходящее. Конфликт перерос в заговор Филоты, сына Пармениона. Заговор был раскрыт и к Филоте, по предложению Гефестиона, Кратера и Кена, были применены пытки, под которыми он и признал свою вину. Филота молил Гефестиона о пощаде, но друг царя ему не помог; Филота был казнен по македонским обычаям. Гефестион сыграл не очень благовидную роль и в «деле Каллисфена» - философа и племянника Аристотеля. Сказав однажды Александру, что философ обещал ему пасть ниц перед царем, но не сдержал своего слова, он предопределил его судьбу. Должность командира гетайров, занимаемую Филотой, Александр разделил между Гефестионом и Клитом. Конница гетайров при этом была поделена, и Гефестион возглавил одну из двух гиппархий. Арриан предположил, что Александр «не хотел вручить командование такой большой конницей… одному человеку, хотя бы и самому близкому». Но с этим вряд ли можно согласиться: в столь деликатном деле видную роль сыграли другие соратники, которые рассчитывали после казни заговорщиков разделить их должности. Конница гетайров была лакомым куском, и передача ее одному лишь Гефестиону могла вызвать зависть и недовольство близкого круга царя. Не стоит также забывать, что Гефестион до этого не занимал важных военных должностей, а потому Александр посчитал нужным постепенно вводить его в курс дела. С другой стороны, назначение Гефестиона на должность «гиппарха» позволяло царю в критической ситуации опереться на своих «друзей» - гетайров. Положение Гефестиона значительно укрепляется в Средней Азии: здесь он занимается заготовкой провизии и заселяет разоренные провинции. Вступив в Индию, Александр разделил свою армию. Командование отдельными подразделениями он поручил Гефестиону и Пердикке, передав под их руку полки Горгия, Клита и Мелеагра, а также половину конницы «друзей» и всю наемную конницу. Им предстояло привести к покорности всех, кто находился на пути к Инду. Выполняя приказ, Гефестион разбил войска местного князя Астиса, подчинил Омфиса, а затем, соединившись с подошедшей армией Александра, принял участие в битве с раджой Пором, сражаясь во главе своей гиппархии рядом с царем. Возглавляя две пешие фаланги, свою гиппархию, гиппархию Деметрия и половину лучников, он покорил значительную часть северо-западной Индии, после чего отправился к реке Гифасис для соединения с Александром. После мятежа македонского войска на реке Гидасп, было принято решение вернуться в Персию. Здесь на Гидаспе Александр разделил свою армию на части. Один отряд под командованием Кратера должен был идти по правому берегу реки. Гефестион шел по левому берегу, возглавляя большую и лучшую часть армии, в состав которой входило и до двухсот слонов. На месте слияния Гидаспа с Акесином Гефестиона и Кратера ждало войско Александра, переправлявшееся по самой реке. Далее Гефестион с небольшим отрядом двинулся по берегу Инда, приводя к повиновению местные племена, заселяя и обустраивая города. Пройдя тяжелый путь через пустыню Гидрозию, они вновь разделились: Гефестион с большей частью войска двинулся побережьем из Кармании в Персию, а Александр направился в Пасаргады. После долгого похода армия соединилась в Сузах, где были устроены грандиозные празднества по поводу бракосочетания Александра с дочерью Дария III Статирой. За Гефестиона царь выдал младшую дочь Дария, сестру Статиры Дрипетиду. Как отмечает Арриан, Александр хотел, чтобы дети Гефестиона и его дети были двоюродными. Из Суз Александр и Гефестион отправились в Экбатаны – столицу исчезнувшего к тому времени Мидийского царства. По пути в Мидию Александр принял решение отправить на родину старых и больных македонских солдат во главе с Кратером и его помощником Полиперхонтом. Отправка Кратера была на руку Гефестиону: оба полководца испытывали друг к другу неприязнь, нередко переходящую в открытую ссору. Причина конфликтов заключалась в том, что ко времени окончания Восточного похода отношение Александра к соратникам сильно изменилось. Дружеские отношения отошли теперь на задний план, и царь оценивал военачальников по их личным способностям и заслугам. Так Евмен, не македонец, а грек по национальности, стал начальником канцелярии и играл не последнюю роль в системе управления. Но дальше всех по карьерной лестнице продвинулся Гефестион. Во время похода в Индию он фактически стал вторым лицом после Александра, а по возвращению в Персию породнился с царем. Лично для Гефестиона была введена новая должность хилиарха. Заняв важные посты, Гефестион стремился сохранить позиции единственного в своем роде царского друга. По этой причине почетное удаление Кратера – друга и соратника Александра, можно расценить как важную победу нашего героя. Несмотря на видимый успех, Гефестион опасался укрепления позиций талантливых и популярных в войске товарищей, а это, в свою очередь, заставляло его нервничать и вступать в ссоры. Резкую характеристику Гефестиона мы находим у английского исследователя П. Грина: «Гефестион, второе «я» царя не был популярен. Высокий, сильный, своенравный, злой, недалекого ума, он хорошо мог командовать тысячей воинов, но не годился для того, чтобы управлять. Основной его характеристикой была неукоснительная личная преданность Александру». Напротив, немецкий историк Ф. Шахермайер полагал, что Гефестион был человеком способным и готовился занять место Александра в случае внезапной смерти последнего. К слову сказать, именно об этом свидетельствует назначение Гефестиона хилиархом. Должность хилиарха существовала при персидском дворе и означала нечто вроде должности первого министра, командира дворцовой стражи и начальника царского эскадрона. Можно сказать, что в руках Гефестиона сосредоточились все нити управления страной и охрана ее государя. Этот важный пост Александр мог доверить только верному другу. Как замечает Ф. Шахермайр, большую роль в назначении сыграло и ожидание приезда в лагерь влиятельного и популярного в войске Антипатра. Не стоит забывать, что прямых наследников, способных принять власть, у Александра тогда еще не было, а Гефестион, получивший высокое назначение и ставший родственником самого Александра и царя Дария как никто другой подходил на роль регента. В случае отсутствия наследника трон мог сразу перейти к Гефестиону. Для любого правителя вопрос о наследнике является первоочередным, при этом не важно, молод или стар правитель, и здоров ли он. Убийство Филиппа служило Александру наглядным примером. Впрочем, и на его жизнь покушались неоднократно. Восточная политика Александра неоднозначно воспринималась его ближайшим окружением. Соратники царя разделились на два лагеря: Гефестион, Пердикка, Птолемей и Евмен приняли ее полностью, Антипатр, Кратер и Антигон решительно не желали объединения Востока и Запада. Следовательно, возможных преемников следует искать в первой группе. Птолемей не годился на роль правителя огромной империи: он рано отказался от идеи сохранения единой страны, приложив немало усилий для ее развала. Видимо, Александр знал настроение Птолемея и не стремился приблизить его к себе: несмотря на заслуги, его положение не содержит какого-либо значительного карьерного роста. Евмена вряд ли вообще стоит рассматривать как возможного преемника: верный делу Александра, мужественный воин и первоклассный полководец он имел низкое происхождение. Лично для Александра происхождение не имело значения, но македонская знать отказывалась считать Евмена своим. Пердикка, представитель знатной фамилии из Орестиды, тонкий и дальновидный политик, один из немногих подходил на роль преемника. Царь всегда испытывал к нему полное доверие и после смерти Гефестиона именно Пердикка стал его ближайшим другом, а также командиром первой гиппархии гетайров. Не случайно именно ему Александр передал перед смертью свой перстень. Но самым вероятным преемником Александра следует считать Гефестиона. Среди окружения царя он был самой компромиссной фигурой. Будучи хилиархом он контролировал вооруженные силы и управление страной. Статус близкого друга Александра, очень важный для македонцев, персов и царских родственников, мог избавить империю от гражданской войны. После смерти царя управление страной должно было перейти именно к Гефестиону, точнее даже не перейти, а остаться в его руках. Выживи Гефестион после болезни, македонская империя избежала бы многих потрясений и сохранила свое единство: его военный талант, твердый и решительный характер позволяли подавить очаги гражданской войны. Однако, во время празднеств в Экбатанах, Гефестион заболел и через семь дней умер. Когда Александру сказали, что Гефестиону плохо, он поспешил к нему, но в живых уже не застал. О горе Александра античные историки писали по-разному, в зависимости от того, относился автор к Гефестиону и самому Александру благожелательно или же злобствовал и завидовал. Юстин пишет, что Александр оплакивал своего друга так долго, как не подобает царю. Подражая Ахиллесу, Александр обрезал над трупом свои волосы и сам правил колесницей, везшей тело друга. Подобно Ахиллесу, Александр задумал устроить гимнастические и мусические состязания, и для этого были подготовлены 3000 участников. Говорят, что короткое время спустя они состязались на похоронах самого царя. Заупокойной жертвой для Гефестиона стало перебитое племя косев. Александр велел вечно чтить Гефестиона как героя и даже вопросил Амона, разрешает ли тот приносить Гефестиону жертвы как богу. Клавдий Элиан пишет: «Некоторые считают, что всем, что было учреждено для похорон Гефестиона, воспользовались на похоронных торжествах в честь самого Александра, ибо смерть постигла царя, когда траурные обряды по Гефестиону еще не были исполнены». Со смертью Гефестиона для Александра закончилась целая эпоха, а если провести аналогию с их любимыми героями – Ахиллесом и Патроклом, - то и сама жизнь. Как верно подметил Арриан: «Для Александра смерть Гефестиона была великим несчастьем; думается мне, что Александр предпочел бы скорее умереть, чем пережить его, так же как, думаю, и Ахилл пожелал бы скорее умереть раньше Патрокла,
Гефестион понимал, что дальше так продолжаться не может. Александр, снедаемый страшными сомнениями в своей непогрешимости, горечью и болью от предательства и потери Клита, уже третий день никого к себе не подпускал, вызывая роптание среди своих полководцев и солдат, друзей и недругов. Гефестион все это время был вместе с ним, но от этого боль Александра не становилась меньше, как бывало когда-то.
***
Когда-то... Восемь лет назад (целая вечность!), когда царя Филиппа убил Павсаний, его бывший фаворит, Александр тоже страдал. Подозревая свою мать в этом чудовищном заговоре, он не мог смириться с тем, что он – Александр, сын Зевса, взошел на трон, орошенный кровью собственного отца, которого уважал, несмотря на многочисленные распри, с которым успел пройти плечом к плечу не одну кампанию. Тогда вечером, после долгого разговора с Олимпией, которую всегда любил, но которая всегда хотела сделать его орудием в своей непримиримой борьбе с Филиппом, он сам пришел к нему и устало остановился в дверях, склонив голову на грудь. Лохматые золотые космы Александра скрывали его дымчато-серые глаза, но Гефестион знал, что они готовы наполниться слезами. Он сразу почувствовал, как ему сейчас тяжело, и боль Александра кольнула в сердце острым кинжалом.
- Мой царь, - выдохнул он, боясь, что Александр уйдет, так и не получив того, зачем пришел - поддержки. Его гордыня уже тогда была сильнее него самого.
Гефестион подошел ближе. Он осторожно положил руки ему на плечи, боясь спугнуть, сжал пальцы, ощутив, как напряжено тело друга, склонил голову так, чтобы заглянуть в его опущенные глаза.
- Мой Ахиллес, что бы ни случилось, я – с тобой, помни это.
- Я знаю, мой Патрокл, но сейчас я одинок, как никогда одинок...
Александр ни на что не жаловался и никого не обвинял - только эти полные невыразимой горечи слова. Но для Гефестиона в них заключалось все: и скорбь от потери отца, и мучения из-за недопонимания с матерью, и недоумение от злого шепота за спиной. Он почувствовал, как боль разливается по телу Александра. О, боги! Гефестион готов был отдать жизнь, лишь бы он не страдал.
- Ты не одинок, Александр, и я тебе это докажу.
Гефестион спустил свои ладони с плеч Александра по его рукам, перехватил запястья, сцепил руки друга и возлюбленного у себя за спиной, заставив коснуться ягодиц, и прижался к нему так тесно, как только смог. Откинувшись немного назад, Гефестион какое-то время жадно ловил дыхание Александра, заворожено глядя на его полуоткрытые губы – манящие, мягкие, но упрямые, так и не позволив себе сейчас до них дотронуться, пока не заметил, что царь, наконец, оторвал свой взгляд от пола и впился глазами в его глаза. Когда Александр так смотрел, он, сын Аминтора, всегда чувствовал себя ничтожным смертным перед лицом истинного бога, сошедшего с Олимпа, величайшего из всех когда-либо живших на земле.
Гефестион ощутил нетерпеливую дрожь в теле Александра. Их всегда влекло друг к другу нечто гораздо большее, чем просто страсть, и даже большее, чем истинная любовь. Это было безудержное, сумасшедшее желание никогда не разлучаться, слиться воедино, стать одним целым, чтобы делить на двоих дыхание и каждый удар их общего сердца.
Его собственное тело тут же откликнулось на призыв Александра: Гефестион ощутил меж ног упругую тяжесть. Его быстро растущий фаллос уперся в живот возлюбленного одновременно с тем, как он сам почувствовал чуть ниже пупка стремящуюся к нему каменную твердь. Он нежно обнял Александра за шею, запустил пальцы в золотые волосы и потянулся к его уху, коснувшись щекою щеки.
- Если и сейчас ты скажешь, что по-прежнему одинок, - вызывающе прошептал он, - тебе придется прогнать меня прочь.
- Нет, Гефестион! – почти прокричал Александр, и его голос оборвался на полувздохе. Он яростно сжал в объятиях возлюбленного, не желая никуда его отпускать. – Не уходи, ты мне нужен. Только ты.
- Скажи прежде, мой повелитель, по-прежнему ли тебе одиноко? – Гефестион едва совладал со своим голосом, который так и стремился споткнуться о каждое слово, чтобы задрожать от сильнейшего волнения.
- Нет, любимый. Пока ты рядом, я никогда не буду одинок.
Гефестион откинул голову назад ровно на столько, чтобы взглянуть ему в глаза. Они горели темно-серебряным пламенем, которое стремилось выжечь в душе сына Аминтора малейшие сомнения. Это был его Александр, его царь, его бог. Он любил его беззаветно, яростно, неотступно, и был счастлив одним лишь тем, что всегда был рядом с ним. Сын Зевса, повелитель целого мира был для него солнцем и луною, его единственным смыслом в жизни, и при этом всецело принадлежал только ему, Гефестиону.
- Александр, - прошептал он, - возьми мои силы, чтобы справиться с болью, забери мое тепло, чтобы согреть свою душу, прими в дар мое сердце, чтобы жить вечно, только оставь мне себя, мой Александр, ибо без тебя я – ничто.
Глаза царя наполнились слезами радости. Его боль, наконец, отступила, жажда жизни быстро возвращалась к нему, зажигая в глазах яркие искры.
- Знай, мой Гефестион, - торжественные нотки в голосе царя не могли скрыть его волнения, - все, что мне суждено сделать в своей жизни, я буду делать ради тебя и во имя тебя. Я стану великим царем, я завоюю для тебя целый мир, но ты будешь всегда моим повелителем. Ибо и я без тебя – ничто.
Гефестион ради таких минут готов был умереть, но жить сейчас хотелось еще больше. Он взял в ладони лицо Александра и коснулся его трепещущих губ своими жаркими губами, целуя медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому его вздоху, мечтая, чтобы Александр потребовал ласки сам. Потом, когда полустон нетерпеливого желания вырвался из груди Александра, он страстно впился в его губы, проник языком внутрь, тут же сплетя его с языком покоренного царя. Властные руки Александра скользнули по спине Гефестиона и легким движением проникли под одежду. Его плащ пал под напором царя, обнажив безупречно красивое бронзовое тело, опаленное солнцем и уже покрытое несколькими шрамами. Александр на мгновение замер, пораженный увиденным.
- Гефестион, - прошептал он, - твоя красота всякий раз сводит меня с ума. Клянусь Зевсом, только боги могли создать такое совершенство!
- Молчи, мой Александр, - он приложил ладонь одной руки к его губам, а другой коснулся золотой пряжки на плече: синий с золотым шитьем хитон царя упал ему под ноги. – Ибо истинный бог сейчас передо мной.
Обнаженные, несколько мгновений они стояли почти вплотную, касаясь друг друга лишь двумя возбужденными частями тела, скрещенными, словно мечи перед боем. Сейчас, когда покровы были скинуты, а в их глазах светилось только необузданное желание обладания друг другом, они были равны в своей истинной красоте и благородном величии. Нельзя было бы найти на целом свете два столь похожих и столь подходящих друг другу существа, и они оба сознавали это. Каждый из них готов был отдать жизнь за другого, не задумываясь.
Гефестион увлек Александра к ложу, не встретив ни малейшего сопротивления. Он уронил царя на спину и навис над ним, опершись руками о кровать. Александр, облизывая губы, ждал, но его нетерпение слишком хорошо читалось по глазам, пожирающим возлюбленного, по прерывистому дыханию, по капелькам драгоценной влаги, стекающим с покрасневшей головки. Гефестион уже знал, чего он хочет. Ждать больше не было сил, и он покрыл губы Александра страстным поцелуем. Его рука спустилась вниз, коснувшись стремящейся к нему плоти, и завладела ею тогда, когда рука Александра стиснула его собственную плоть. У обоих тут же вырвался блаженный стон, и Гефестиону показалось, что сейчас все внутри него взорвется. Но он сдержал свой порыв, отдавшись на милость рукам сына Зевса, лишь возвращая ему всю силу страсти поцелуем. Он стал медленно спускаться вниз, касаясь губами шеи и груди Александра, играя языком с его отвердевшими сосками, стараясь не пропустить ни единой пяди на безупречном закаленном теле настоящего воина и сына богов, и стремясь при этом отдать ему всего себя. А потом, повинуясь страстному желанию овладеть им самим, он высвободился из рук Александра и спустился так низко, чтобы своими губами достигнуть вожделенной цели. И только когда Гефестион поглотил возбужденный фаллос царя почти целиком и услышал в ответ ни с чем не сравнимый стон истинного наслаждения, безмерное счастье лишило его на какое-то время рассудка: он превратился в яростного хищника, играющего со своей добычей, обезумевшего от запаха крови. Возбуждение Александра нарастало, как девятый вал, он бился в его руках, словно поверженный зверь, все быстрее двигаясь навстречу губам Гефестиона в неминуемом восхождении на вершину блаженства. И в тот миг, когда пульсация в теле Александра достигла своего апогея, извергнув горячий фонтан божественного семени и вырвав из его сердца отчаянный крик, Гефестион ощутил, насколько счастье может быть полным, обволакивающим, беспредельным. Весь мир перестал для него существовать, только они двое – плоть от плоти друг друга, две части единого целого. Навеки.
Хриплый стон Александра сменился восхищенным молчанием, перемешанным с прерывистым дыханием. Отдышавшись, он потянул Гефестиона к себе, излучая безмерную, всепоглощающую любовь к нему, пылавшую ярче тысячи солнц. Он перевернул возлюбленного на спину и повелительно отстранил стремящиеся к нему руки.
- Позволь и мне кое-что тебе доказать, любимый, - прошептал Александр и нежно коснулся его губ, проведя рукою по широкой, вздымающейся груди. - Самое большое счастье для меня – видеть тебя счастливым!
Он стал целовать его прекрасное лицо, его божественное тело, словно желая поставить свою царскую печать везде, куда только падал глаз, чтобы никто и никогда не покусился на его собственность, гладить руками там, куда не успевали губы, доводя Гефестиона этими нежными ласками до исступления, граничащего с безумием. Александр приник к готовому взорваться мужеству возлюбленного не сразу, но глубоко и плотно, ощущая, как собственный фаллос вновь напрягся от неистового желания. Но не сейчас, прежде ему просто необходимо подарить Гефестиону столь же полное наслаждение, какое он только что подарил ему, излечив от сомнений и боли.
Александр с восторгом вновь потянулся к губам своего любовника, понимая, что тот уже на грани. Гефестион, в предвкушении неминуемого экстаза, стремился навстречу завоевателю с молчаливой мольбой о пощаде. Дольше выносить этого неистового напряжения он не мог: в глазах и так уже темнело и мелькали искры, губы, постоянно покрываемые влажными и нежными губами Александра, все равно мгновенно пересыхали от жаркого дыхания, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он мужественно сражался с желанием наброситься на Александра сейчас же, но силы были уже на исходе, и мужественно молчал, но крик уже стоял в горле, готовый сорваться с уст в любой миг, если только его любовник, наконец, не сжалится над ним.
Они слишком хорошо знали друг друга, и Александр понимал тело Гефестиона иногда даже лучше собственного. Сейчас медлить было уже нельзя, и он перевернулся на спину, увлекая за собой темноволосого красавца, упиваясь его мягкой, но уверенной силой, не давая своим рукам погибнуть без прикосновений к его прекрасному телу. Гефестион тут же откликнулся на призыв царя, и они одновременно вскрикнули от сладкой боли и неземного наслаждения, когда он проник в Александра – бережно и нетерпеливо, мягко и уверенно. Они стали двигаться в такт друг другу, сначала медленно, дыша глубоко и напряженно, сплетя свои руки и закрыв в экстазе глаза, потом все быстрее и быстрее, подстраиваясь под учащенное биение своих сердец, стучавших сейчас в едином бешеном ритме.
Гефестион даже в эту минуту не мог думать только о себе. Он понял, увидел, что Александр готов взойти на вершину блаженства еще раз, уже вместе с ним. Его умелые руки тут же стиснули плоть Александра, и повели его к заветной цели изведанными путями. И когда их тела, прежде чем исторгнуть лавину любви, напряглись до предела, они оба испытали ни с чем не сравнимый восторг великого, божественного единения...
Какое-то время Гефестион лежал на Александре, щекою к щеке, а потом с блаженной улыбкой потянулся в сторону. Но руки царя остановили его:
- Побудь во мне еще немного, я хочу чувствовать тебя всегда...
- Александр! - выдохнул Гефестион, зажмурившись от счастья. Он чуть приподнялся на локтях, чтобы еще раз – неторопливо, страстно и нежно - поцеловать любимые губы. - Обещай мне, что больше никогда, пока я жив, ты не будешь чувствовать себя одиноким.
- Клянусь, Гефестион!
- Как же сильно я тебя люблю, Александр!
- Не сильнее, чем я...
Именно тот незабываемый момент был апогеем слияния их душ и тел, и они оба как никогда остро почувствовали, насколько щедро наградили их боги, подарив им друг друга, ибо только вместе они могли быть по-настоящему счастливы.
Гефестион тогда с ужасом подумал о том, что завистливые боги когда-нибудь потребуют за свою непомерную щедрость расплату. Он готов был заплатить любую цену, кроме одной. Потерять Александра значило для него умереть. И поэтому, пока они еще были в Пелле, он часто, тайком от возлюбленного, приносил жертвы разным богам, моля не отнимать у него Александра...
***
Эти воспоминания - живые, светлые, волнующие, могли бы излечить любую боль, но только не эту. Гефестион с невыразимой тоскою смотрел на осунувшееся лицо Александра. Мука, страдания и страшные сомнения исказили его черты, лишили сил и повергли мысли в хаос. Казалось, он был на грани отчаяния: еще немного, и, усомнившись в своем предназначении, он потеряет веру в себя и жажду жизни. Он – Александр Великий, человек, который своим божественным огнем смог зажечь миллионы сердец, в любую минуту мог сломиться...
Еще один день из их далекого прошлого, когда им было только по пятнадцать, невольно всплыл в памяти. Счастливые времена, что они проводили в Мьезе, живя и обучаясь под одной крышей, еще только проверяя свою дружбу на крепость, а любовь – на верность, были омрачены однажды. Тогда, на следующий день после Дионисий, Александр, околдованный менадами, потрясенный свершившимся на его глазах человеческим жертвоприношением, навлекший на себя гнев Диониса, настолько глубоко ушел в себя, что Гефестион по-настоящему испугался. Казалось, что его уже не удастся вытащить. Его глаза смотрели тогда на него и в тоже время сквозь него, голос звучал будто из подземелья, а руки были холодны и страшно напряжены. И только любовь к Александру и вера в него, решительность и безграничное желание ему помочь позволили тогда Гефестиону справиться с надвигавшимся на Александра безумием. Он не дал ему тогда провалиться в эту бездну, не даст и сейчас.
Гефестион присел на ложе рядом с великим царем и попытался снова воззвать к его разуму и несгибаемой воле. Но и на сей раз боль оказалась сильнее: он лишь с тоской смотрел на него и, точно испуганный щенок, жался к Багоасу.
Гефестион встретил взгляд огромных, печальных глаз этого вызывающе красивого юноши. Багоас всегда был для него загадкой, но сейчас невозможно было усомниться: его глаза кричали о том же, о чем болела его собственная душа. Этому прекрасному юноше из гарема Дария невыносимо было смотреть на страдания Александра и невыносимо было сознавать, что он ничем не может помочь своему господину. Багоас, который всегда сторонился Гефестиона, подсознательно ощущая исходившую от него силу и опасность, сейчас смотрел на него прямо, и в его бездонных черных глазах светилась мольба.
Что он знал об этом юноше? Что он был потомком древнего благородного рода? Что его родителей убили, а его продали в рабство? Что он был мальчиком Дария? Но что он знал о нем самом? Пожалуй, ничего, кроме того, что Александр ему доверял. Раньше Гефестиону казалось, что расчетливый мальчишка, хорошо знающий себе цену, просто воспользовался расположением царя, чтобы к нему приблизиться, но потом понял, что Александр не стал бы держать подле себя так долго только лишь красивую игрушку. Он умел хорошо разбираться в людях, и осознание того, что Багоас был для него больше, чем простое развлечение, поначалу причиняло Гефестиону ревнивую боль. Но вскоре он понял, что, полюбив раз и навсегда Александра, он сам обрек себя на вечную борьбу с самим собой, на бесконечную самоотверженность и всепрощение. И смирился. Такой человек, как Александр, не мог принадлежать лишь ему одному хотя бы только потому, что он принадлежал своему народу, всему миру, истории. Он и так получил слишком много: душой Александра он владел безраздельно, а это стоило всего золота мира. Нет, это было бесценно.
А потому ревность постепенно ушла, оставив вместо себя только тихую печаль. Он смирился с тем, что Александру иногда нужно было побыть в обществе Багоаса, и даже с тем, что тот порою делил с ним ложе. Но никакие силы не заставили бы Гефестиона относиться к Багоасу из-за этого лучше, чем он того заслуживал. Но сейчас, глядя в эти полные муки глаза, на эти нежные руки, с такой трогательной заботой гладящие Александра по щекам, Гефестион понял, почему Багоас был рядом с его возлюбленным все это время. Александру порой хотелось чувствовать себя не только покоренным, но и покорителем. И хотя они довольно часто менялись ролями в своих любовных играх, Гефестион все равно оставался сильным и опытным мужчиной, во всем равным Александру, кроме его царского величия, с коим не мог бы потягаться даже бог. А этот красивый юноша, молчаливый и задумчивый, являл собою воплощение почти женской нежности, беспрекословной покорности и вызывающей чувственности. И он тоже любил Александра.
Гефестион еще раз посмотрел на Багоаса, обреченно склонившего голову и опустившего глаза. Александру были нужны они оба, каждый по-своему, и если у них поодиночке не получилось вернуть его к жизни, нужно попробовать вместе. Гефестион был готов ради Александра на все.
Он склонился над возлюбленным и заглянул в его измученные, усталые глаза, в которых привык видеть тот негасимый огонь, который отличал его от любого смертного. Эти глаза сейчас вместе со скупыми слезами изливали чудовищную боль, но она все прибывала и прибывала, не становясь меньше.
- Гефестион, неужели я ослеп от своей гордыни? – простонал Александр.
- Порой гордыня проявляется в том, что ты ждешь от своих подданных преданности ни на жизнь, а на смерть...
- Значит, Клит был прав... – и снова эта боль: в глазах, в голосе, в движениях, она раздирала его сердце на куски, готовая его уничтожить. - Я в самом деле теперь тиран...
Александр нашел руки Багоаса и прижался к ним, ища утешения. Слезы покатились по щекам – горькие, безнадежные. Он, Александр Великий, был сейчас так слаб, что искал утешения у мальчишки. А тот с бесконечной лаской гладил его по щекам, и, казалось, готов был умереть вместе со своим господином – от горя и страданий.
Гефестион в последний раз попытался вернуть Александру веру в себя:
- Ты смертный, они знают это, но прощают тебя потому, что ты помог им собой возгордиться!
- Я потерпел крах...
Не вышло. Дух великого царя был почти сломлен. Вся его еще такая короткая жизнь прошла в бесконечном стремлении к таким высотам, куда не попасть никому из смертных. Он ставил перед собою цели, которые не по плечу даже самым храбрым и отчаянным, он жил так, как будто каждый день – это целая жизнь. Он горел ярче тысячи солнц, и теперь этот огонь пожирал его самого...
Гефестион почти услышал, как стонет душа Александра. Он нуждался в помощи, как никогда раньше, в помощи их обоих. Гефестион встретился взглядом с Багоасом, и тот его понял. Едва заметный кивок головой, так и оставшейся склоненной в знак того, что он признавал право Гефестиона делать так, как он считает нужным, и готов подчиняться ему, лишь бы спасти своего господина.
Гефестион коснулся рукою волос Александра, потом осторожно дотронулся до его оголенного плеча, и с безграничной нежностью, на которую только было способно его беззаветно любящее сердце, взглянул на возлюбленного.
- Александр, посмотри на меня, - прошептал он.
Глаза, полные слез, глядели на него с мольбою. Гефестион заговорил по-македонски, чтобы Багоас не понял того, что он собирался сказать царю. Но не потому, что ему не доверял, а просто потому, что это было слишком личным, это касалось только их обоих - священная тайна их любви. Багоас все понял и не роптал.
- Помнишь, любимый, как мы с тобой ходили смотреть на лису и ее лисят? – Гефестион почувствовал, как его собственные глаза наполняются слезами. Те прекрасные дни уже не вернуть, но они у них были, и за одно это можно было всю жизнь быть благодарным судьбе. - Они были такие маленькие, пушистые, доверчивые. Они смотрели на нас с любопытством и тихонько скулили, когда мы их гладили. Мы были счастливы, помнишь?
Голос Гефестиона почти сорвался, но он продолжал говорить со все возрастающим воодушевлением, которое хотел передать Александру. Он не переставал гладить его плечо, стремясь с каждым прикосновением к его чувствительной коже подарить ему частичку себя, всего себя, лишь бы унять эту страшную боль. Багоас, боясь даже поднять глаза на Гефестиона, гладил Александра по волосам, и его тонкие пальцы слегка дрожали от сильнейшего волнения.
- Мы ходили к ним чуть ли не каждый день, помнишь? И лиса нас уже не боялась потом, доверяла своих детенышей. Помнишь, как ты, уставший от любви, но счастливый, брал их на руки и улыбался? Знаешь, я тогда смотрел на тебя и умирал от восторга: твое лицо было таким божественно красивым в те мгновения... Эти лисята и наша первая близость – мне никогда не забыть тех чудесных дней... А ты, Александр, ты помнишь?
Он помнил. Конечно же, он помнил: такое забыть невозможно. И его глаза, на какое-то время засияли как прежде. В них засветилась великая любовь, то чувство, которое не могли сломить ни тяготы многолетней войны, ни тяжелые потери, ни предательство бывших друзей, ни даже крушение надежд.
- Они были такими теплыми, эти живые комочки, я помню, любимый, я все помню... – Александр едва заметно улыбнулся. Слезы по-прежнему катились из его глаз, но они уже несли очищение его душе.
- Мой Ахиллес, позволь мне тебе помочь, просто доверься мне... - прошептал Гефестион и потянулся к нему.
Александр с благодарностью встретил его губы, но даже не сделал попытки ответить на поцелуй. Гефестиону сейчас это было не важно. Он целовал любимое лицо с нежной медлительностью, наслаждаясь соленым от слез вкусом его кожи, касаясь небритой щеки своею щекою и упиваясь его горячим дыханием.
Александр покорно закрыл глаза и принимал поцелуи с нарастающим восторгом, но его грудь все еще вздрагивала от рыданий, а руки безвольно лежали вдоль тела, вместо того, чтобы ответить на ласки возлюбленного. И тогда его руки стал целовать Багоас.
Александр не сразу понял, что происходит, и лишь когда мягкие чувственные губы добрались до сгиба локтя, а нежные, но сильные руки распахнули на нем восточный халат, он удивленно открыл глаза и встретился взглядом с Гефестионом. На его немой вопрос у возлюбленного был давно готов ответ: еще один, уже не такой осторожный поцелуй. А потом тихий шепот в самые губы:
- Не нужно слов, Александр. Багоас тоже хочет тебе помочь, ты же знаешь...
Глубокий вздох вырвался из груди Александра вместе с покидающим его тело отчаянием. Он оценил жертву Гефестиона, поскольку прекрасно знал, как он относится к Багоасу, и был безмерно благодарен ему за это. Он запрокинул голову назад, доверчиво подставив шею под страстные поцелуи возлюбленного, и закрыл глаза, с покорностью наложника отдавшись во власть паутины таких знакомых и таких умелых рук. Гефестион медленно начал опускаться к груди Александра, легко при этом покусывая, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Багоас же теперь неуклонно подбирался к его начинавшему шевелиться достоинству, оплетая руками его бедра и поглаживая их внутреннюю поверхность.
Долго этой сладкой пытки в полном бездействии Александр выдержать не смог: его правая рука сама потянулась к Гефестиону, оказавшись под его халатом и скользнув по спине вниз, а левая – нашла черные волнистые волосы Багоаса, тотчас проникнув в их шелковую густоту. Желание разгоралось в глазах Александра быстро и неотвратимо, как лесной пожар, и вскоре завладело всем его существом, подчинив себе его мысли. Он уже не задумывался о том, что делает, просто сначала он требовательно потянул к себе Багоаса, а потом заставил Гефестиона оторваться от своего соска.
Бесконечно долгое мгновение их лица почти соприкасались над лицом Александра, укрывая царя своими длинными волосами от окружающего мира. Все трое пожирали друг друга глазами, и только Багоас все еще не решался посмотреть на Гефестиона прямо. А македонец уже понял, что за яростное желание светилось сейчас в глазах Александра, руки которого крепко удерживали подле себя обоих своих любовников. Еще совсем недавно Гефестион и подумать не мог, что такое когда-нибудь станет возможным, но сейчас он даже надеялся, что Александр захочет этого, поскольку не видел другого способа спасти любимого человека от самой страшной смерти: смерти души. И Гефестион ради этого был готов на все.
Он повернулся к Багоасу и взглядом заставил его поднять глаза. Что-то неуловимо быстро сверкнуло и исчезло в этих двух бездонных озерах, обещающих любому погибель. Этот взгляд – бесконечно печальный и вместе с тем дерзкий, манил к себе так сильно, что Гефестион тотчас почувствовал на себе, как сложно было ему противостоять. Что ж, сейчас он и не станет...
Они устремились друг к другу одновременно, повинуясь какому-то внутреннему сигналу. Гефестион ощутил вкус губ Багоаса – послушных, чувственных, сладких, и заставил себя признаться, что ему не хочется прерывать поцелуй. Горячая волна страсти захлестнула его почти сразу и тут же передалась Багоасу. Однако этот искушенный в любви юноша сейчас проявлял чудеса сдержанности: он во всем следовал за Гефестионом, не опережая его ни на шаг, но и ничуть не отставая. Стоило македонцу запустить пальцы в волосы Багоаса, как он ощутил у себя на затылке легкое касание, от которого по всему телу прошла крупная дрожь. А когда Гефестион, повинуясь глубоко скрытой ярости, с угрожающим неистовством сомкнул свою руку на шее прекрасного юноши, продолжая страстно его целовать, он почувствовал, как Багоас, и не думая вырываться из мертвой хватки вокруг горла, с силой потянул его за волосы назад, ни на мгновение не отрываясь от губ. Это было похоже на опасную игру, ставка в которой была для обоих слишком высока.
Они так увлеклись друг другом, что не сразу заметили, как приподнялся на своем ложе Александр с неудержимым желанием вмешаться в эту вакханалию страсти, происходившую прямо на его глазах. Они с готовностью приняли его в свой круг, и все трое, разгоряченные и возбужденные до предела, упали на кровать, сорвав друг с друга последние одежды, и сплели в неразрывный клубок свои тела, смешав дыхание, губы, руки, ноги в бешенном танце под аккомпанемент биения своих сердец.
Наконец они прекратили свое беспорядочное метание по ложу царя. Багоас оказался лежащим на спине в окружении двух македонцев и тут же воспользовался своим положением: его руки завладели разбухшими до предела фаллосами обоих и тут же вырвали отчаянные крики о пощаде из груди отважных воинов. Александр и Гефестион, склонившись над Багоасом, все же нашли в себе силы не отрываться друг от друга, не забывая при этом и юного перса, способного своей умелой изобретательностью расшевелить даже камень.
Гефестион почти уже не мог связно думать, его тело, натянутое, как струна, ныло от возбуждения и заглушало своим безудержным желанием соития любые другие мысли. Но он все же не мог не увидеть, как изменился Александр. Его лицо горело огнем, иссушив все слезы, горестная складка на лбу разгладилась, он тяжело дышал, полностью отдавшись во власть страсти. И все же в его глазах по-прежнему таилась тоска. Никто лучше Гефестиона не смог бы почувствовать разницу: он знал своего друга и возлюбленного лучше него самого, и теперь при виде этой глубокой печали у Гефестиона до боли сжалось сердце. Александр сейчас готов был отдаться страсти с неистовством, способным свернуть горы, с яростной отрешенностью, с неутолимой жаждой, граничащей с отчаянием, но это не могло до конца излечить его душу. Страсть рано или поздно будет удовлетворена, и грусть снова вернется, ввергнув Александра своей неотвратимостью в еще большую тоску.
Только любовь во всей ее красоте и бесконечности способна вернуть Александра к жизни. И Гефестион знал, что может заставить его друга ее почувствовать с новой силой.
Он потянулся к Багоасу, и после короткого поцелуя слегка отстранился от столь утонченно-красивого лица, чтобы заглянуть в его прекрасные глаза. Багоас запрокинул голову назад и встретил его взгляд прямо, из-под слегка опущенных трепещущих ресниц.
И в один-единственный миг Гефестион понял, почему Александр любил Багоаса. Просто его невозможно было не любить: преданный, заботливый, нежный, утонченный и бесконечно красивый. В этот самый миг он и сам любил этого прекрасного юношу, словно рожденного для любви и живущего ради этого священного чувства, находящего в нем высший смысл.
Сейчас в стремлении Гефестиона любить Багоаса не было ни малейшего притворства. И этот милый мальчик почувствовал искренность человека, которого всегда считал своим соперником и даже, наверное, врагом. Он смотрел на него с нетерпеливым ожиданием, готовый повиноваться каждому его движению, и Гефестион мог бы поклясться, что этот совсем не простой юноша поверил ему и очень хорошо понял: и его замысел, и его к себе отношение.
Гефестион слегка отстранился от Александра, чтобы оказаться прямо над Багоасом, и почувствовал, как руки царя недоуменно потянули его к себе, но еще не слишком уверенно и сильно. Ему же приходилось поступать сейчас жестоко по отношению к любимому человеку: он отвернулся от Александра и со всей нежностью, на которую только было способно его измученное болью за друга и постоянной борьбой с собой сердце, коснулся губ Багоаса.
Никогда раньше Гефестион не испытывал столь странного чувства: он был почти счастлив, когда бывший наложник из гарема Дария благодарно потянулся к нему, и каждое его движение навстречу было преисполнено благородного, торжественного самозабвения, от которого кружилась голова. Да, еще и за это Александр любил Багоаса: он был бесподобным любовником.
Но нельзя, ни в коем случае нельзя было сейчас забывать об Александре! Очарование Багоаса могло свести с ума кого угодно, но любовь Гефестиона к Александру была вне всяких соблазнов и вне времени. Это был великий и бесценный дар богов, ради которого он все еще жил. Нужно было помочь великому царю вспомнить, что этот дар предназначен для них обоих.
Гефестион, не отрываясь от губ Багоаса, свободной рукой развел его ноги, оказавшись меж прохладных бедер персидского юноши, и был готов в любое мгновение проникнуть в него. Когда же одной рукой он приподнял Багоаса за талию, а другой уже направлял свой возбужденный фаллос в горячее отверстие, Гефестион почувствовал, как сильные руки Александра буквально сбросили его со своего юного друга. Гефестион едва сдержал улыбку: его план сработал!
Александр поверг своего возлюбленного, даже не думавшего сопротивляться, на спину и оказался прямо над ним, распяв его своими руками на ложе. Глаза его сверкали звериной яростью, не сулившей ничего хорошего. Если бы сейчас в руках Александра оказался кинжал, он наверняка вонзил бы его в самое сердце изменника, как еще совсем недавно проткнул копьем Клита. Но в его глазах также затаился и панический страх – красноречивое свидетельство того, что он всегда боялся потерять Гефестиона, хотя до сего момента был уверен, что это никогда не случится.
На короткое мгновение Гефестион ощутил сладкую радость: наконец-то Александр почувствовал, как невыносима боль от необходимости делить возлюбленного с кем-то еще, и как ужасен, как разрушителен страх потерять любимого навсегда. Но он успел также подумать, что не останови его Александр, он сам ни за что не стал бы останавливаться. Они с Багоасом любили бы друг друга со всей нежностью и страстью, на которые только были способны. Они оба оказались бы в одинаковом положении: отсутствие ревности со стороны Александра к любому из них означало бы безразличие. Как это отразилось бы на Багоасе, Гефестион мог только догадываться, зато он точно знал, что на этом его собственная жизнь прекратилась бы, ведь от прежней любви Александра не осталось и следа, а, значит, жестокие боги все же лишили их своего бесценного дара.
Но, хвала Зевсу, этого не случилось.
Гефестион счастливо улыбнулся, посмотрев с искренней преданностью и любовью на человека, которого всегда боготворил, осторожно высвободил свои руки, обвил ими его шею и ласково прошептал:
- Я так боялся, что ты меня уже не любишь, мой Ахиллес…
Александр тяжело и шумно выдохнул: его дикий страх мгновенно прошел, а глаза перестали сверкать яростью. Он обернулся к Багоасу, который буквально светился любовью к нему, и все понял. Гефестион мог бы поклясться, что в эту минуту та самая глубоко спрятанная грусть покинула Александра.
- Я люблю тебя, Гефестион, как ты мог усомниться?! – воскликнул он.
- Помнишь, тогда, в Пелле, восемь лет назад, ты пришел ко мне после разговора с матерью? Ты ведь тогда тоже усомнился.
Александр мягко улыбнулся:
- Настал мой черед доказать тебе свою любовь…
Гефестион на мгновение блаженно прикрыл глаза, после чего посмотрел на Багоаса и улыбнулся ему.
- Александр, ты не должен ничего доказывать. Просто знай, что я… что мы оба слишком любим тебя, что бы ни случилось. Просто позволь нам излечить твою душу нашей любовью…
Гефестион встретил взгляд царя, который вновь сиял ярче тысячи солнц. Пред ними обоими был прежний Александр – человек, царь и бог, которого невозможно было не любить.
- Слишком? Мне не знакомо это слово, - прошептал Александр сквозь улыбку и счастливо упал на кровать, притянув к себе Багоаса и Гефестиона.
Два непримиримых соперника за сердце Александра сейчас были едины в своем порыве выплеснуть всю свою любовь без остатка, чтобы утопить в ней любые горести и печали царя своих сердец. Они действовали сообща, словно сговорившись заранее, понимая друг друга и Александра без слов, с полунамека и полужеста. Они взяли его в плотное кольцо: Гефестион как можно плотнее прижался к нему со спины, скрестив руки на его груди, а Багоас, закинув одну ногу на бедро Александра, устремился к нему спереди, обняв его за шею и коснувшись губ сладким поцелуем.
- Багоас… - выдохнул Александр в порыве нежности, - мой милый мальчик, как же я люблю тебя…
И они подарили Александру ни с чем не сравнимое ощущение наполненности одновременно снаружи и изнутри, и всемогущий царь едва не лишился рассудка от устрашающе мощной волны доселе не испытанного им наслаждения, хлынувшей из него и на него почти сразу же: ни он, ни Гефестион уже не в силах были сдерживаться.
Но от его любовников этим вечером не было пощады. Они тут же вновь превратили свои руки в шелковую сеть из ласк - невинных и доводящих до исступления, свои губы – в печать любви и греха, свою ненасытную плоть – в источник удовольствия и объект вожделения. Это было настоящее торжество вечной любви, феерия запредельных чувств, гимн нежной и безудержной страсти, пиршество истинной красоты молодых и сильных тел, музыка горячего дыхания, нежного шепота и блаженных стонов. Это была игра и пытка, борьба и преодоление, очень скоро заставившие Александра и Гефестиона почувствовать в себе новые силы.
Повторяя слова любви, предназначенные обоим, Александр повернулся лицом к Гефестиону и торжественно прошептал ему в самые губы:
- Любимый, не покидай меня никогда. Знай, что наша любовь священна – она благословлена на небесах.
- Да, Александр, это божественный дар для нас обоих…
Теперь они любили друг друга медленно, исступленно упиваясь каждым движением, каждым вздохом. Александр, лежавший поверх Гефестиона, ни на секунду не закрывал глаза, чтобы сполна насладиться мужественной красотою своего возлюбленного. В такт своим движениям он целовал его губы и грудь, касался щекою ресниц, ласково раздувал длинные волосы цвета благородной бронзы, и одновременно откидывал голову назад, подставляя шею под поцелуи Багоаса, когда тот своими настойчивыми и глубокими толчками, сопровождаемыми вполне целенаправленным поглаживанием рукой, едва не вырывал из его уст блаженный стон.
Александр не сразу понял, что своими умелыми руками Багоас не только помогает ему самому достичь вершин наслаждения, но и ласкает Гефестиона, который уже почти готов вновь испытать маленькую смерть и маленькое возрождение в объятиях Эроса. И, слыша, как учащается дыхание возлюбленного, ощущая, как дрожь сотрясает все его тело, Александр, как и много раз до этого, почувствовал, что готов разделить одновременно с ним и эту смерть, и это возрождение.
Они освободились оба, обильно оросив своим семенем друг друга и царское ложе. Скрепив свою любовь еще одним поцелуем, они, наконец, оторвались друг от друга, устало распластавшись на кровати и увлекая за собою Багоаса.
Совершенно счастливый выздоровлением своего господина, Багоас даже не заметил, что оказался лежащим между Александром и Гефестионом. Он ощутил это только тогда, когда они оба, заговорщически переглянувшись, ласково обняли его тонкий стан и подарили два нежных, но далеко не целомудренных поцелуя.
- Багоас, - прошептал ему на ухо Гефестион, - прости, что я иногда был слишком груб с тобой. Ты достоин гораздо большей любви и уважения, чем все, кого я знаю.
- И ты прости меня, благородный Гефестион, что я не раз сомневался в твоем праве на сердце нашего господина. Теперь я знаю, что он очень сильно любит тебя, и знаю – за что…
- Вы оба будете вечно жить в моем сердце, - вмешался Александр, и все трое, совершенно счастливые, больше не вымолвили ни слова, так и лежа, обнявшись, посреди смятых простыней, под куполом высокого шатра, словно глядя сквозь плотную ткань в небо, где могущественные боги зажгли в честь их любви мириады звезд, каждая из которых была им бесценным подарком…
Гефестио́н (греч. Ήφαιστίων; 356 до н. э., Пелла — 324 до н. э., Экбатана) — ближайший друг Александра Македонского и один из его полководцев.
Гефестион, сын Аминты из Пеллы, был примерно одного возраста с Александром и рос вместе с ним. Нет свидетельств об их совместном обучении у Аристотеля в Миезе, хотя Диоген Лаэртский упоминает о переписке между философом и Гефестионом.
О взаимоотношениях Гефестиона и Александра лучше всего передал Плутарх:
"Александр часто говорил, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг царя. Из-за этого Гефестион и Кратер питали скрытую вражду друг к другу и нередко ссорились. Однажды в Индии ссора их дошла до того, что они обнажили мечи. К тому и к другому бросились на помощь друзья, но Александр, пришпорив коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял у него Александра"
Гефестиона также иногда называют любовником Александра. Отчётливые свидетельства современников по этому поводу отсутствуют, хотя свидетельства о бисексуальности Александра, вполне обыденной для македонских царей и античных греков классической эпохи, имеются. У Арриана в «Походе Александра» (начало II века) сообщается о том, что, отправляясь в поход, Александр посетил Трою и «возложил венки на могилу Ахилла, а Гефестион, говорят, возложил венки на могилу Патрокла»; Клавдий Элиан в «Пёстрых рассказах» (III век) поясняет: «Когда Александр украсил венком могилу Ахилла, Гефестион также украсил Патроклову могилу, желая дать понять, что любим Александром, подобно тому, как Патрокл был любим Ахиллом»; указания на любовный характер связи между Александром и Гефестионом содержатся также в 24-м письме Псевдо-Диогена (обвинявшего Александра в том, что им «… управляли бёдра Гефестиона»), «Беседах» Эпиктета и т. д.. Помпей Трог в эпитоме Юстина пишет про Гефестиона, что «сначала он был дорог царю юношеской своей красотой, а потом своими заслугами».
Александр приносит жертву перед гробницей Ахилла в Трое.
Гефестион сопровождал Александра на протяжении всего похода в Азию, будучи в составе «Отряда друзей». После битвы при Иссе Александр в сопровождении Гефестиона отправился осматривать личный караван бежавшего царя Дария. Их встретили старшая дочь Дария Статира и его престарелая мать Сисигамбис. При виде победителей мать-царица пала ниц перед Гефестионом, который был выше ростом и по представлениям персов более походил на царственную особу. Александр успокоил её, добавив: «Не волнуйся, мать, он — тоже Александр».
В решающей битве при Гавгамелах в 331 году до н. э. Гефестион был ранен в руку. Если до этого времени он был просто личным другом царя, то теперь входит в число так называемых «телохранителей», из числа которых царь назначал полководцев и сатрапов завоёванных провинций. Впрочем, царь редко поручал Гефестиону самостоятельное командование отрядами.
Перед походом в Индию и переходом через Гиндукуш (в современном Афганистане) Александр произвёл Гефестиона в «хилиархи» (персидский ранг) и фактически поставил его вторым после себя человеком в государстве. Во время похода Гефестион находился в головном отряде, занимался сооружением мостов, а также командовал конницей гетайров в битве при Гидаспе. Именно Гефестион по отзыву Лукиана изображён на картине древнегреческого художника рядом с Александром во время женитьбы последнего на Роксане.
Свадьба в Сузах: Александр с женой в центре, Гефестион по его правую руку.
Вернувшись после тяжёлого индийского похода в Сузы, одну из столиц Персидской империи, Александр женился на дочери Дария Статире, а её младшую сестру Дрипетиду отдал в жены Гефестиону. Таким образом он решил скрепить дружбу с Гефестионом родственными связями.
Осенью 324 до н. э. армия Александра расположилась в Экбатанах на зимовку. Там, во время торжественных игр, после одного из пиршеств Гефестион заболел и спустя неделю скончался. Существуют разные версии о причине его смерти, наиболее вероятной кажется тиф (об этом свидетельствуют описанные симптомы болезни). Также распространено мнение об отравлении Гефестиона, так как у него, как у наиболее приближенного к царю человека, было множество завистников и врагов.
Александр был потрясён его смертью. Обезумев от горя, отменил все празднования и велел казнить врача, лечившего Гефестиона. По словам Арриана: «Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна». Было велено воздавать почести Гефестиону как великому герою. Тело его было перевезено в Вавилон и сожжено с очень затратными почестями.
Восемь месяцев спустя и сам Александр скончался от болезни.
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:15 |
Александр Македонский был, несомненно, великим полководцем, но одолеть огромную Персидскую державу, а затем дойти до Северо-Западной Индии, без друзей и соратников он вряд ли мог. Среди выдающихся сподвижников Александра историки чаще всего называют Птолемея, Пармениона, Антигона, Клита, Кратера и, конечно же, Гефестиона. В исторической литературе существует неоднозначная оценка деятельности и личности Александра, но отношение к его ближайшему другу и соратнику – Гефестиону, можно сказать, не вызывает бурных диспутов. Все источники и исследователи описывают Гефестиона близким другом Александра, беспрекословно выполняющим волю своего царя. Тем не менее, отношение к Гефестиону, на наш взгляд, не может быть столь упрощенным и однозначным. Не исключено, что Александр рассматривал своего близкого друга возможным преемником, способным в случае гибели продолжить его дело. Гефестион, сын Аминтора, происходил из знатной македонской семьи. Как свидетельствуют документы, он был ровесником Александра; возможно, они были знакомы еще до начала обучения у Аристотеля . Курций Руф пишет, что «это был самый любимый из друзей царя, выросший вместе с ним, поверенный всех его тайн». Гефестион очень рано занял особое положение при Александре и сохранял его до последних дней. Он оставался рядом с будущим царем даже тогда, когда Филипп, недовольный тайными переговорами сына о брачном договоре с сатрапом Карии Пиксодаром, выслал из страны многих его друзей. Во время похода в Азию положение Гефестиона неуклонно росло: начиная поход лишь личным другом царя, он стал его незаменимым соратником. В первые годы долгого пути по просторам Азии мы не встречаем нашего героя среди высшего командного состава: это место занято другими – Парменионом, Филотой, Клитом и прочими. На этом этапе Гефестиона и Александра связывали, по- видимому, лишь крепкие дружеские отношения. Не исключено, что Александр, обожавший Гомера и стремившийся во всем подражать Ахиллесу, видел в Гефестионе второго Патрокла. Примечательно, что, посетив в Малой Азии могилы гомеровских героев, Александр возложил венок на могилу Ахиллеса, а Гефестион – Патрокла. Только Гефестиона взял с собой Александр во время визита в шатер матери и жены Дария Кодомана, попавших в плен после сражения при Иссе. Об этом событии Диодор рассказывает так: «Царь на рассвете вместе с самым любимым другом своим, Гефестионом, пришел к женщинам. Оба они были одеты одинаково, но Гефестион был выше и красивее, и Сисигамба, приняв его за царя, пала перед ним ниц. Присутствовавшие стали качать головой и руками показывать на Александра. Сисигамба, устыдившись своей ошибки, простерлась сызнова перед Александром. Но царь, подняв ее, сказал: «Не волнуйся, мать! Он тоже Александр». Эта фраза царя, как оказалось, имела большой смысл и стала отправной точкой для нового этапа во взаимоотношениях Александра и Гефестиона. Начинается карьерный рост Гефестиона, раскрывший организаторские способности и военный талант, сделавшие его не только незаменимым другом, но и соратником. Одним из первых заданий Гефестиону было организовать управление городом Сидон в Финикии, и он с ним успешно справился. Исполняя следующее поручение, Гефестион провел флот из Финикии до Египта. В битве при Гавгамелах Гефестион, теперь уже начальник телохранителей, сражался рядом с царем и был ранен в руку: «…раненых же оказалось очень много, был среди них и Гефестион, начальник телохранителей, один из наиболее известных командиров (копье попало ему в руку)». После разгрома Дария при Гавгамелах и установления власти македонцев в Персии, стали нарастать противоречия в ближайшем окружении Александра. Военачальники становятся сатрапами, и вместе с властью получают огромные богатства, о которых они раньше могли только мечтать. Тем временем, Александр, продолжая поход на восток, меньше теперь прислушивается к советам старого окружения, а на первые места выдвигает новых людей. Следуя персидским обычаям, он заставлял это делать и своих соратников. Свободолюбивые македонцы, привыкшие видеть своего царя первым среди равных, болезненно воспринимали происходящее. Конфликт перерос в заговор Филоты, сына Пармениона. Заговор был раскрыт и к Филоте, по предложению Гефестиона, Кратера и Кена, были применены пытки, под которыми он и признал свою вину. Филота молил Гефестиона о пощаде, но друг царя ему не помог; Филота был казнен по македонским обычаям. Гефестион сыграл не очень благовидную роль и в «деле Каллисфена» - философа и племянника Аристотеля. Сказав однажды Александру, что философ обещал ему пасть ниц перед царем, но не сдержал своего слова, он предопределил его судьбу. Должность командира гетайров, занимаемую Филотой, Александр разделил между Гефестионом и Клитом. Конница гетайров при этом была поделена, и Гефестион возглавил одну из двух гиппархий. Арриан предположил, что Александр «не хотел вручить командование такой большой конницей… одному человеку, хотя бы и самому близкому». Но с этим вряд ли можно согласиться: в столь деликатном деле видную роль сыграли другие соратники, которые рассчитывали после казни заговорщиков разделить их должности. Конница гетайров была лакомым куском, и передача ее одному лишь Гефестиону могла вызвать зависть и недовольство близкого круга царя. Не стоит также забывать, что Гефестион до этого не занимал важных военных должностей, а потому Александр посчитал нужным постепенно вводить его в курс дела. С другой стороны, назначение Гефестиона на должность «гиппарха» позволяло царю в критической ситуации опереться на своих «друзей» - гетайров. Положение Гефестиона значительно укрепляется в Средней Азии: здесь он занимается заготовкой провизии и заселяет разоренные провинции. Вступив в Индию, Александр разделил свою армию. Командование отдельными подразделениями он поручил Гефестиону и Пердикке, передав под их руку полки Горгия, Клита и Мелеагра, а также половину конницы «друзей» и всю наемную конницу. Им предстояло привести к покорности всех, кто находился на пути к Инду. Выполняя приказ, Гефестион разбил войска местного князя Астиса, подчинил Омфиса, а затем, соединившись с подошедшей армией Александра, принял участие в битве с раджой Пором, сражаясь во главе своей гиппархии рядом с царем. Возглавляя две пешие фаланги, свою гиппархию, гиппархию Деметрия и половину лучников, он покорил значительную часть северо-западной Индии, после чего отправился к реке Гифасис для соединения с Александром. После мятежа македонского войска на реке Гидасп, было принято решение вернуться в Персию. Здесь на Гидаспе Александр разделил свою армию на части. Один отряд под командованием Кратера должен был идти по правому берегу реки. Гефестион шел по левому берегу, возглавляя большую и лучшую часть армии, в состав которой входило и до двухсот слонов. На месте слияния Гидаспа с Акесином Гефестиона и Кратера ждало войско Александра, переправлявшееся по самой реке. Далее Гефестион с небольшим отрядом двинулся по берегу Инда, приводя к повиновению местные племена, заселяя и обустраивая города. Пройдя тяжелый путь через пустыню Гидрозию, они вновь разделились: Гефестион с большей частью войска двинулся побережьем из Кармании в Персию, а Александр направился в Пасаргады. После долгого похода армия соединилась в Сузах, где были устроены грандиозные празднества по поводу бракосочетания Александра с дочерью Дария III Статирой. За Гефестиона царь выдал младшую дочь Дария, сестру Статиры Дрипетиду. Как отмечает Арриан, Александр хотел, чтобы дети Гефестиона и его дети были двоюродными. Из Суз Александр и Гефестион отправились в Экбатаны – столицу исчезнувшего к тому времени Мидийского царства. По пути в Мидию Александр принял решение отправить на родину старых и больных македонских солдат во главе с Кратером и его помощником Полиперхонтом. Отправка Кратера была на руку Гефестиону: оба полководца испытывали друг к другу неприязнь, нередко переходящую в открытую ссору. Причина конфликтов заключалась в том, что ко времени окончания Восточного похода отношение Александра к соратникам сильно изменилось. Дружеские отношения отошли теперь на задний план, и царь оценивал военачальников по их личным способностям и заслугам. Так Евмен, не македонец, а грек по национальности, стал начальником канцелярии и играл не последнюю роль в системе управления. Но дальше всех по карьерной лестнице продвинулся Гефестион. Во время похода в Индию он фактически стал вторым лицом после Александра, а по возвращению в Персию породнился с царем. Лично для Гефестиона была введена новая должность хилиарха. Заняв важные посты, Гефестион стремился сохранить позиции единственного в своем роде царского друга. По этой причине почетное удаление Кратера – друга и соратника Александра, можно расценить как важную победу нашего героя. Несмотря на видимый успех, Гефестион опасался укрепления позиций талантливых и популярных в войске товарищей, а это, в свою очередь, заставляло его нервничать и вступать в ссоры. Резкую характеристику Гефестиона мы находим у английского исследователя П. Грина: «Гефестион, второе «я» царя не был популярен. Высокий, сильный, своенравный, злой, недалекого ума, он хорошо мог командовать тысячей воинов, но не годился для того, чтобы управлять. Основной его характеристикой была неукоснительная личная преданность Александру». Напротив, немецкий историк Ф. Шахермайер полагал, что Гефестион был человеком способным и готовился занять место Александра в случае внезапной смерти последнего. К слову сказать, именно об этом свидетельствует назначение Гефестиона хилиархом. Должность хилиарха существовала при персидском дворе и означала нечто вроде должности первого министра, командира дворцовой стражи и начальника царского эскадрона. Можно сказать, что в руках Гефестиона сосредоточились все нити управления страной и охрана ее государя. Этот важный пост Александр мог доверить только верному другу. Как замечает Ф. Шахермайр, большую роль в назначении сыграло и ожидание приезда в лагерь влиятельного и популярного в войске Антипатра. Не стоит забывать, что прямых наследников, способных принять власть, у Александра тогда еще не было, а Гефестион, получивший высокое назначение и ставший родственником самого Александра и царя Дария как никто другой подходил на роль регента. В случае отсутствия наследника трон мог сразу перейти к Гефестиону. Для любого правителя вопрос о наследнике является первоочередным, при этом не важно, молод или стар правитель, и здоров ли он. Убийство Филиппа служило Александру наглядным примером. Впрочем, и на его жизнь покушались неоднократно. Восточная политика Александра неоднозначно воспринималась его ближайшим окружением. Соратники царя разделились на два лагеря: Гефестион, Пердикка, Птолемей и Евмен приняли ее полностью, Антипатр, Кратер и Антигон решительно не желали объединения Востока и Запада. Следовательно, возможных преемников следует искать в первой группе. Птолемей не годился на роль правителя огромной империи: он рано отказался от идеи сохранения единой страны, приложив немало усилий для ее развала. Видимо, Александр знал настроение Птолемея и не стремился приблизить его к себе: несмотря на заслуги, его положение не содержит какого-либо значительного карьерного роста. Евмена вряд ли вообще стоит рассматривать как возможного преемника: верный делу Александра, мужественный воин и первоклассный полководец он имел низкое происхождение. Лично для Александра происхождение не имело значения, но македонская знать отказывалась считать Евмена своим. Пердикка, представитель знатной фамилии из Орестиды, тонкий и дальновидный политик, один из немногих подходил на роль преемника. Царь всегда испытывал к нему полное доверие и после смерти Гефестиона именно Пердикка стал его ближайшим другом, а также командиром первой гиппархии гетайров. Не случайно именно ему Александр передал перед смертью свой перстень. Но самым вероятным преемником Александра следует считать Гефестиона. Среди окружения царя он был самой компромиссной фигурой. Будучи хилиархом он контролировал вооруженные силы и управление страной. Статус близкого друга Александра, очень важный для македонцев, персов и царских родственников, мог избавить империю от гражданской войны. После смерти царя управление страной должно было перейти именно к Гефестиону, точнее даже не перейти, а остаться в его руках. Выживи Гефестион после болезни, македонская империя избежала бы многих потрясений и сохранила свое единство: его военный талант, твердый и решительный характер позволяли подавить очаги гражданской войны. Однако, во время празднеств в Экбатанах, Гефестион заболел и через семь дней умер. Когда Александру сказали, что Гефестиону плохо, он поспешил к нему, но в живых уже не застал. О горе Александра античные историки писали по-разному, в зависимости от того, относился автор к Гефестиону и самому Александру благожелательно или же злобствовал и завидовал. Юстин пишет, что Александр оплакивал своего друга так долго, как не подобает царю. Подражая Ахиллесу, Александр обрезал над трупом свои волосы и сам правил колесницей, везшей тело друга. Подобно Ахиллесу, Александр задумал устроить гимнастические и мусические состязания, и для этого были подготовлены 3000 участников. Говорят, что короткое время спустя они состязались на похоронах самого царя. Заупокойной жертвой для Гефестиона стало перебитое племя косев. Александр велел вечно чтить Гефестиона как героя и даже вопросил Амона, разрешает ли тот приносить Гефестиону жертвы как богу. Клавдий Элиан пишет: «Некоторые считают, что всем, что было учреждено для похорон Гефестиона, воспользовались на похоронных торжествах в честь самого Александра, ибо смерть постигла царя, когда траурные обряды по Гефестиону еще не были исполнены». Со смертью Гефестиона для Александра закончилась целая эпоха, а если провести аналогию с их любимыми героями – Ахиллесом и Патроклом, - то и сама жизнь. Как верно подметил Арриан: «Для Александра смерть Гефестиона была великим несчастьем; думается мне, что Александр предпочел бы скорее умереть, чем пережить его, так же как, думаю, и Ахилл пожелал бы скорее умереть раньше Патрокла,
Гефестион понимал, что дальше так продолжаться не может. Александр, снедаемый страшными сомнениями в своей непогрешимости, горечью и болью от предательства и потери Клита, уже третий день никого к себе не подпускал, вызывая роптание среди своих полководцев и солдат, друзей и недругов. Гефестион все это время был вместе с ним, но от этого боль Александра не становилась меньше, как бывало когда-то.
***
Когда-то... Восемь лет назад (целая вечность!), когда царя Филиппа убил Павсаний, его бывший фаворит, Александр тоже страдал. Подозревая свою мать в этом чудовищном заговоре, он не мог смириться с тем, что он – Александр, сын Зевса, взошел на трон, орошенный кровью собственного отца, которого уважал, несмотря на многочисленные распри, с которым успел пройти плечом к плечу не одну кампанию. Тогда вечером, после долгого разговора с Олимпией, которую всегда любил, но которая всегда хотела сделать его орудием в своей непримиримой борьбе с Филиппом, он сам пришел к нему и устало остановился в дверях, склонив голову на грудь. Лохматые золотые космы Александра скрывали его дымчато-серые глаза, но Гефестион знал, что они готовы наполниться слезами. Он сразу почувствовал, как ему сейчас тяжело, и боль Александра кольнула в сердце острым кинжалом.
- Мой царь, - выдохнул он, боясь, что Александр уйдет, так и не получив того, зачем пришел - поддержки. Его гордыня уже тогда была сильнее него самого.
Гефестион подошел ближе. Он осторожно положил руки ему на плечи, боясь спугнуть, сжал пальцы, ощутив, как напряжено тело друга, склонил голову так, чтобы заглянуть в его опущенные глаза.
- Мой Ахиллес, что бы ни случилось, я – с тобой, помни это.
- Я знаю, мой Патрокл, но сейчас я одинок, как никогда одинок...
Александр ни на что не жаловался и никого не обвинял - только эти полные невыразимой горечи слова. Но для Гефестиона в них заключалось все: и скорбь от потери отца, и мучения из-за недопонимания с матерью, и недоумение от злого шепота за спиной. Он почувствовал, как боль разливается по телу Александра. О, боги! Гефестион готов был отдать жизнь, лишь бы он не страдал.
- Ты не одинок, Александр, и я тебе это докажу.
Гефестион спустил свои ладони с плеч Александра по его рукам, перехватил запястья, сцепил руки друга и возлюбленного у себя за спиной, заставив коснуться ягодиц, и прижался к нему так тесно, как только смог. Откинувшись немного назад, Гефестион какое-то время жадно ловил дыхание Александра, заворожено глядя на его полуоткрытые губы – манящие, мягкие, но упрямые, так и не позволив себе сейчас до них дотронуться, пока не заметил, что царь, наконец, оторвал свой взгляд от пола и впился глазами в его глаза. Когда Александр так смотрел, он, сын Аминтора, всегда чувствовал себя ничтожным смертным перед лицом истинного бога, сошедшего с Олимпа, величайшего из всех когда-либо живших на земле.
Гефестион ощутил нетерпеливую дрожь в теле Александра. Их всегда влекло друг к другу нечто гораздо большее, чем просто страсть, и даже большее, чем истинная любовь. Это было безудержное, сумасшедшее желание никогда не разлучаться, слиться воедино, стать одним целым, чтобы делить на двоих дыхание и каждый удар их общего сердца.
Его собственное тело тут же откликнулось на призыв Александра: Гефестион ощутил меж ног упругую тяжесть. Его быстро растущий фаллос уперся в живот возлюбленного одновременно с тем, как он сам почувствовал чуть ниже пупка стремящуюся к нему каменную твердь. Он нежно обнял Александра за шею, запустил пальцы в золотые волосы и потянулся к его уху, коснувшись щекою щеки.
- Если и сейчас ты скажешь, что по-прежнему одинок, - вызывающе прошептал он, - тебе придется прогнать меня прочь.
- Нет, Гефестион! – почти прокричал Александр, и его голос оборвался на полувздохе. Он яростно сжал в объятиях возлюбленного, не желая никуда его отпускать. – Не уходи, ты мне нужен. Только ты.
- Скажи прежде, мой повелитель, по-прежнему ли тебе одиноко? – Гефестион едва совладал со своим голосом, который так и стремился споткнуться о каждое слово, чтобы задрожать от сильнейшего волнения.
- Нет, любимый. Пока ты рядом, я никогда не буду одинок.
Гефестион откинул голову назад ровно на столько, чтобы взглянуть ему в глаза. Они горели темно-серебряным пламенем, которое стремилось выжечь в душе сына Аминтора малейшие сомнения. Это был его Александр, его царь, его бог. Он любил его беззаветно, яростно, неотступно, и был счастлив одним лишь тем, что всегда был рядом с ним. Сын Зевса, повелитель целого мира был для него солнцем и луною, его единственным смыслом в жизни, и при этом всецело принадлежал только ему, Гефестиону.
- Александр, - прошептал он, - возьми мои силы, чтобы справиться с болью, забери мое тепло, чтобы согреть свою душу, прими в дар мое сердце, чтобы жить вечно, только оставь мне себя, мой Александр, ибо без тебя я – ничто.
Глаза царя наполнились слезами радости. Его боль, наконец, отступила, жажда жизни быстро возвращалась к нему, зажигая в глазах яркие искры.
- Знай, мой Гефестион, - торжественные нотки в голосе царя не могли скрыть его волнения, - все, что мне суждено сделать в своей жизни, я буду делать ради тебя и во имя тебя. Я стану великим царем, я завоюю для тебя целый мир, но ты будешь всегда моим повелителем. Ибо и я без тебя – ничто.
Гефестион ради таких минут готов был умереть, но жить сейчас хотелось еще больше. Он взял в ладони лицо Александра и коснулся его трепещущих губ своими жаркими губами, целуя медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому его вздоху, мечтая, чтобы Александр потребовал ласки сам. Потом, когда полустон нетерпеливого желания вырвался из груди Александра, он страстно впился в его губы, проник языком внутрь, тут же сплетя его с языком покоренного царя. Властные руки Александра скользнули по спине Гефестиона и легким движением проникли под одежду. Его плащ пал под напором царя, обнажив безупречно красивое бронзовое тело, опаленное солнцем и уже покрытое несколькими шрамами. Александр на мгновение замер, пораженный увиденным.
- Гефестион, - прошептал он, - твоя красота всякий раз сводит меня с ума. Клянусь Зевсом, только боги могли создать такое совершенство!
- Молчи, мой Александр, - он приложил ладонь одной руки к его губам, а другой коснулся золотой пряжки на плече: синий с золотым шитьем хитон царя упал ему под ноги. – Ибо истинный бог сейчас передо мной.
Обнаженные, несколько мгновений они стояли почти вплотную, касаясь друг друга лишь двумя возбужденными частями тела, скрещенными, словно мечи перед боем. Сейчас, когда покровы были скинуты, а в их глазах светилось только необузданное желание обладания друг другом, они были равны в своей истинной красоте и благородном величии. Нельзя было бы найти на целом свете два столь похожих и столь подходящих друг другу существа, и они оба сознавали это. Каждый из них готов был отдать жизнь за другого, не задумываясь.
Гефестион увлек Александра к ложу, не встретив ни малейшего сопротивления. Он уронил царя на спину и навис над ним, опершись руками о кровать. Александр, облизывая губы, ждал, но его нетерпение слишком хорошо читалось по глазам, пожирающим возлюбленного, по прерывистому дыханию, по капелькам драгоценной влаги, стекающим с покрасневшей головки. Гефестион уже знал, чего он хочет. Ждать больше не было сил, и он покрыл губы Александра страстным поцелуем. Его рука спустилась вниз, коснувшись стремящейся к нему плоти, и завладела ею тогда, когда рука Александра стиснула его собственную плоть. У обоих тут же вырвался блаженный стон, и Гефестиону показалось, что сейчас все внутри него взорвется. Но он сдержал свой порыв, отдавшись на милость рукам сына Зевса, лишь возвращая ему всю силу страсти поцелуем. Он стал медленно спускаться вниз, касаясь губами шеи и груди Александра, играя языком с его отвердевшими сосками, стараясь не пропустить ни единой пяди на безупречном закаленном теле настоящего воина и сына богов, и стремясь при этом отдать ему всего себя. А потом, повинуясь страстному желанию овладеть им самим, он высвободился из рук Александра и спустился так низко, чтобы своими губами достигнуть вожделенной цели. И только когда Гефестион поглотил возбужденный фаллос царя почти целиком и услышал в ответ ни с чем не сравнимый стон истинного наслаждения, безмерное счастье лишило его на какое-то время рассудка: он превратился в яростного хищника, играющего со своей добычей, обезумевшего от запаха крови. Возбуждение Александра нарастало, как девятый вал, он бился в его руках, словно поверженный зверь, все быстрее двигаясь навстречу губам Гефестиона в неминуемом восхождении на вершину блаженства. И в тот миг, когда пульсация в теле Александра достигла своего апогея, извергнув горячий фонтан божественного семени и вырвав из его сердца отчаянный крик, Гефестион ощутил, насколько счастье может быть полным, обволакивающим, беспредельным. Весь мир перестал для него существовать, только они двое – плоть от плоти друг друга, две части единого целого. Навеки.
Хриплый стон Александра сменился восхищенным молчанием, перемешанным с прерывистым дыханием. Отдышавшись, он потянул Гефестиона к себе, излучая безмерную, всепоглощающую любовь к нему, пылавшую ярче тысячи солнц. Он перевернул возлюбленного на спину и повелительно отстранил стремящиеся к нему руки.
- Позволь и мне кое-что тебе доказать, любимый, - прошептал Александр и нежно коснулся его губ, проведя рукою по широкой, вздымающейся груди. - Самое большое счастье для меня – видеть тебя счастливым!
Он стал целовать его прекрасное лицо, его божественное тело, словно желая поставить свою царскую печать везде, куда только падал глаз, чтобы никто и никогда не покусился на его собственность, гладить руками там, куда не успевали губы, доводя Гефестиона этими нежными ласками до исступления, граничащего с безумием. Александр приник к готовому взорваться мужеству возлюбленного не сразу, но глубоко и плотно, ощущая, как собственный фаллос вновь напрягся от неистового желания. Но не сейчас, прежде ему просто необходимо подарить Гефестиону столь же полное наслаждение, какое он только что подарил ему, излечив от сомнений и боли.
Александр с восторгом вновь потянулся к губам своего любовника, понимая, что тот уже на грани. Гефестион, в предвкушении неминуемого экстаза, стремился навстречу завоевателю с молчаливой мольбой о пощаде. Дольше выносить этого неистового напряжения он не мог: в глазах и так уже темнело и мелькали искры, губы, постоянно покрываемые влажными и нежными губами Александра, все равно мгновенно пересыхали от жаркого дыхания, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он мужественно сражался с желанием наброситься на Александра сейчас же, но силы были уже на исходе, и мужественно молчал, но крик уже стоял в горле, готовый сорваться с уст в любой миг, если только его любовник, наконец, не сжалится над ним.
Они слишком хорошо знали друг друга, и Александр понимал тело Гефестиона иногда даже лучше собственного. Сейчас медлить было уже нельзя, и он перевернулся на спину, увлекая за собой темноволосого красавца, упиваясь его мягкой, но уверенной силой, не давая своим рукам погибнуть без прикосновений к его прекрасному телу. Гефестион тут же откликнулся на призыв царя, и они одновременно вскрикнули от сладкой боли и неземного наслаждения, когда он проник в Александра – бережно и нетерпеливо, мягко и уверенно. Они стали двигаться в такт друг другу, сначала медленно, дыша глубоко и напряженно, сплетя свои руки и закрыв в экстазе глаза, потом все быстрее и быстрее, подстраиваясь под учащенное биение своих сердец, стучавших сейчас в едином бешеном ритме.
Гефестион даже в эту минуту не мог думать только о себе. Он понял, увидел, что Александр готов взойти на вершину блаженства еще раз, уже вместе с ним. Его умелые руки тут же стиснули плоть Александра, и повели его к заветной цели изведанными путями. И когда их тела, прежде чем исторгнуть лавину любви, напряглись до предела, они оба испытали ни с чем не сравнимый восторг великого, божественного единения...
Какое-то время Гефестион лежал на Александре, щекою к щеке, а потом с блаженной улыбкой потянулся в сторону. Но руки царя остановили его:
- Побудь во мне еще немного, я хочу чувствовать тебя всегда...
- Александр! - выдохнул Гефестион, зажмурившись от счастья. Он чуть приподнялся на локтях, чтобы еще раз – неторопливо, страстно и нежно - поцеловать любимые губы. - Обещай мне, что больше никогда, пока я жив, ты не будешь чувствовать себя одиноким.
- Клянусь, Гефестион!
- Как же сильно я тебя люблю, Александр!
- Не сильнее, чем я...
Именно тот незабываемый момент был апогеем слияния их душ и тел, и они оба как никогда остро почувствовали, насколько щедро наградили их боги, подарив им друг друга, ибо только вместе они могли быть по-настоящему счастливы.
Гефестион тогда с ужасом подумал о том, что завистливые боги когда-нибудь потребуют за свою непомерную щедрость расплату. Он готов был заплатить любую цену, кроме одной. Потерять Александра значило для него умереть. И поэтому, пока они еще были в Пелле, он часто, тайком от возлюбленного, приносил жертвы разным богам, моля не отнимать у него Александра...
***
Эти воспоминания - живые, светлые, волнующие, могли бы излечить любую боль, но только не эту. Гефестион с невыразимой тоскою смотрел на осунувшееся лицо Александра. Мука, страдания и страшные сомнения исказили его черты, лишили сил и повергли мысли в хаос. Казалось, он был на грани отчаяния: еще немного, и, усомнившись в своем предназначении, он потеряет веру в себя и жажду жизни. Он – Александр Великий, человек, который своим божественным огнем смог зажечь миллионы сердец, в любую минуту мог сломиться...
Еще один день из их далекого прошлого, когда им было только по пятнадцать, невольно всплыл в памяти. Счастливые времена, что они проводили в Мьезе, живя и обучаясь под одной крышей, еще только проверяя свою дружбу на крепость, а любовь – на верность, были омрачены однажды. Тогда, на следующий день после Дионисий, Александр, околдованный менадами, потрясенный свершившимся на его глазах человеческим жертвоприношением, навлекший на себя гнев Диониса, настолько глубоко ушел в себя, что Гефестион по-настоящему испугался. Казалось, что его уже не удастся вытащить. Его глаза смотрели тогда на него и в тоже время сквозь него, голос звучал будто из подземелья, а руки были холодны и страшно напряжены. И только любовь к Александру и вера в него, решительность и безграничное желание ему помочь позволили тогда Гефестиону справиться с надвигавшимся на Александра безумием. Он не дал ему тогда провалиться в эту бездну, не даст и сейчас.
Гефестион присел на ложе рядом с великим царем и попытался снова воззвать к его разуму и несгибаемой воле. Но и на сей раз боль оказалась сильнее: он лишь с тоской смотрел на него и, точно испуганный щенок, жался к Багоасу.
Гефестион встретил взгляд огромных, печальных глаз этого вызывающе красивого юноши. Багоас всегда был для него загадкой, но сейчас невозможно было усомниться: его глаза кричали о том же, о чем болела его собственная душа. Этому прекрасному юноше из гарема Дария невыносимо было смотреть на страдания Александра и невыносимо было сознавать, что он ничем не может помочь своему господину. Багоас, который всегда сторонился Гефестиона, подсознательно ощущая исходившую от него силу и опасность, сейчас смотрел на него прямо, и в его бездонных черных глазах светилась мольба.
Что он знал об этом юноше? Что он был потомком древнего благородного рода? Что его родителей убили, а его продали в рабство? Что он был мальчиком Дария? Но что он знал о нем самом? Пожалуй, ничего, кроме того, что Александр ему доверял. Раньше Гефестиону казалось, что расчетливый мальчишка, хорошо знающий себе цену, просто воспользовался расположением царя, чтобы к нему приблизиться, но потом понял, что Александр не стал бы держать подле себя так долго только лишь красивую игрушку. Он умел хорошо разбираться в людях, и осознание того, что Багоас был для него больше, чем простое развлечение, поначалу причиняло Гефестиону ревнивую боль. Но вскоре он понял, что, полюбив раз и навсегда Александра, он сам обрек себя на вечную борьбу с самим собой, на бесконечную самоотверженность и всепрощение. И смирился. Такой человек, как Александр, не мог принадлежать лишь ему одному хотя бы только потому, что он принадлежал своему народу, всему миру, истории. Он и так получил слишком много: душой Александра он владел безраздельно, а это стоило всего золота мира. Нет, это было бесценно.
А потому ревность постепенно ушла, оставив вместо себя только тихую печаль. Он смирился с тем, что Александру иногда нужно было побыть в обществе Багоаса, и даже с тем, что тот порою делил с ним ложе. Но никакие силы не заставили бы Гефестиона относиться к Багоасу из-за этого лучше, чем он того заслуживал. Но сейчас, глядя в эти полные муки глаза, на эти нежные руки, с такой трогательной заботой гладящие Александра по щекам, Гефестион понял, почему Багоас был рядом с его возлюбленным все это время. Александру порой хотелось чувствовать себя не только покоренным, но и покорителем. И хотя они довольно часто менялись ролями в своих любовных играх, Гефестион все равно оставался сильным и опытным мужчиной, во всем равным Александру, кроме его царского величия, с коим не мог бы потягаться даже бог. А этот красивый юноша, молчаливый и задумчивый, являл собою воплощение почти женской нежности, беспрекословной покорности и вызывающей чувственности. И он тоже любил Александра.
Гефестион еще раз посмотрел на Багоаса, обреченно склонившего голову и опустившего глаза. Александру были нужны они оба, каждый по-своему, и если у них поодиночке не получилось вернуть его к жизни, нужно попробовать вместе. Гефестион был готов ради Александра на все.
Он склонился над возлюбленным и заглянул в его измученные, усталые глаза, в которых привык видеть тот негасимый огонь, который отличал его от любого смертного. Эти глаза сейчас вместе со скупыми слезами изливали чудовищную боль, но она все прибывала и прибывала, не становясь меньше.
- Гефестион, неужели я ослеп от своей гордыни? – простонал Александр.
- Порой гордыня проявляется в том, что ты ждешь от своих подданных преданности ни на жизнь, а на смерть...
- Значит, Клит был прав... – и снова эта боль: в глазах, в голосе, в движениях, она раздирала его сердце на куски, готовая его уничтожить. - Я в самом деле теперь тиран...
Александр нашел руки Багоаса и прижался к ним, ища утешения. Слезы покатились по щекам – горькие, безнадежные. Он, Александр Великий, был сейчас так слаб, что искал утешения у мальчишки. А тот с бесконечной лаской гладил его по щекам, и, казалось, готов был умереть вместе со своим господином – от горя и страданий.
Гефестион в последний раз попытался вернуть Александру веру в себя:
- Ты смертный, они знают это, но прощают тебя потому, что ты помог им собой возгордиться!
- Я потерпел крах...
Не вышло. Дух великого царя был почти сломлен. Вся его еще такая короткая жизнь прошла в бесконечном стремлении к таким высотам, куда не попасть никому из смертных. Он ставил перед собою цели, которые не по плечу даже самым храбрым и отчаянным, он жил так, как будто каждый день – это целая жизнь. Он горел ярче тысячи солнц, и теперь этот огонь пожирал его самого...
Гефестион почти услышал, как стонет душа Александра. Он нуждался в помощи, как никогда раньше, в помощи их обоих. Гефестион встретился взглядом с Багоасом, и тот его понял. Едва заметный кивок головой, так и оставшейся склоненной в знак того, что он признавал право Гефестиона делать так, как он считает нужным, и готов подчиняться ему, лишь бы спасти своего господина.
Гефестион коснулся рукою волос Александра, потом осторожно дотронулся до его оголенного плеча, и с безграничной нежностью, на которую только было способно его беззаветно любящее сердце, взглянул на возлюбленного.
- Александр, посмотри на меня, - прошептал он.
Глаза, полные слез, глядели на него с мольбою. Гефестион заговорил по-македонски, чтобы Багоас не понял того, что он собирался сказать царю. Но не потому, что ему не доверял, а просто потому, что это было слишком личным, это касалось только их обоих - священная тайна их любви. Багоас все понял и не роптал.
- Помнишь, любимый, как мы с тобой ходили смотреть на лису и ее лисят? – Гефестион почувствовал, как его собственные глаза наполняются слезами. Те прекрасные дни уже не вернуть, но они у них были, и за одно это можно было всю жизнь быть благодарным судьбе. - Они были такие маленькие, пушистые, доверчивые. Они смотрели на нас с любопытством и тихонько скулили, когда мы их гладили. Мы были счастливы, помнишь?
Голос Гефестиона почти сорвался, но он продолжал говорить со все возрастающим воодушевлением, которое хотел передать Александру. Он не переставал гладить его плечо, стремясь с каждым прикосновением к его чувствительной коже подарить ему частичку себя, всего себя, лишь бы унять эту страшную боль. Багоас, боясь даже поднять глаза на Гефестиона, гладил Александра по волосам, и его тонкие пальцы слегка дрожали от сильнейшего волнения.
- Мы ходили к ним чуть ли не каждый день, помнишь? И лиса нас уже не боялась потом, доверяла своих детенышей. Помнишь, как ты, уставший от любви, но счастливый, брал их на руки и улыбался? Знаешь, я тогда смотрел на тебя и умирал от восторга: твое лицо было таким божественно красивым в те мгновения... Эти лисята и наша первая близость – мне никогда не забыть тех чудесных дней... А ты, Александр, ты помнишь?
Он помнил. Конечно же, он помнил: такое забыть невозможно. И его глаза, на какое-то время засияли как прежде. В них засветилась великая любовь, то чувство, которое не могли сломить ни тяготы многолетней войны, ни тяжелые потери, ни предательство бывших друзей, ни даже крушение надежд.
- Они были такими теплыми, эти живые комочки, я помню, любимый, я все помню... – Александр едва заметно улыбнулся. Слезы по-прежнему катились из его глаз, но они уже несли очищение его душе.
- Мой Ахиллес, позволь мне тебе помочь, просто доверься мне... - прошептал Гефестион и потянулся к нему.
Александр с благодарностью встретил его губы, но даже не сделал попытки ответить на поцелуй. Гефестиону сейчас это было не важно. Он целовал любимое лицо с нежной медлительностью, наслаждаясь соленым от слез вкусом его кожи, касаясь небритой щеки своею щекою и упиваясь его горячим дыханием.
Александр покорно закрыл глаза и принимал поцелуи с нарастающим восторгом, но его грудь все еще вздрагивала от рыданий, а руки безвольно лежали вдоль тела, вместо того, чтобы ответить на ласки возлюбленного. И тогда его руки стал целовать Багоас.
Александр не сразу понял, что происходит, и лишь когда мягкие чувственные губы добрались до сгиба локтя, а нежные, но сильные руки распахнули на нем восточный халат, он удивленно открыл глаза и встретился взглядом с Гефестионом. На его немой вопрос у возлюбленного был давно готов ответ: еще один, уже не такой осторожный поцелуй. А потом тихий шепот в самые губы:
- Не нужно слов, Александр. Багоас тоже хочет тебе помочь, ты же знаешь...
Глубокий вздох вырвался из груди Александра вместе с покидающим его тело отчаянием. Он оценил жертву Гефестиона, поскольку прекрасно знал, как он относится к Багоасу, и был безмерно благодарен ему за это. Он запрокинул голову назад, доверчиво подставив шею под страстные поцелуи возлюбленного, и закрыл глаза, с покорностью наложника отдавшись во власть паутины таких знакомых и таких умелых рук. Гефестион медленно начал опускаться к груди Александра, легко при этом покусывая, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Багоас же теперь неуклонно подбирался к его начинавшему шевелиться достоинству, оплетая руками его бедра и поглаживая их внутреннюю поверхность.
Долго этой сладкой пытки в полном бездействии Александр выдержать не смог: его правая рука сама потянулась к Гефестиону, оказавшись под его халатом и скользнув по спине вниз, а левая – нашла черные волнистые волосы Багоаса, тотчас проникнув в их шелковую густоту. Желание разгоралось в глазах Александра быстро и неотвратимо, как лесной пожар, и вскоре завладело всем его существом, подчинив себе его мысли. Он уже не задумывался о том, что делает, просто сначала он требовательно потянул к себе Багоаса, а потом заставил Гефестиона оторваться от своего соска.
Бесконечно долгое мгновение их лица почти соприкасались над лицом Александра, укрывая царя своими длинными волосами от окружающего мира. Все трое пожирали друг друга глазами, и только Багоас все еще не решался посмотреть на Гефестиона прямо. А македонец уже понял, что за яростное желание светилось сейчас в глазах Александра, руки которого крепко удерживали подле себя обоих своих любовников. Еще совсем недавно Гефестион и подумать не мог, что такое когда-нибудь станет возможным, но сейчас он даже надеялся, что Александр захочет этого, поскольку не видел другого способа спасти любимого человека от самой страшной смерти: смерти души. И Гефестион ради этого был готов на все.
Он повернулся к Багоасу и взглядом заставил его поднять глаза. Что-то неуловимо быстро сверкнуло и исчезло в этих двух бездонных озерах, обещающих любому погибель. Этот взгляд – бесконечно печальный и вместе с тем дерзкий, манил к себе так сильно, что Гефестион тотчас почувствовал на себе, как сложно было ему противостоять. Что ж, сейчас он и не станет...
Они устремились друг к другу одновременно, повинуясь какому-то внутреннему сигналу. Гефестион ощутил вкус губ Багоаса – послушных, чувственных, сладких, и заставил себя признаться, что ему не хочется прерывать поцелуй. Горячая волна страсти захлестнула его почти сразу и тут же передалась Багоасу. Однако этот искушенный в любви юноша сейчас проявлял чудеса сдержанности: он во всем следовал за Гефестионом, не опережая его ни на шаг, но и ничуть не отставая. Стоило македонцу запустить пальцы в волосы Багоаса, как он ощутил у себя на затылке легкое касание, от которого по всему телу прошла крупная дрожь. А когда Гефестион, повинуясь глубоко скрытой ярости, с угрожающим неистовством сомкнул свою руку на шее прекрасного юноши, продолжая страстно его целовать, он почувствовал, как Багоас, и не думая вырываться из мертвой хватки вокруг горла, с силой потянул его за волосы назад, ни на мгновение не отрываясь от губ. Это было похоже на опасную игру, ставка в которой была для обоих слишком высока.
Они так увлеклись друг другом, что не сразу заметили, как приподнялся на своем ложе Александр с неудержимым желанием вмешаться в эту вакханалию страсти, происходившую прямо на его глазах. Они с готовностью приняли его в свой круг, и все трое, разгоряченные и возбужденные до предела, упали на кровать, сорвав друг с друга последние одежды, и сплели в неразрывный клубок свои тела, смешав дыхание, губы, руки, ноги в бешенном танце под аккомпанемент биения своих сердец.
Наконец они прекратили свое беспорядочное метание по ложу царя. Багоас оказался лежащим на спине в окружении двух македонцев и тут же воспользовался своим положением: его руки завладели разбухшими до предела фаллосами обоих и тут же вырвали отчаянные крики о пощаде из груди отважных воинов. Александр и Гефестион, склонившись над Багоасом, все же нашли в себе силы не отрываться друг от друга, не забывая при этом и юного перса, способного своей умелой изобретательностью расшевелить даже камень.
Гефестион почти уже не мог связно думать, его тело, натянутое, как струна, ныло от возбуждения и заглушало своим безудержным желанием соития любые другие мысли. Но он все же не мог не увидеть, как изменился Александр. Его лицо горело огнем, иссушив все слезы, горестная складка на лбу разгладилась, он тяжело дышал, полностью отдавшись во власть страсти. И все же в его глазах по-прежнему таилась тоска. Никто лучше Гефестиона не смог бы почувствовать разницу: он знал своего друга и возлюбленного лучше него самого, и теперь при виде этой глубокой печали у Гефестиона до боли сжалось сердце. Александр сейчас готов был отдаться страсти с неистовством, способным свернуть горы, с яростной отрешенностью, с неутолимой жаждой, граничащей с отчаянием, но это не могло до конца излечить его душу. Страсть рано или поздно будет удовлетворена, и грусть снова вернется, ввергнув Александра своей неотвратимостью в еще большую тоску.
Только любовь во всей ее красоте и бесконечности способна вернуть Александра к жизни. И Гефестион знал, что может заставить его друга ее почувствовать с новой силой.
Он потянулся к Багоасу, и после короткого поцелуя слегка отстранился от столь утонченно-красивого лица, чтобы заглянуть в его прекрасные глаза. Багоас запрокинул голову назад и встретил его взгляд прямо, из-под слегка опущенных трепещущих ресниц.
И в один-единственный миг Гефестион понял, почему Александр любил Багоаса. Просто его невозможно было не любить: преданный, заботливый, нежный, утонченный и бесконечно красивый. В этот самый миг он и сам любил этого прекрасного юношу, словно рожденного для любви и живущего ради этого священного чувства, находящего в нем высший смысл.
Сейчас в стремлении Гефестиона любить Багоаса не было ни малейшего притворства. И этот милый мальчик почувствовал искренность человека, которого всегда считал своим соперником и даже, наверное, врагом. Он смотрел на него с нетерпеливым ожиданием, готовый повиноваться каждому его движению, и Гефестион мог бы поклясться, что этот совсем не простой юноша поверил ему и очень хорошо понял: и его замысел, и его к себе отношение.
Гефестион слегка отстранился от Александра, чтобы оказаться прямо над Багоасом, и почувствовал, как руки царя недоуменно потянули его к себе, но еще не слишком уверенно и сильно. Ему же приходилось поступать сейчас жестоко по отношению к любимому человеку: он отвернулся от Александра и со всей нежностью, на которую только было способно его измученное болью за друга и постоянной борьбой с собой сердце, коснулся губ Багоаса.
Никогда раньше Гефестион не испытывал столь странного чувства: он был почти счастлив, когда бывший наложник из гарема Дария благодарно потянулся к нему, и каждое его движение навстречу было преисполнено благородного, торжественного самозабвения, от которого кружилась голова. Да, еще и за это Александр любил Багоаса: он был бесподобным любовником.
Но нельзя, ни в коем случае нельзя было сейчас забывать об Александре! Очарование Багоаса могло свести с ума кого угодно, но любовь Гефестиона к Александру была вне всяких соблазнов и вне времени. Это был великий и бесценный дар богов, ради которого он все еще жил. Нужно было помочь великому царю вспомнить, что этот дар предназначен для них обоих.
Гефестион, не отрываясь от губ Багоаса, свободной рукой развел его ноги, оказавшись меж прохладных бедер персидского юноши, и был готов в любое мгновение проникнуть в него. Когда же одной рукой он приподнял Багоаса за талию, а другой уже направлял свой возбужденный фаллос в горячее отверстие, Гефестион почувствовал, как сильные руки Александра буквально сбросили его со своего юного друга. Гефестион едва сдержал улыбку: его план сработал!
Александр поверг своего возлюбленного, даже не думавшего сопротивляться, на спину и оказался прямо над ним, распяв его своими руками на ложе. Глаза его сверкали звериной яростью, не сулившей ничего хорошего. Если бы сейчас в руках Александра оказался кинжал, он наверняка вонзил бы его в самое сердце изменника, как еще совсем недавно проткнул копьем Клита. Но в его глазах также затаился и панический страх – красноречивое свидетельство того, что он всегда боялся потерять Гефестиона, хотя до сего момента был уверен, что это никогда не случится.
На короткое мгновение Гефестион ощутил сладкую радость: наконец-то Александр почувствовал, как невыносима боль от необходимости делить возлюбленного с кем-то еще, и как ужасен, как разрушителен страх потерять любимого навсегда. Но он успел также подумать, что не останови его Александр, он сам ни за что не стал бы останавливаться. Они с Багоасом любили бы друг друга со всей нежностью и страстью, на которые только были способны. Они оба оказались бы в одинаковом положении: отсутствие ревности со стороны Александра к любому из них означало бы безразличие. Как это отразилось бы на Багоасе, Гефестион мог только догадываться, зато он точно знал, что на этом его собственная жизнь прекратилась бы, ведь от прежней любви Александра не осталось и следа, а, значит, жестокие боги все же лишили их своего бесценного дара.
Но, хвала Зевсу, этого не случилось.
Гефестион счастливо улыбнулся, посмотрев с искренней преданностью и любовью на человека, которого всегда боготворил, осторожно высвободил свои руки, обвил ими его шею и ласково прошептал:
- Я так боялся, что ты меня уже не любишь, мой Ахиллес…
Александр тяжело и шумно выдохнул: его дикий страх мгновенно прошел, а глаза перестали сверкать яростью. Он обернулся к Багоасу, который буквально светился любовью к нему, и все понял. Гефестион мог бы поклясться, что в эту минуту та самая глубоко спрятанная грусть покинула Александра.
- Я люблю тебя, Гефестион, как ты мог усомниться?! – воскликнул он.
- Помнишь, тогда, в Пелле, восемь лет назад, ты пришел ко мне после разговора с матерью? Ты ведь тогда тоже усомнился.
Александр мягко улыбнулся:
- Настал мой черед доказать тебе свою любовь…
Гефестион на мгновение блаженно прикрыл глаза, после чего посмотрел на Багоаса и улыбнулся ему.
- Александр, ты не должен ничего доказывать. Просто знай, что я… что мы оба слишком любим тебя, что бы ни случилось. Просто позволь нам излечить твою душу нашей любовью…
Гефестион встретил взгляд царя, который вновь сиял ярче тысячи солнц. Пред ними обоими был прежний Александр – человек, царь и бог, которого невозможно было не любить.
- Слишком? Мне не знакомо это слово, - прошептал Александр сквозь улыбку и счастливо упал на кровать, притянув к себе Багоаса и Гефестиона.
Два непримиримых соперника за сердце Александра сейчас были едины в своем порыве выплеснуть всю свою любовь без остатка, чтобы утопить в ней любые горести и печали царя своих сердец. Они действовали сообща, словно сговорившись заранее, понимая друг друга и Александра без слов, с полунамека и полужеста. Они взяли его в плотное кольцо: Гефестион как можно плотнее прижался к нему со спины, скрестив руки на его груди, а Багоас, закинув одну ногу на бедро Александра, устремился к нему спереди, обняв его за шею и коснувшись губ сладким поцелуем.
- Багоас… - выдохнул Александр в порыве нежности, - мой милый мальчик, как же я люблю тебя…
И они подарили Александру ни с чем не сравнимое ощущение наполненности одновременно снаружи и изнутри, и всемогущий царь едва не лишился рассудка от устрашающе мощной волны доселе не испытанного им наслаждения, хлынувшей из него и на него почти сразу же: ни он, ни Гефестион уже не в силах были сдерживаться.
Но от его любовников этим вечером не было пощады. Они тут же вновь превратили свои руки в шелковую сеть из ласк - невинных и доводящих до исступления, свои губы – в печать любви и греха, свою ненасытную плоть – в источник удовольствия и объект вожделения. Это было настоящее торжество вечной любви, феерия запредельных чувств, гимн нежной и безудержной страсти, пиршество истинной красоты молодых и сильных тел, музыка горячего дыхания, нежного шепота и блаженных стонов. Это была игра и пытка, борьба и преодоление, очень скоро заставившие Александра и Гефестиона почувствовать в себе новые силы.
Повторяя слова любви, предназначенные обоим, Александр повернулся лицом к Гефестиону и торжественно прошептал ему в самые губы:
- Любимый, не покидай меня никогда. Знай, что наша любовь священна – она благословлена на небесах.
- Да, Александр, это божественный дар для нас обоих…
Теперь они любили друг друга медленно, исступленно упиваясь каждым движением, каждым вздохом. Александр, лежавший поверх Гефестиона, ни на секунду не закрывал глаза, чтобы сполна насладиться мужественной красотою своего возлюбленного. В такт своим движениям он целовал его губы и грудь, касался щекою ресниц, ласково раздувал длинные волосы цвета благородной бронзы, и одновременно откидывал голову назад, подставляя шею под поцелуи Багоаса, когда тот своими настойчивыми и глубокими толчками, сопровождаемыми вполне целенаправленным поглаживанием рукой, едва не вырывал из его уст блаженный стон.
Александр не сразу понял, что своими умелыми руками Багоас не только помогает ему самому достичь вершин наслаждения, но и ласкает Гефестиона, который уже почти готов вновь испытать маленькую смерть и маленькое возрождение в объятиях Эроса. И, слыша, как учащается дыхание возлюбленного, ощущая, как дрожь сотрясает все его тело, Александр, как и много раз до этого, почувствовал, что готов разделить одновременно с ним и эту смерть, и это возрождение.
Они освободились оба, обильно оросив своим семенем друг друга и царское ложе. Скрепив свою любовь еще одним поцелуем, они, наконец, оторвались друг от друга, устало распластавшись на кровати и увлекая за собою Багоаса.
Совершенно счастливый выздоровлением своего господина, Багоас даже не заметил, что оказался лежащим между Александром и Гефестионом. Он ощутил это только тогда, когда они оба, заговорщически переглянувшись, ласково обняли его тонкий стан и подарили два нежных, но далеко не целомудренных поцелуя.
- Багоас, - прошептал ему на ухо Гефестион, - прости, что я иногда был слишком груб с тобой. Ты достоин гораздо большей любви и уважения, чем все, кого я знаю.
- И ты прости меня, благородный Гефестион, что я не раз сомневался в твоем праве на сердце нашего господина. Теперь я знаю, что он очень сильно любит тебя, и знаю – за что…
- Вы оба будете вечно жить в моем сердце, - вмешался Александр, и все трое, совершенно счастливые, больше не вымолвили ни слова, так и лежа, обнявшись, посреди смятых простыней, под куполом высокого шатра, словно глядя сквозь плотную ткань в небо, где могущественные боги зажгли в честь их любви мириады звезд, каждая из которых была им бесценным подарком…
Гефестио́н (греч. Ήφαιστίων; 356 до н. э., Пелла — 324 до н. э., Экбатана) — ближайший друг Александра Македонского и один из его полководцев.
Гефестион, сын Аминты из Пеллы, был примерно одного возраста с Александром и рос вместе с ним. Нет свидетельств об их совместном обучении у Аристотеля в Миезе, хотя Диоген Лаэртский упоминает о переписке между философом и Гефестионом.
О взаимоотношениях Гефестиона и Александра лучше всего передал Плутарх:
"Александр часто говорил, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг царя. Из-за этого Гефестион и Кратер питали скрытую вражду друг к другу и нередко ссорились. Однажды в Индии ссора их дошла до того, что они обнажили мечи. К тому и к другому бросились на помощь друзья, но Александр, пришпорив коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял у него Александра"
Гефестиона также иногда называют любовником Александра. Отчётливые свидетельства современников по этому поводу отсутствуют, хотя свидетельства о бисексуальности Александра, вполне обыденной для македонских царей и античных греков классической эпохи, имеются. У Арриана в «Походе Александра» (начало II века) сообщается о том, что, отправляясь в поход, Александр посетил Трою и «возложил венки на могилу Ахилла, а Гефестион, говорят, возложил венки на могилу Патрокла»; Клавдий Элиан в «Пёстрых рассказах» (III век) поясняет: «Когда Александр украсил венком могилу Ахилла, Гефестион также украсил Патроклову могилу, желая дать понять, что любим Александром, подобно тому, как Патрокл был любим Ахиллом»; указания на любовный характер связи между Александром и Гефестионом содержатся также в 24-м письме Псевдо-Диогена (обвинявшего Александра в том, что им «… управляли бёдра Гефестиона»), «Беседах» Эпиктета и т. д.. Помпей Трог в эпитоме Юстина пишет про Гефестиона, что «сначала он был дорог царю юношеской своей красотой, а потом своими заслугами».
Александр приносит жертву перед гробницей Ахилла в Трое.
Гефестион сопровождал Александра на протяжении всего похода в Азию, будучи в составе «Отряда друзей». После битвы при Иссе Александр в сопровождении Гефестиона отправился осматривать личный караван бежавшего царя Дария. Их встретили старшая дочь Дария Статира и его престарелая мать Сисигамбис. При виде победителей мать-царица пала ниц перед Гефестионом, который был выше ростом и по представлениям персов более походил на царственную особу. Александр успокоил её, добавив: «Не волнуйся, мать, он — тоже Александр».
В решающей битве при Гавгамелах в 331 году до н. э. Гефестион был ранен в руку. Если до этого времени он был просто личным другом царя, то теперь входит в число так называемых «телохранителей», из числа которых царь назначал полководцев и сатрапов завоёванных провинций. Впрочем, царь редко поручал Гефестиону самостоятельное командование отрядами.
Перед походом в Индию и переходом через Гиндукуш (в современном Афганистане) Александр произвёл Гефестиона в «хилиархи» (персидский ранг) и фактически поставил его вторым после себя человеком в государстве. Во время похода Гефестион находился в головном отряде, занимался сооружением мостов, а также командовал конницей гетайров в битве при Гидаспе. Именно Гефестион по отзыву Лукиана изображён на картине древнегреческого художника рядом с Александром во время женитьбы последнего на Роксане.
Свадьба в Сузах: Александр с женой в центре, Гефестион по его правую руку.
Вернувшись после тяжёлого индийского похода в Сузы, одну из столиц Персидской империи, Александр женился на дочери Дария Статире, а её младшую сестру Дрипетиду отдал в жены Гефестиону. Таким образом он решил скрепить дружбу с Гефестионом родственными связями.
Осенью 324 до н. э. армия Александра расположилась в Экбатанах на зимовку. Там, во время торжественных игр, после одного из пиршеств Гефестион заболел и спустя неделю скончался. Существуют разные версии о причине его смерти, наиболее вероятной кажется тиф (об этом свидетельствуют описанные симптомы болезни). Также распространено мнение об отравлении Гефестиона, так как у него, как у наиболее приближенного к царю человека, было множество завистников и врагов.
Александр был потрясён его смертью. Обезумев от горя, отменил все празднования и велел казнить врача, лечившего Гефестиона. По словам Арриана: «Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна». Было велено воздавать почести Гефестиону как великому герою. Тело его было перевезено в Вавилон и сожжено с очень затратными почестями.
Восемь месяцев спустя и сам Александр скончался от болезни.
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:15 |
Александр, путаясь в роскошной, но неудобной длинной персидской одежде, не шел, как подобает царю, а бежал по огромному дворцу в покои Гефестиона.
Только что ему сообщили, что Гефестион нездоров и что ему все хуже и хуже. Занятый было обсуждением предстоящей экспедиции Неарха, Александр почувствовал, как разом его обжег ни с чем не сравнимый страх потерять любимейшего Гефестиона.
Ни его прекрасная жена, ни друзья, ни мать, коварная Олимпиада, не осознавали, насколько дорог был Александру Гефестион. За все годы, что они знали друг друга, их любовь не угасала ни на секунду. Женитьба Александра, хоть и воспринятая Гефестионом очень тяжело, не поколебала их взаимных чувств. Напротив, благородный Гефестион, понимая, что у Александра должен быть наследник, торопил его с выбором. Только истинная, чистая любовь была способна на такую жертву!
Александр, повелитель целого мира, конечно, был окружен пышной свитой, сотни прислужников ловили каждый его жест, лучшие танцовщицы, а особенно танцовщики были готовы услаждать взор великого царя, искуснейшие музыканты наводнили его дворец, дабы игрой на своих инструментах развевать тоску божественного Александра. Тысячам славословий придворных поэтов внимал повелитель Азии...
Но среди всей этой орды не более десятка человек по-настоящему любили Александра и были ему всей душою преданы. Остальные – искали поживы, исполненные гордыней, что могут видеть величайшего из властителей земных и даже иногда удостоиться нескольких слов с ним. Но обмануть его они не могли: Александр, правда, не без удовольствия внимавший хвалебным одам, понимал, что сейчас, в этом зале, наполненном фимиамом курящихся зелий, уставленном дорогими яствами и сосудами с великолепным вином, только несколько македонцев – его военачальников и друзей, прошедших с ним все трудности блистательного военного похода, – любят его как талантливого полководца, мудрого и справедливого правителя, друга с детских лет. И первый из них – Гефестион... Прочие же, не задумываясь, покинули бы Александра, если бы он лишился трона или оказался в опасности.
Он строго корил себя за то, что в последние дни много проводил времени с Багоасом – бывшим наложником Дария, – совсем позабыв о верном Гефестионе. Он даже хотел заставить того ревновать себя к Багоасу, хотя прекрасно знал, что сам долго без Гефестиона не выдержит. Он мстил жизни за свой страх и неведомую доселе растерянность. Он мстил... Кому же на самом деле?! Вот, вот кара Афродиты за пренебрежение ее дарами! Александр глухо простонал...
Все это промелькнуло в голове Александра куда быстрее, чем было рассказано. С каждым шагом его сердце сжималось все сильнее, он спешил так, как будто его появление могло чем-то помочь Гефестиону.
Вокруг ложа Гефестиона столпились лекари, слуги, но при виде Александра все мигом расступились, увидев помутневший взгляд самого на себя не похожего царя.
Он пал на колени перед мягкой, богато убранной постелью, на которой лежал обессилевший Гефестион. Александр с ужасом заметил серовато-бледную тень на смуглой коже больного. Хриплым от волнения голосом, в котором, однако, звучала вся нежность, на какую только способен человек, он спросил:
– Гефестион, любимейший мой друг, слышишь ли ты меня?
Приоткрыв глаза, Гефестион попытался улыбнуться в ответ и едва слышно ответил:
– Твой голос, о доблестный из воителей, я всегда услышу, даже сейчас, у берегов Леты.
– Молю тебя, Гефестион, не говори так. Через несколько дней ты будешь здоров, и мы поедем в Египет, чтобы отдохнуть там, а потом отправимся в новый поход, к новой славе. Разве не ты так хотел этого?
– Да, мой Александр, я знал, что тебе нужны новые походы и новые завоевания. Я видел, как жадно горели твои глаза, всматриваясь в далекий горизонт; ты живешь этим. И нет для меня большего счастья, чем видеть тебя счастливым...
Речь Гефестиона прервалась, он судорожно сглотнул, а Багоас отер обильный пот на челе его. Александр в отчаянии обвел взглядом собравшихся, и на мгновение он увидел искорку удовлетворения, промелькнувшую в бездонных глазах перса. Но мысли Александра были заняты сейчас другим: как спасти Гефестиона?
Он видел, как сквозь пелену, украдкой покачавшего головой лекаря. Да он и сам знает, что от лихорадки нет лекарства в целом мире. А будь – он сам бы мчался за ним день и ночь, готовый на все ради обожаемого Гефестиона. «О великие боги, за что вы караете меня? Разве скудные жертвы я приносил вам? Разве малы были мои дары храмам? О Аид, властитель царства мертвых, не отнимай у меня Гефестиона!»
– Александр, помнишь Эрис, подругу Таис Афинской? Эрис как-то сказала мне, что будет ждать на берегу реки Стикс свою незабвенную афинянку, если сойдет в мрачное царство Аида первой. Знай, и я буду ждать тебя там, так что Харону придется повременить с переправой...
Александр с еще большим страхом слушал тихие, с болезненным хрипом вырывающиеся слова любимого. Он хотел что-то возразить, но рыдания душили его. Со стоном уронил он голову на грудь Гефестиона.
– Любовь моя, не оставляй меня одного!!! Я не могу жить без тебя!!!
– Это самые лучшие минуты моей жизни, о мой царь. Я слышу, как летит за мной Танат на черных холодных крыльях. Но мне совсем не страшно, ведь рядом со мной тот, за которого я умер бы тысячу раз.
Тело Гефестиона сотрясала крупная дрожь, он едва выговаривал слова. Укрытый теплыми одеялами, пледами, лежащий на пуховой перине, он мучительно страдал от холода.
– Александр, мне так холодно...
Александр, снедаемый горечью от сознания собственного бессилия, вдруг захотел остаться один с Гефестионом.
– Уходите!
– Но, царь... – осмелился было один лекарь.
– Вон! – взревел Александр, и все высыпали из комнаты.
Остался лишь Багоас, все так же вытирая пот со лба Гефестиона.
Александр рассвирепел: «Неужели этот мальчишка думает, что способен занять место Гефестиона? Что, после нескольких ночей в царской опочивальне он считает себя вправе не повиноваться приказаниям?!»
Выгнав Багоаса, Александр ласково поцеловал неподвижно лежащего Гефестиона в полуоткрытые губы.
– Сейчас, потерпи, о мой возлюбленный Гефестион. Я согрею тебя своим теплом, теплом моей любви...
Александр быстро разделся и швырнул скомканную одежду в угол. В этот миг Гефестион пришел в себя и устремил на Александра взгляд, полный немого обожания.
– Ты так прекрасен, Александр. Воистину, ты сын Зевса, а не смертного. Как я счастлив, что в свитках великих мойр наши имена оказались рядом! Подожди еще немного, дай мне запечатлеть твой прекрасный образ в своем сердце навеки...
Александр, еще чуть повременив, сияя мужественной красотой своего тела, не мог больше сдерживаться и, откинув жаркие одеяла, лег рядом с возлюбленным. Гефестиона по-прежнему бил озноб. Александр обнял его, прижавшись к нему так тесно, как только мог.
Блестящий полководец, отважный, как лев, пламенной речью воодушевлявший свое войско перед битвой, сейчас Александр не мог найти нужных слов. Они застревали в его горле, тонули в горячих слезах, орошавших лицо Гефестиона. Сердце Александра разрывалось от любви, жалости, тоски и боли. Он не мог поверить, что его филэ должен уйти. Придя в себя, больной с трудом заговорил.
– Александр, ты рядом со мной? Наверное, я уже умер, и боги, сжалившись над нами, забрали нас двоих на светлый Олимп. А если нет, то я все равно счастлив, будучи в твоих объятиях.
– Ты не умрешь, дорогой мой Гефестион, ты должен жить. Афродита, щедро оделившая нас своей милостью, не позволит ему угаснуть с тобой.
Близость такого совершенного, изумительной красоты тела, каждая черточка которого была знакома Александру, пусть и горевшего в огне, заставляла Александра постоянно думать о том, как несправедливо, что Гефестион, его Гефестион, в цвете лет, здоровья, должен покинуть этот мир... Внезапно он в ужасе почувствовал, что в его теле разгорается огонь, повинуясь властному приказу любви. Он ощутил непреодолимое желание насладиться Гефестионом, припасть к его губам, целовать каждую клеточку его тела, подарить филэ всего себя, слиться с ним на какое-то время воедино. «Нет, – стиснув зубы, подумал Александр, – Гефестиону нужны силы, ты попросту убьешь его...»
Знал бы Александр, что Гефестион, лежащий в полубреду, ничего так не желал, как в последний раз предаться с Александром сладкому упоению близости. Но предсмертная тяжесть его век и ужасающая слабость в теле, измотанном болезнью, не позволяли ему даже взглянуть на любимого. Его телесные муки были сильны, но они не шли ни в какое сравнение с невыносимыми душевными страданиями Гефестиона. Собравшись, наконец, с силами, он сказал слабым голосом:
– Александр, подари мне свою ласку, я хочу уйти, озаренный светом нашей любви.
– Нет, филэ, – со слезами ответил Александр, терзаемый болью, что не может исполнить желание Гефестиона, как бывало раньше, – нельзя отнимать у тебя силы. Ты должен бороться и победить. А потом, потом мы уединимся и проведем вместе столько времени, сколько понадобится.
Наверное, сама великая богиня Афродита, видя безрассудную преданность и покорность Александра и Гефестиона своему могуществу, разожгла в последнем неугасимое пламя страсти, давшее ему силы.
Гефестион с радостью заметил, что Александр полностью обнажен, с усилием стащил он с себя спальное одеяние и прижался губами к губам Александра. Тот попытался воспротивиться, успокоить своего филэ, заставить лежать смирно, но не смог. Голос разума был мгновенно заглушен ненасытным зовом страсти. Александр ответил на поцелуй с нетерпением и жадностью, он чувствовал, что они были одинаковы с Гефестионом в своем едином безудержном порыве. Их близость лишь в малой доле могла давать им то, чего они хотели: слиться, стать неделимым целым, унестись за облака выше бессмертных богов навсегда, а не на миг.
Жаркий поцелуй длился долго, очень долго, возбуждение обоих достигло немыслимых пределов. Но каждый из них, в первую очередь, думал о другом, о его удовольствии, о его радости, нисколько не заботясь о себе. В этом заключалось высшее проявление их любви, примеров которой нет и не было в мировой истории.
Александр, запретив Гефестиону двигаться, осыпал поцелуями сначала лицо, потом шею и грудь любимого, ежесекундно восхищаясь правильностью линий этого божественного тела. Верно, сам Пигмалион придал ему столь чарующую форму, которой позавидовал бы Аполлон.
Спускаясь все ниже, трепетно касаясь губами нежной кожи, Александр, наконец, достиг своей главной цели. Ни секунды не медля, он обхватил губами возбужденный фаллос Гефестиона, на что тот ответил сладким стоном. Александр пылко ласкал этот орган всевозможными способами, пустив в ход все свое умение. Он чувствовал, как руки филэ блуждают в его густых светлых волосах, невольно прижимая голову Александра к своим чреслам.
– Поверь, Александр, никто не заменил бы мне тебя. Я схожу с ума от твоих нежных прикосновений. Только твои ласки дарили мне радость и желание жить. А теперь позволь мне тоже с лихвой окупить твою любовь.
Гефестион привлек Александра к себе, на несколько минут приникнув к его губам жгучим поцелуем. Язык Гефестиона мягко скользнул по телу Александра, не обойдя вниманием напрягшиеся соски. Затем Гефестион, дав знак царю откинуться на ложе, легко вобрал его готовый уже излиться орган. Ласки Гефестиона были так же утонченны и продолжительны, как полученные им от Александра. Ни один из них не хотел, чтобы эта ночь закончилась. Наконец Александр почувствовал, что вот-вот взмоет на волнах накатывающего оргазма, он без слов приподнялся и стал напористо массировать фаллос своего филэ. Не оставаясь в долгу, Гефестион ответил тем же. И через секунду оба изверглись, обильно залив семенем спутанное ложе.
Короткая передышка – и снова руки Александра обвили шею Гефестиона. Их глаза встретились, сияя подобно звездам, а сердца наполняла, многогранно переливаясь, общая песнь любви.
И все же Александр чувствовал, что его сильный, неутомимый, изобретательный Гефестион дышит тяжелее обычного, а его тело обжигающе горячо.
– Любимый, ты должен отдыхать, – взволнованно начал Александр, когда Гефестион вновь начал опьяняющую игру страсти, но возлюбленный не слушал его. Опять искусные руки заскользили по телу Александра, а губы дурманящим поцелуем заглушили все возражения. Александр, покоривший столько народов, сдался без боя, и это было полное поражение, но какое сладостное...
Двое сплелись в единое целое. Что это было: нерушимый союз или борьба? Языки двигались в сумасшедшем танце, руки нежно гладили кожу, стоны, прерывистые вздохи смешались в одну волшебную мелодию любви. Два закаленных в боях воина одаривали друг друга самой трепетной лаской, и тем трогательнее и чище казались их отношения.
Александр снова и снова целовал лицо Гефестиона, прямые широкие плечи, твердую шею и грудь, наслаждаясь ответными ласками возлюбленного. Сила их любви очень скоро вознесла их опять в блаженные высоты оргазма...
Обняв Гефестиона, Александр стал засыпать. Ему снилось, как они с филэ, завоевав Италию и Сицилию, едут назад в Вавилон, где его встречает гордая им мать, Роксана и восторженное людское море...
Пробуждение Александра было ужасным. Он увидел смотрящие на него огромные неподвижные глаза Гефестиона, а руки, сомкнутые на шее Александра были холодны, как лед. Александр, сам похолодев, понял все.
Отчаянный крик Александра всполошил дворец, в опочивальню сбежались люди.
Александр бился на холодном ложе, бессильный принять утрату, разрывавшую его душу. И вдруг он с беспощадной ясностью понял, что все его искания, мечты и надежды имели смысл, только если Гефестион был рядом. После каждого победного сражения он ловил полный восхищения и любви взгляд возлюбленного, в котором ясно читалось: «Александр, ты все делаешь верно. Я горжусь тобой». «А теперь...» – Александр не мог додумать до конца.
Он не помнил, сколько времени пролежал в покоях Гефестиона, утопая в слезах. И тут он ощутил, что ему больше незачем этот мир. И мысль о яде вдруг соблазнительно мелькнула* в его голове.
– Да, – прошептал Александр, – подожди меня, любимый, скоро я последую за тобой.
Он тяжело поднялся и направился в свои покои. Он знал, что ему предстоит еще пережить несколько дней, нося в душе эту непередаваемую боль: он должен сам соблюсти все необходимые обряды прощания с Гефестионом в этом мире. Но среди горечи и отчаяния уже мерцала слабая искорка надежды.
– Гефестион, мы войдем в царство Аида вместе...
|
|
|
|
192.168.32.0
|
| 21.11.2012, 23:15 |
Александр Македонский был, несомненно, великим полководцем, но одолеть огромную Персидскую державу, а затем дойти до Северо-Западной Индии, без друзей и соратников он вряд ли мог. Среди выдающихся сподвижников Александра историки чаще всего называют Птолемея, Пармениона, Антигона, Клита, Кратера и, конечно же, Гефестиона. В исторической литературе существует неоднозначная оценка деятельности и личности Александра, но отношение к его ближайшему другу и соратнику – Гефестиону, можно сказать, не вызывает бурных диспутов. Все источники и исследователи описывают Гефестиона близким другом Александра, беспрекословно выполняющим волю своего царя. Тем не менее, отношение к Гефестиону, на наш взгляд, не может быть столь упрощенным и однозначным. Не исключено, что Александр рассматривал своего близкого друга возможным преемником, способным в случае гибели продолжить его дело. Гефестион, сын Аминтора, происходил из знатной македонской семьи. Как свидетельствуют документы, он был ровесником Александра; возможно, они были знакомы еще до начала обучения у Аристотеля . Курций Руф пишет, что «это был самый любимый из друзей царя, выросший вместе с ним, поверенный всех его тайн». Гефестион очень рано занял особое положение при Александре и сохранял его до последних дней. Он оставался рядом с будущим царем даже тогда, когда Филипп, недовольный тайными переговорами сына о брачном договоре с сатрапом Карии Пиксодаром, выслал из страны многих его друзей. Во время похода в Азию положение Гефестиона неуклонно росло: начиная поход лишь личным другом царя, он стал его незаменимым соратником. В первые годы долгого пути по просторам Азии мы не встречаем нашего героя среди высшего командного состава: это место занято другими – Парменионом, Филотой, Клитом и прочими. На этом этапе Гефестиона и Александра связывали, по- видимому, лишь крепкие дружеские отношения. Не исключено, что Александр, обожавший Гомера и стремившийся во всем подражать Ахиллесу, видел в Гефестионе второго Патрокла. Примечательно, что, посетив в Малой Азии могилы гомеровских героев, Александр возложил венок на могилу Ахиллеса, а Гефестион – Патрокла. Только Гефестиона взял с собой Александр во время визита в шатер матери и жены Дария Кодомана, попавших в плен после сражения при Иссе. Об этом событии Диодор рассказывает так: «Царь на рассвете вместе с самым любимым другом своим, Гефестионом, пришел к женщинам. Оба они были одеты одинаково, но Гефестион был выше и красивее, и Сисигамба, приняв его за царя, пала перед ним ниц. Присутствовавшие стали качать головой и руками показывать на Александра. Сисигамба, устыдившись своей ошибки, простерлась сызнова перед Александром. Но царь, подняв ее, сказал: «Не волнуйся, мать! Он тоже Александр». Эта фраза царя, как оказалось, имела большой смысл и стала отправной точкой для нового этапа во взаимоотношениях Александра и Гефестиона. Начинается карьерный рост Гефестиона, раскрывший организаторские способности и военный талант, сделавшие его не только незаменимым другом, но и соратником. Одним из первых заданий Гефестиону было организовать управление городом Сидон в Финикии, и он с ним успешно справился. Исполняя следующее поручение, Гефестион провел флот из Финикии до Египта. В битве при Гавгамелах Гефестион, теперь уже начальник телохранителей, сражался рядом с царем и был ранен в руку: «…раненых же оказалось очень много, был среди них и Гефестион, начальник телохранителей, один из наиболее известных командиров (копье попало ему в руку)». После разгрома Дария при Гавгамелах и установления власти македонцев в Персии, стали нарастать противоречия в ближайшем окружении Александра. Военачальники становятся сатрапами, и вместе с властью получают огромные богатства, о которых они раньше могли только мечтать. Тем временем, Александр, продолжая поход на восток, меньше теперь прислушивается к советам старого окружения, а на первые места выдвигает новых людей. Следуя персидским обычаям, он заставлял это делать и своих соратников. Свободолюбивые македонцы, привыкшие видеть своего царя первым среди равных, болезненно воспринимали происходящее. Конфликт перерос в заговор Филоты, сына Пармениона. Заговор был раскрыт и к Филоте, по предложению Гефестиона, Кратера и Кена, были применены пытки, под которыми он и признал свою вину. Филота молил Гефестиона о пощаде, но друг царя ему не помог; Филота был казнен по македонским обычаям. Гефестион сыграл не очень благовидную роль и в «деле Каллисфена» - философа и племянника Аристотеля. Сказав однажды Александру, что философ обещал ему пасть ниц перед царем, но не сдержал своего слова, он предопределил его судьбу. Должность командира гетайров, занимаемую Филотой, Александр разделил между Гефестионом и Клитом. Конница гетайров при этом была поделена, и Гефестион возглавил одну из двух гиппархий. Арриан предположил, что Александр «не хотел вручить командование такой большой конницей… одному человеку, хотя бы и самому близкому». Но с этим вряд ли можно согласиться: в столь деликатном деле видную роль сыграли другие соратники, которые рассчитывали после казни заговорщиков разделить их должности. Конница гетайров была лакомым куском, и передача ее одному лишь Гефестиону могла вызвать зависть и недовольство близкого круга царя. Не стоит также забывать, что Гефестион до этого не занимал важных военных должностей, а потому Александр посчитал нужным постепенно вводить его в курс дела. С другой стороны, назначение Гефестиона на должность «гиппарха» позволяло царю в критической ситуации опереться на своих «друзей» - гетайров. Положение Гефестиона значительно укрепляется в Средней Азии: здесь он занимается заготовкой провизии и заселяет разоренные провинции. Вступив в Индию, Александр разделил свою армию. Командование отдельными подразделениями он поручил Гефестиону и Пердикке, передав под их руку полки Горгия, Клита и Мелеагра, а также половину конницы «друзей» и всю наемную конницу. Им предстояло привести к покорности всех, кто находился на пути к Инду. Выполняя приказ, Гефестион разбил войска местного князя Астиса, подчинил Омфиса, а затем, соединившись с подошедшей армией Александра, принял участие в битве с раджой Пором, сражаясь во главе своей гиппархии рядом с царем. Возглавляя две пешие фаланги, свою гиппархию, гиппархию Деметрия и половину лучников, он покорил значительную часть северо-западной Индии, после чего отправился к реке Гифасис для соединения с Александром. После мятежа македонского войска на реке Гидасп, было принято решение вернуться в Персию. Здесь на Гидаспе Александр разделил свою армию на части. Один отряд под командованием Кратера должен был идти по правому берегу реки. Гефестион шел по левому берегу, возглавляя большую и лучшую часть армии, в состав которой входило и до двухсот слонов. На месте слияния Гидаспа с Акесином Гефестиона и Кратера ждало войско Александра, переправлявшееся по самой реке. Далее Гефестион с небольшим отрядом двинулся по берегу Инда, приводя к повиновению местные племена, заселяя и обустраивая города. Пройдя тяжелый путь через пустыню Гидрозию, они вновь разделились: Гефестион с большей частью войска двинулся побережьем из Кармании в Персию, а Александр направился в Пасаргады. После долгого похода армия соединилась в Сузах, где были устроены грандиозные празднества по поводу бракосочетания Александра с дочерью Дария III Статирой. За Гефестиона царь выдал младшую дочь Дария, сестру Статиры Дрипетиду. Как отмечает Арриан, Александр хотел, чтобы дети Гефестиона и его дети были двоюродными. Из Суз Александр и Гефестион отправились в Экбатаны – столицу исчезнувшего к тому времени Мидийского царства. По пути в Мидию Александр принял решение отправить на родину старых и больных македонских солдат во главе с Кратером и его помощником Полиперхонтом. Отправка Кратера была на руку Гефестиону: оба полководца испытывали друг к другу неприязнь, нередко переходящую в открытую ссору. Причина конфликтов заключалась в том, что ко времени окончания Восточного похода отношение Александра к соратникам сильно изменилось. Дружеские отношения отошли теперь на задний план, и царь оценивал военачальников по их личным способностям и заслугам. Так Евмен, не македонец, а грек по национальности, стал начальником канцелярии и играл не последнюю роль в системе управления. Но дальше всех по карьерной лестнице продвинулся Гефестион. Во время похода в Индию он фактически стал вторым лицом после Александра, а по возвращению в Персию породнился с царем. Лично для Гефестиона была введена новая должность хилиарха. Заняв важные посты, Гефестион стремился сохранить позиции единственного в своем роде царского друга. По этой причине почетное удаление Кратера – друга и соратника Александра, можно расценить как важную победу нашего героя. Несмотря на видимый успех, Гефестион опасался укрепления позиций талантливых и популярных в войске товарищей, а это, в свою очередь, заставляло его нервничать и вступать в ссоры. Резкую характеристику Гефестиона мы находим у английского исследователя П. Грина: «Гефестион, второе «я» царя не был популярен. Высокий, сильный, своенравный, злой, недалекого ума, он хорошо мог командовать тысячей воинов, но не годился для того, чтобы управлять. Основной его характеристикой была неукоснительная личная преданность Александру». Напротив, немецкий историк Ф. Шахермайер полагал, что Гефестион был человеком способным и готовился занять место Александра в случае внезапной смерти последнего. К слову сказать, именно об этом свидетельствует назначение Гефестиона хилиархом. Должность хилиарха существовала при персидском дворе и означала нечто вроде должности первого министра, командира дворцовой стражи и начальника царского эскадрона. Можно сказать, что в руках Гефестиона сосредоточились все нити управления страной и охрана ее государя. Этот важный пост Александр мог доверить только верному другу. Как замечает Ф. Шахермайр, большую роль в назначении сыграло и ожидание приезда в лагерь влиятельного и популярного в войске Антипатра. Не стоит забывать, что прямых наследников, способных принять власть, у Александра тогда еще не было, а Гефестион, получивший высокое назначение и ставший родственником самого Александра и царя Дария как никто другой подходил на роль регента. В случае отсутствия наследника трон мог сразу перейти к Гефестиону. Для любого правителя вопрос о наследнике является первоочередным, при этом не важно, молод или стар правитель, и здоров ли он. Убийство Филиппа служило Александру наглядным примером. Впрочем, и на его жизнь покушались неоднократно. Восточная политика Александра неоднозначно воспринималась его ближайшим окружением. Соратники царя разделились на два лагеря: Гефестион, Пердикка, Птолемей и Евмен приняли ее полностью, Антипатр, Кратер и Антигон решительно не желали объединения Востока и Запада. Следовательно, возможных преемников следует искать в первой группе. Птолемей не годился на роль правителя огромной империи: он рано отказался от идеи сохранения единой страны, приложив немало усилий для ее развала. Видимо, Александр знал настроение Птолемея и не стремился приблизить его к себе: несмотря на заслуги, его положение не содержит какого-либо значительного карьерного роста. Евмена вряд ли вообще стоит рассматривать как возможного преемника: верный делу Александра, мужественный воин и первоклассный полководец он имел низкое происхождение. Лично для Александра происхождение не имело значения, но македонская знать отказывалась считать Евмена своим. Пердикка, представитель знатной фамилии из Орестиды, тонкий и дальновидный политик, один из немногих подходил на роль преемника. Царь всегда испытывал к нему полное доверие и после смерти Гефестиона именно Пердикка стал его ближайшим другом, а также командиром первой гиппархии гетайров. Не случайно именно ему Александр передал перед смертью свой перстень. Но самым вероятным преемником Александра следует считать Гефестиона. Среди окружения царя он был самой компромиссной фигурой. Будучи хилиархом он контролировал вооруженные силы и управление страной. Статус близкого друга Александра, очень важный для македонцев, персов и царских родственников, мог избавить империю от гражданской войны. После смерти царя управление страной должно было перейти именно к Гефестиону, точнее даже не перейти, а остаться в его руках. Выживи Гефестион после болезни, македонская империя избежала бы многих потрясений и сохранила свое единство: его военный талант, твердый и решительный характер позволяли подавить очаги гражданской войны. Однако, во время празднеств в Экбатанах, Гефестион заболел и через семь дней умер. Когда Александру сказали, что Гефестиону плохо, он поспешил к нему, но в живых уже не застал. О горе Александра античные историки писали по-разному, в зависимости от того, относился автор к Гефестиону и самому Александру благожелательно или же злобствовал и завидовал. Юстин пишет, что Александр оплакивал своего друга так долго, как не подобает царю. Подражая Ахиллесу, Александр обрезал над трупом свои волосы и сам правил колесницей, везшей тело друга. Подобно Ахиллесу, Александр задумал устроить гимнастические и мусические состязания, и для этого были подготовлены 3000 участников. Говорят, что короткое время спустя они состязались на похоронах самого царя. Заупокойной жертвой для Гефестиона стало перебитое племя косев. Александр велел вечно чтить Гефестиона как героя и даже вопросил Амона, разрешает ли тот приносить Гефестиону жертвы как богу. Клавдий Элиан пишет: «Некоторые считают, что всем, что было учреждено для похорон Гефестиона, воспользовались на похоронных торжествах в честь самого Александра, ибо смерть постигла царя, когда траурные обряды по Гефестиону еще не были исполнены». Со смертью Гефестиона для Александра закончилась целая эпоха, а если провести аналогию с их любимыми героями – Ахиллесом и Патроклом, - то и сама жизнь. Как верно подметил Арриан: «Для Александра смерть Гефестиона была великим несчастьем; думается мне, что Александр предпочел бы скорее умереть, чем пережить его, так же как, думаю, и Ахилл пожелал бы скорее умереть раньше Патрокла,
Гефестион понимал, что дальше так продолжаться не может. Александр, снедаемый страшными сомнениями в своей непогрешимости, горечью и болью от предательства и потери Клита, уже третий день никого к себе не подпускал, вызывая роптание среди своих полководцев и солдат, друзей и недругов. Гефестион все это время был вместе с ним, но от этого боль Александра не становилась меньше, как бывало когда-то.
***
Когда-то... Восемь лет назад (целая вечность!), когда царя Филиппа убил Павсаний, его бывший фаворит, Александр тоже страдал. Подозревая свою мать в этом чудовищном заговоре, он не мог смириться с тем, что он – Александр, сын Зевса, взошел на трон, орошенный кровью собственного отца, которого уважал, несмотря на многочисленные распри, с которым успел пройти плечом к плечу не одну кампанию. Тогда вечером, после долгого разговора с Олимпией, которую всегда любил, но которая всегда хотела сделать его орудием в своей непримиримой борьбе с Филиппом, он сам пришел к нему и устало остановился в дверях, склонив голову на грудь. Лохматые золотые космы Александра скрывали его дымчато-серые глаза, но Гефестион знал, что они готовы наполниться слезами. Он сразу почувствовал, как ему сейчас тяжело, и боль Александра кольнула в сердце острым кинжалом.
- Мой царь, - выдохнул он, боясь, что Александр уйдет, так и не получив того, зачем пришел - поддержки. Его гордыня уже тогда была сильнее него самого.
Гефестион подошел ближе. Он осторожно положил руки ему на плечи, боясь спугнуть, сжал пальцы, ощутив, как напряжено тело друга, склонил голову так, чтобы заглянуть в его опущенные глаза.
- Мой Ахиллес, что бы ни случилось, я – с тобой, помни это.
- Я знаю, мой Патрокл, но сейчас я одинок, как никогда одинок...
Александр ни на что не жаловался и никого не обвинял - только эти полные невыразимой горечи слова. Но для Гефестиона в них заключалось все: и скорбь от потери отца, и мучения из-за недопонимания с матерью, и недоумение от злого шепота за спиной. Он почувствовал, как боль разливается по телу Александра. О, боги! Гефестион готов был отдать жизнь, лишь бы он не страдал.
- Ты не одинок, Александр, и я тебе это докажу.
Гефестион спустил свои ладони с плеч Александра по его рукам, перехватил запястья, сцепил руки друга и возлюбленного у себя за спиной, заставив коснуться ягодиц, и прижался к нему так тесно, как только смог. Откинувшись немного назад, Гефестион какое-то время жадно ловил дыхание Александра, заворожено глядя на его полуоткрытые губы – манящие, мягкие, но упрямые, так и не позволив себе сейчас до них дотронуться, пока не заметил, что царь, наконец, оторвал свой взгляд от пола и впился глазами в его глаза. Когда Александр так смотрел, он, сын Аминтора, всегда чувствовал себя ничтожным смертным перед лицом истинного бога, сошедшего с Олимпа, величайшего из всех когда-либо живших на земле.
Гефестион ощутил нетерпеливую дрожь в теле Александра. Их всегда влекло друг к другу нечто гораздо большее, чем просто страсть, и даже большее, чем истинная любовь. Это было безудержное, сумасшедшее желание никогда не разлучаться, слиться воедино, стать одним целым, чтобы делить на двоих дыхание и каждый удар их общего сердца.
Его собственное тело тут же откликнулось на призыв Александра: Гефестион ощутил меж ног упругую тяжесть. Его быстро растущий фаллос уперся в живот возлюбленного одновременно с тем, как он сам почувствовал чуть ниже пупка стремящуюся к нему каменную твердь. Он нежно обнял Александра за шею, запустил пальцы в золотые волосы и потянулся к его уху, коснувшись щекою щеки.
- Если и сейчас ты скажешь, что по-прежнему одинок, - вызывающе прошептал он, - тебе придется прогнать меня прочь.
- Нет, Гефестион! – почти прокричал Александр, и его голос оборвался на полувздохе. Он яростно сжал в объятиях возлюбленного, не желая никуда его отпускать. – Не уходи, ты мне нужен. Только ты.
- Скажи прежде, мой повелитель, по-прежнему ли тебе одиноко? – Гефестион едва совладал со своим голосом, который так и стремился споткнуться о каждое слово, чтобы задрожать от сильнейшего волнения.
- Нет, любимый. Пока ты рядом, я никогда не буду одинок.
Гефестион откинул голову назад ровно на столько, чтобы взглянуть ему в глаза. Они горели темно-серебряным пламенем, которое стремилось выжечь в душе сына Аминтора малейшие сомнения. Это был его Александр, его царь, его бог. Он любил его беззаветно, яростно, неотступно, и был счастлив одним лишь тем, что всегда был рядом с ним. Сын Зевса, повелитель целого мира был для него солнцем и луною, его единственным смыслом в жизни, и при этом всецело принадлежал только ему, Гефестиону.
- Александр, - прошептал он, - возьми мои силы, чтобы справиться с болью, забери мое тепло, чтобы согреть свою душу, прими в дар мое сердце, чтобы жить вечно, только оставь мне себя, мой Александр, ибо без тебя я – ничто.
Глаза царя наполнились слезами радости. Его боль, наконец, отступила, жажда жизни быстро возвращалась к нему, зажигая в глазах яркие искры.
- Знай, мой Гефестион, - торжественные нотки в голосе царя не могли скрыть его волнения, - все, что мне суждено сделать в своей жизни, я буду делать ради тебя и во имя тебя. Я стану великим царем, я завоюю для тебя целый мир, но ты будешь всегда моим повелителем. Ибо и я без тебя – ничто.
Гефестион ради таких минут готов был умереть, но жить сейчас хотелось еще больше. Он взял в ладони лицо Александра и коснулся его трепещущих губ своими жаркими губами, целуя медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому его вздоху, мечтая, чтобы Александр потребовал ласки сам. Потом, когда полустон нетерпеливого желания вырвался из груди Александра, он страстно впился в его губы, проник языком внутрь, тут же сплетя его с языком покоренного царя. Властные руки Александра скользнули по спине Гефестиона и легким движением проникли под одежду. Его плащ пал под напором царя, обнажив безупречно красивое бронзовое тело, опаленное солнцем и уже покрытое несколькими шрамами. Александр на мгновение замер, пораженный увиденным.
- Гефестион, - прошептал он, - твоя красота всякий раз сводит меня с ума. Клянусь Зевсом, только боги могли создать такое совершенство!
- Молчи, мой Александр, - он приложил ладонь одной руки к его губам, а другой коснулся золотой пряжки на плече: синий с золотым шитьем хитон царя упал ему под ноги. – Ибо истинный бог сейчас передо мной.
Обнаженные, несколько мгновений они стояли почти вплотную, касаясь друг друга лишь двумя возбужденными частями тела, скрещенными, словно мечи перед боем. Сейчас, когда покровы были скинуты, а в их глазах светилось только необузданное желание обладания друг другом, они были равны в своей истинной красоте и благородном величии. Нельзя было бы найти на целом свете два столь похожих и столь подходящих друг другу существа, и они оба сознавали это. Каждый из них готов был отдать жизнь за другого, не задумываясь.
Гефестион увлек Александра к ложу, не встретив ни малейшего сопротивления. Он уронил царя на спину и навис над ним, опершись руками о кровать. Александр, облизывая губы, ждал, но его нетерпение слишком хорошо читалось по глазам, пожирающим возлюбленного, по прерывистому дыханию, по капелькам драгоценной влаги, стекающим с покрасневшей головки. Гефестион уже знал, чего он хочет. Ждать больше не было сил, и он покрыл губы Александра страстным поцелуем. Его рука спустилась вниз, коснувшись стремящейся к нему плоти, и завладела ею тогда, когда рука Александра стиснула его собственную плоть. У обоих тут же вырвался блаженный стон, и Гефестиону показалось, что сейчас все внутри него взорвется. Но он сдержал свой порыв, отдавшись на милость рукам сына Зевса, лишь возвращая ему всю силу страсти поцелуем. Он стал медленно спускаться вниз, касаясь губами шеи и груди Александра, играя языком с его отвердевшими сосками, стараясь не пропустить ни единой пяди на безупречном закаленном теле настоящего воина и сына богов, и стремясь при этом отдать ему всего себя. А потом, повинуясь страстному желанию овладеть им самим, он высвободился из рук Александра и спустился так низко, чтобы своими губами достигнуть вожделенной цели. И только когда Гефестион поглотил возбужденный фаллос царя почти целиком и услышал в ответ ни с чем не сравнимый стон истинного наслаждения, безмерное счастье лишило его на какое-то время рассудка: он превратился в яростного хищника, играющего со своей добычей, обезумевшего от запаха крови. Возбуждение Александра нарастало, как девятый вал, он бился в его руках, словно поверженный зверь, все быстрее двигаясь навстречу губам Гефестиона в неминуемом восхождении на вершину блаженства. И в тот миг, когда пульсация в теле Александра достигла своего апогея, извергнув горячий фонтан божественного семени и вырвав из его сердца отчаянный крик, Гефестион ощутил, насколько счастье может быть полным, обволакивающим, беспредельным. Весь мир перестал для него существовать, только они двое – плоть от плоти друг друга, две части единого целого. Навеки.
Хриплый стон Александра сменился восхищенным молчанием, перемешанным с прерывистым дыханием. Отдышавшись, он потянул Гефестиона к себе, излучая безмерную, всепоглощающую любовь к нему, пылавшую ярче тысячи солнц. Он перевернул возлюбленного на спину и повелительно отстранил стремящиеся к нему руки.
- Позволь и мне кое-что тебе доказать, любимый, - прошептал Александр и нежно коснулся его губ, проведя рукою по широкой, вздымающейся груди. - Самое большое счастье для меня – видеть тебя счастливым!
Он стал целовать его прекрасное лицо, его божественное тело, словно желая поставить свою царскую печать везде, куда только падал глаз, чтобы никто и никогда не покусился на его собственность, гладить руками там, куда не успевали губы, доводя Гефестиона этими нежными ласками до исступления, граничащего с безумием. Александр приник к готовому взорваться мужеству возлюбленного не сразу, но глубоко и плотно, ощущая, как собственный фаллос вновь напрягся от неистового желания. Но не сейчас, прежде ему просто необходимо подарить Гефестиону столь же полное наслаждение, какое он только что подарил ему, излечив от сомнений и боли.
Александр с восторгом вновь потянулся к губам своего любовника, понимая, что тот уже на грани. Гефестион, в предвкушении неминуемого экстаза, стремился навстречу завоевателю с молчаливой мольбой о пощаде. Дольше выносить этого неистового напряжения он не мог: в глазах и так уже темнело и мелькали искры, губы, постоянно покрываемые влажными и нежными губами Александра, все равно мгновенно пересыхали от жаркого дыхания, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он мужественно сражался с желанием наброситься на Александра сейчас же, но силы были уже на исходе, и мужественно молчал, но крик уже стоял в горле, готовый сорваться с уст в любой миг, если только его любовник, наконец, не сжалится над ним.
Они слишком хорошо знали друг друга, и Александр понимал тело Гефестиона иногда даже лучше собственного. Сейчас медлить было уже нельзя, и он перевернулся на спину, увлекая за собой темноволосого красавца, упиваясь его мягкой, но уверенной силой, не давая своим рукам погибнуть без прикосновений к его прекрасному телу. Гефестион тут же откликнулся на призыв царя, и они одновременно вскрикнули от сладкой боли и неземного наслаждения, когда он проник в Александра – бережно и нетерпеливо, мягко и уверенно. Они стали двигаться в такт друг другу, сначала медленно, дыша глубоко и напряженно, сплетя свои руки и закрыв в экстазе глаза, потом все быстрее и быстрее, подстраиваясь под учащенное биение своих сердец, стучавших сейчас в едином бешеном ритме.
Гефестион даже в эту минуту не мог думать только о себе. Он понял, увидел, что Александр готов взойти на вершину блаженства еще раз, уже вместе с ним. Его умелые руки тут же стиснули плоть Александра, и повели его к заветной цели изведанными путями. И когда их тела, прежде чем исторгнуть лавину любви, напряглись до предела, они оба испытали ни с чем не сравнимый восторг великого, божественного единения...
Какое-то время Гефестион лежал на Александре, щекою к щеке, а потом с блаженной улыбкой потянулся в сторону. Но руки царя остановили его:
- Побудь во мне еще немного, я хочу чувствовать тебя всегда...
- Александр! - выдохнул Гефестион, зажмурившись от счастья. Он чуть приподнялся на локтях, чтобы еще раз – неторопливо, страстно и нежно - поцеловать любимые губы. - Обещай мне, что больше никогда, пока я жив, ты не будешь чувствовать себя одиноким.
- Клянусь, Гефестион!
- Как же сильно я тебя люблю, Александр!
- Не сильнее, чем я...
Именно тот незабываемый момент был апогеем слияния их душ и тел, и они оба как никогда остро почувствовали, насколько щедро наградили их боги, подарив им друг друга, ибо только вместе они могли быть по-настоящему счастливы.
Гефестион тогда с ужасом подумал о том, что завистливые боги когда-нибудь потребуют за свою непомерную щедрость расплату. Он готов был заплатить любую цену, кроме одной. Потерять Александра значило для него умереть. И поэтому, пока они еще были в Пелле, он часто, тайком от возлюбленного, приносил жертвы разным богам, моля не отнимать у него Александра...
***
Эти воспоминания - живые, светлые, волнующие, могли бы излечить любую боль, но только не эту. Гефестион с невыразимой тоскою смотрел на осунувшееся лицо Александра. Мука, страдания и страшные сомнения исказили его черты, лишили сил и повергли мысли в хаос. Казалось, он был на грани отчаяния: еще немного, и, усомнившись в своем предназначении, он потеряет веру в себя и жажду жизни. Он – Александр Великий, человек, который своим божественным огнем смог зажечь миллионы сердец, в любую минуту мог сломиться...
Еще один день из их далекого прошлого, когда им было только по пятнадцать, невольно всплыл в памяти. Счастливые времена, что они проводили в Мьезе, живя и обучаясь под одной крышей, еще только проверяя свою дружбу на крепость, а любовь – на верность, были омрачены однажды. Тогда, на следующий день после Дионисий, Александр, околдованный менадами, потрясенный свершившимся на его глазах человеческим жертвоприношением, навлекший на себя гнев Диониса, настолько глубоко ушел в себя, что Гефестион по-настоящему испугался. Казалось, что его уже не удастся вытащить. Его глаза смотрели тогда на него и в тоже время сквозь него, голос звучал будто из подземелья, а руки были холодны и страшно напряжены. И только любовь к Александру и вера в него, решительность и безграничное желание ему помочь позволили тогда Гефестиону справиться с надвигавшимся на Александра безумием. Он не дал ему тогда провалиться в эту бездну, не даст и сейчас.
Гефестион присел на ложе рядом с великим царем и попытался снова воззвать к его разуму и несгибаемой воле. Но и на сей раз боль оказалась сильнее: он лишь с тоской смотрел на него и, точно испуганный щенок, жался к Багоасу.
Гефестион встретил взгляд огромных, печальных глаз этого вызывающе красивого юноши. Багоас всегда был для него загадкой, но сейчас невозможно было усомниться: его глаза кричали о том же, о чем болела его собственная душа. Этому прекрасному юноше из гарема Дария невыносимо было смотреть на страдания Александра и невыносимо было сознавать, что он ничем не может помочь своему господину. Багоас, который всегда сторонился Гефестиона, подсознательно ощущая исходившую от него силу и опасность, сейчас смотрел на него прямо, и в его бездонных черных глазах светилась мольба.
Что он знал об этом юноше? Что он был потомком древнего благородного рода? Что его родителей убили, а его продали в рабство? Что он был мальчиком Дария? Но что он знал о нем самом? Пожалуй, ничего, кроме того, что Александр ему доверял. Раньше Гефестиону казалось, что расчетливый мальчишка, хорошо знающий себе цену, просто воспользовался расположением царя, чтобы к нему приблизиться, но потом понял, что Александр не стал бы держать подле себя так долго только лишь красивую игрушку. Он умел хорошо разбираться в людях, и осознание того, что Багоас был для него больше, чем простое развлечение, поначалу причиняло Гефестиону ревнивую боль. Но вскоре он понял, что, полюбив раз и навсегда Александра, он сам обрек себя на вечную борьбу с самим собой, на бесконечную самоотверженность и всепрощение. И смирился. Такой человек, как Александр, не мог принадлежать лишь ему одному хотя бы только потому, что он принадлежал своему народу, всему миру, истории. Он и так получил слишком много: душой Александра он владел безраздельно, а это стоило всего золота мира. Нет, это было бесценно.
А потому ревность постепенно ушла, оставив вместо себя только тихую печаль. Он смирился с тем, что Александру иногда нужно было побыть в обществе Багоаса, и даже с тем, что тот порою делил с ним ложе. Но никакие силы не заставили бы Гефестиона относиться к Багоасу из-за этого лучше, чем он того заслуживал. Но сейчас, глядя в эти полные муки глаза, на эти нежные руки, с такой трогательной заботой гладящие Александра по щекам, Гефестион понял, почему Багоас был рядом с его возлюбленным все это время. Александру порой хотелось чувствовать себя не только покоренным, но и покорителем. И хотя они довольно часто менялись ролями в своих любовных играх, Гефестион все равно оставался сильным и опытным мужчиной, во всем равным Александру, кроме его царского величия, с коим не мог бы потягаться даже бог. А этот красивый юноша, молчаливый и задумчивый, являл собою воплощение почти женской нежности, беспрекословной покорности и вызывающей чувственности. И он тоже любил Александра.
Гефестион еще раз посмотрел на Багоаса, обреченно склонившего голову и опустившего глаза. Александру были нужны они оба, каждый по-своему, и если у них поодиночке не получилось вернуть его к жизни, нужно попробовать вместе. Гефестион был готов ради Александра на все.
Он склонился над возлюбленным и заглянул в его измученные, усталые глаза, в которых привык видеть тот негасимый огонь, который отличал его от любого смертного. Эти глаза сейчас вместе со скупыми слезами изливали чудовищную боль, но она все прибывала и прибывала, не становясь меньше.
- Гефестион, неужели я ослеп от своей гордыни? – простонал Александр.
- Порой гордыня проявляется в том, что ты ждешь от своих подданных преданности ни на жизнь, а на смерть...
- Значит, Клит был прав... – и снова эта боль: в глазах, в голосе, в движениях, она раздирала его сердце на куски, готовая его уничтожить. - Я в самом деле теперь тиран...
Александр нашел руки Багоаса и прижался к ним, ища утешения. Слезы покатились по щекам – горькие, безнадежные. Он, Александр Великий, был сейчас так слаб, что искал утешения у мальчишки. А тот с бесконечной лаской гладил его по щекам, и, казалось, готов был умереть вместе со своим господином – от горя и страданий.
Гефестион в последний раз попытался вернуть Александру веру в себя:
- Ты смертный, они знают это, но прощают тебя потому, что ты помог им собой возгордиться!
- Я потерпел крах...
Не вышло. Дух великого царя был почти сломлен. Вся его еще такая короткая жизнь прошла в бесконечном стремлении к таким высотам, куда не попасть никому из смертных. Он ставил перед собою цели, которые не по плечу даже самым храбрым и отчаянным, он жил так, как будто каждый день – это целая жизнь. Он горел ярче тысячи солнц, и теперь этот огонь пожирал его самого...
Гефестион почти услышал, как стонет душа Александра. Он нуждался в помощи, как никогда раньше, в помощи их обоих. Гефестион встретился взглядом с Багоасом, и тот его понял. Едва заметный кивок головой, так и оставшейся склоненной в знак того, что он признавал право Гефестиона делать так, как он считает нужным, и готов подчиняться ему, лишь бы спасти своего господина.
Гефестион коснулся рукою волос Александра, потом осторожно дотронулся до его оголенного плеча, и с безграничной нежностью, на которую только было способно его беззаветно любящее сердце, взглянул на возлюбленного.
- Александр, посмотри на меня, - прошептал он.
Глаза, полные слез, глядели на него с мольбою. Гефестион заговорил по-македонски, чтобы Багоас не понял того, что он собирался сказать царю. Но не потому, что ему не доверял, а просто потому, что это было слишком личным, это касалось только их обоих - священная тайна их любви. Багоас все понял и не роптал.
- Помнишь, любимый, как мы с тобой ходили смотреть на лису и ее лисят? – Гефестион почувствовал, как его собственные глаза наполняются слезами. Те прекрасные дни уже не вернуть, но они у них были, и за одно это можно было всю жизнь быть благодарным судьбе. - Они были такие маленькие, пушистые, доверчивые. Они смотрели на нас с любопытством и тихонько скулили, когда мы их гладили. Мы были счастливы, помнишь?
Голос Гефестиона почти сорвался, но он продолжал говорить со все возрастающим воодушевлением, которое хотел передать Александру. Он не переставал гладить его плечо, стремясь с каждым прикосновением к его чувствительной коже подарить ему частичку себя, всего себя, лишь бы унять эту страшную боль. Багоас, боясь даже поднять глаза на Гефестиона, гладил Александра по волосам, и его тонкие пальцы слегка дрожали от сильнейшего волнения.
- Мы ходили к ним чуть ли не каждый день, помнишь? И лиса нас уже не боялась потом, доверяла своих детенышей. Помнишь, как ты, уставший от любви, но счастливый, брал их на руки и улыбался? Знаешь, я тогда смотрел на тебя и умирал от восторга: твое лицо было таким божественно красивым в те мгновения... Эти лисята и наша первая близость – мне никогда не забыть тех чудесных дней... А ты, Александр, ты помнишь?
Он помнил. Конечно же, он помнил: такое забыть невозможно. И его глаза, на какое-то время засияли как прежде. В них засветилась великая любовь, то чувство, которое не могли сломить ни тяготы многолетней войны, ни тяжелые потери, ни предательство бывших друзей, ни даже крушение надежд.
- Они были такими теплыми, эти живые комочки, я помню, любимый, я все помню... – Александр едва заметно улыбнулся. Слезы по-прежнему катились из его глаз, но они уже несли очищение его душе.
- Мой Ахиллес, позволь мне тебе помочь, просто доверься мне... - прошептал Гефестион и потянулся к нему.
Александр с благодарностью встретил его губы, но даже не сделал попытки ответить на поцелуй. Гефестиону сейчас это было не важно. Он целовал любимое лицо с нежной медлительностью, наслаждаясь соленым от слез вкусом его кожи, касаясь небритой щеки своею щекою и упиваясь его горячим дыханием.
Александр покорно закрыл глаза и принимал поцелуи с нарастающим восторгом, но его грудь все еще вздрагивала от рыданий, а руки безвольно лежали вдоль тела, вместо того, чтобы ответить на ласки возлюбленного. И тогда его руки стал целовать Багоас.
Александр не сразу понял, что происходит, и лишь когда мягкие чувственные губы добрались до сгиба локтя, а нежные, но сильные руки распахнули на нем восточный халат, он удивленно открыл глаза и встретился взглядом с Гефестионом. На его немой вопрос у возлюбленного был давно готов ответ: еще один, уже не такой осторожный поцелуй. А потом тихий шепот в самые губы:
- Не нужно слов, Александр. Багоас тоже хочет тебе помочь, ты же знаешь...
Глубокий вздох вырвался из груди Александра вместе с покидающим его тело отчаянием. Он оценил жертву Гефестиона, поскольку прекрасно знал, как он относится к Багоасу, и был безмерно благодарен ему за это. Он запрокинул голову назад, доверчиво подставив шею под страстные поцелуи возлюбленного, и закрыл глаза, с покорностью наложника отдавшись во власть паутины таких знакомых и таких умелых рук. Гефестион медленно начал опускаться к груди Александра, легко при этом покусывая, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Багоас же теперь неуклонно подбирался к его начинавшему шевелиться достоинству, оплетая руками его бедра и поглаживая их внутреннюю поверхность.
Долго этой сладкой пытки в полном бездействии Александр выдержать не смог: его правая рука сама потянулась к Гефестиону, оказавшись под его халатом и скользнув по спине вниз, а левая – нашла черные волнистые волосы Багоаса, тотчас проникнув в их шелковую густоту. Желание разгоралось в глазах Александра быстро и неотвратимо, как лесной пожар, и вскоре завладело всем его существом, подчинив себе его мысли. Он уже не задумывался о том, что делает, просто сначала он требовательно потянул к себе Багоаса, а потом заставил Гефестиона оторваться от своего соска.
Бесконечно долгое мгновение их лица почти соприкасались над лицом Александра, укрывая царя своими длинными волосами от окружающего мира. Все трое пожирали друг друга глазами, и только Багоас все еще не решался посмотреть на Гефестиона прямо. А македонец уже понял, что за яростное желание светилось сейчас в глазах Александра, руки которого крепко удерживали подле себя обоих своих любовников. Еще совсем недавно Гефестион и подумать не мог, что такое когда-нибудь станет возможным, но сейчас он даже надеялся, что Александр захочет этого, поскольку не видел другого способа спасти любимого человека от самой страшной смерти: смерти души. И Гефестион ради этого был готов на все.
Он повернулся к Багоасу и взглядом заставил его поднять глаза. Что-то неуловимо быстро сверкнуло и исчезло в этих двух бездонных озерах, обещающих любому погибель. Этот взгляд – бесконечно печальный и вместе с тем дерзкий, манил к себе так сильно, что Гефестион тотчас почувствовал на себе, как сложно было ему противостоять. Что ж, сейчас он и не станет...
Они устремились друг к другу одновременно, повинуясь какому-то внутреннему сигналу. Гефестион ощутил вкус губ Багоаса – послушных, чувственных, сладких, и заставил себя признаться, что ему не хочется прерывать поцелуй. Горячая волна страсти захлестнула его почти сразу и тут же передалась Багоасу. Однако этот искушенный в любви юноша сейчас проявлял чудеса сдержанности: он во всем следовал за Гефестионом, не опережая его ни на шаг, но и ничуть не отставая. Стоило македонцу запустить пальцы в волосы Багоаса, как он ощутил у себя на затылке легкое касание, от которого по всему телу прошла крупная дрожь. А когда Гефестион, повинуясь глубоко скрытой ярости, с угрожающим неистовством сомкнул свою руку на шее прекрасного юноши, продолжая страстно его целовать, он почувствовал, как Багоас, и не думая вырываться из мертвой хватки вокруг горла, с силой потянул его за волосы назад, ни на мгновение не отрываясь от губ. Это было похоже на опасную игру, ставка в которой была для обоих слишком высока.
Они так увлеклись друг другом, что не сразу заметили, как приподнялся на своем ложе Александр с неудержимым желанием вмешаться в эту вакханалию страсти, происходившую прямо на его глазах. Они с готовностью приняли его в свой круг, и все трое, разгоряченные и возбужденные до предела, упали на кровать, сорвав друг с друга последние одежды, и сплели в неразрывный клубок свои тела, смешав дыхание, губы, руки, ноги в бешенном танце под аккомпанемент биения своих сердец.
Наконец они прекратили свое беспорядочное метание по ложу царя. Багоас оказался лежащим на спине в окружении двух македонцев и тут же воспользовался своим положением: его руки завладели разбухшими до предела фаллосами обоих и тут же вырвали отчаянные крики о пощаде из груди отважных воинов. Александр и Гефестион, склонившись над Багоасом, все же нашли в себе силы не отрываться друг от друга, не забывая при этом и юного перса, способного своей умелой изобретательностью расшевелить даже камень.
Гефестион почти уже не мог связно думать, его тело, натянутое, как струна, ныло от возбуждения и заглушало своим безудержным желанием соития любые другие мысли. Но он все же не мог не увидеть, как изменился Александр. Его лицо горело огнем, иссушив все слезы, горестная складка на лбу разгладилась, он тяжело дышал, полностью отдавшись во власть страсти. И все же в его глазах по-прежнему таилась тоска. Никто лучше Гефестиона не смог бы почувствовать разницу: он знал своего друга и возлюбленного лучше него самого, и теперь при виде этой глубокой печали у Гефестиона до боли сжалось сердце. Александр сейчас готов был отдаться страсти с неистовством, способным свернуть горы, с яростной отрешенностью, с неутолимой жаждой, граничащей с отчаянием, но это не могло до конца излечить его душу. Страсть рано или поздно будет удовлетворена, и грусть снова вернется, ввергнув Александра своей неотвратимостью в еще большую тоску.
Только любовь во всей ее красоте и бесконечности способна вернуть Александра к жизни. И Гефестион знал, что может заставить его друга ее почувствовать с новой силой.
Он потянулся к Багоасу, и после короткого поцелуя слегка отстранился от столь утонченно-красивого лица, чтобы заглянуть в его прекрасные глаза. Багоас запрокинул голову назад и встретил его взгляд прямо, из-под слегка опущенных трепещущих ресниц.
И в один-единственный миг Гефестион понял, почему Александр любил Багоаса. Просто его невозможно было не любить: преданный, заботливый, нежный, утонченный и бесконечно красивый. В этот самый миг он и сам любил этого прекрасного юношу, словно рожденного для любви и живущего ради этого священного чувства, находящего в нем высший смысл.
Сейчас в стремлении Гефестиона любить Багоаса не было ни малейшего притворства. И этот милый мальчик почувствовал искренность человека, которого всегда считал своим соперником и даже, наверное, врагом. Он смотрел на него с нетерпеливым ожиданием, готовый повиноваться каждому его движению, и Гефестион мог бы поклясться, что этот совсем не простой юноша поверил ему и очень хорошо понял: и его замысел, и его к себе отношение.
Гефестион слегка отстранился от Александра, чтобы оказаться прямо над Багоасом, и почувствовал, как руки царя недоуменно потянули его к себе, но еще не слишком уверенно и сильно. Ему же приходилось поступать сейчас жестоко по отношению к любимому человеку: он отвернулся от Александра и со всей нежностью, на которую только было способно его измученное болью за друга и постоянной борьбой с собой сердце, коснулся губ Багоаса.
Никогда раньше Гефестион не испытывал столь странного чувства: он был почти счастлив, когда бывший наложник из гарема Дария благодарно потянулся к нему, и каждое его движение навстречу было преисполнено благородного, торжественного самозабвения, от которого кружилась голова. Да, еще и за это Александр любил Багоаса: он был бесподобным любовником.
Но нельзя, ни в коем случае нельзя было сейчас забывать об Александре! Очарование Багоаса могло свести с ума кого угодно, но любовь Гефестиона к Александру была вне всяких соблазнов и вне времени. Это был великий и бесценный дар богов, ради которого он все еще жил. Нужно было помочь великому царю вспомнить, что этот дар предназначен для них обоих.
Гефестион, не отрываясь от губ Багоаса, свободной рукой развел его ноги, оказавшись меж прохладных бедер персидского юноши, и был готов в любое мгновение проникнуть в него. Когда же одной рукой он приподнял Багоаса за талию, а другой уже направлял свой возбужденный фаллос в горячее отверстие, Гефестион почувствовал, как сильные руки Александра буквально сбросили его со своего юного друга. Гефестион едва сдержал улыбку: его план сработал!
Александр поверг своего возлюбленного, даже не думавшего сопротивляться, на спину и оказался прямо над ним, распяв его своими руками на ложе. Глаза его сверкали звериной яростью, не сулившей ничего хорошего. Если бы сейчас в руках Александра оказался кинжал, он наверняка вонзил бы его в самое сердце изменника, как еще совсем недавно проткнул копьем Клита. Но в его глазах также затаился и панический страх – красноречивое свидетельство того, что он всегда боялся потерять Гефестиона, хотя до сего момента был уверен, что это никогда не случится.
На короткое мгновение Гефестион ощутил сладкую радость: наконец-то Александр почувствовал, как невыносима боль от необходимости делить возлюбленного с кем-то еще, и как ужасен, как разрушителен страх потерять любимого навсегда. Но он успел также подумать, что не останови его Александр, он сам ни за что не стал бы останавливаться. Они с Багоасом любили бы друг друга со всей нежностью и страстью, на которые только были способны. Они оба оказались бы в одинаковом положении: отсутствие ревности со стороны Александра к любому из них означало бы безразличие. Как это отразилось бы на Багоасе, Гефестион мог только догадываться, зато он точно знал, что на этом его собственная жизнь прекратилась бы, ведь от прежней любви Александра не осталось и следа, а, значит, жестокие боги все же лишили их своего бесценного дара.
Но, хвала Зевсу, этого не случилось.
Гефестион счастливо улыбнулся, посмотрев с искренней преданностью и любовью на человека, которого всегда боготворил, осторожно высвободил свои руки, обвил ими его шею и ласково прошептал:
- Я так боялся, что ты меня уже не любишь, мой Ахиллес…
Александр тяжело и шумно выдохнул: его дикий страх мгновенно прошел, а глаза перестали сверкать яростью. Он обернулся к Багоасу, который буквально светился любовью к нему, и все понял. Гефестион мог бы поклясться, что в эту минуту та самая глубоко спрятанная грусть покинула Александра.
- Я люблю тебя, Гефестион, как ты мог усомниться?! – воскликнул он.
- Помнишь, тогда, в Пелле, восемь лет назад, ты пришел ко мне после разговора с матерью? Ты ведь тогда тоже усомнился.
Александр мягко улыбнулся:
- Настал мой черед доказать тебе свою любовь…
Гефестион на мгновение блаженно прикрыл глаза, после чего посмотрел на Багоаса и улыбнулся ему.
- Александр, ты не должен ничего доказывать. Просто знай, что я… что мы оба слишком любим тебя, что бы ни случилось. Просто позволь нам излечить твою душу нашей любовью…
Гефестион встретил взгляд царя, который вновь сиял ярче тысячи солнц. Пред ними обоими был прежний Александр – человек, царь и бог, которого невозможно было не любить.
- Слишком? Мне не знакомо это слово, - прошептал Александр сквозь улыбку и счастливо упал на кровать, притянув к себе Багоаса и Гефестиона.
Два непримиримых соперника за сердце Александра сейчас были едины в своем порыве выплеснуть всю свою любовь без остатка, чтобы утопить в ней любые горести и печали царя своих сердец. Они действовали сообща, словно сговорившись заранее, понимая друг друга и Александра без слов, с полунамека и полужеста. Они взяли его в плотное кольцо: Гефестион как можно плотнее прижался к нему со спины, скрестив руки на его груди, а Багоас, закинув одну ногу на бедро Александра, устремился к нему спереди, обняв его за шею и коснувшись губ сладким поцелуем.
- Багоас… - выдохнул Александр в порыве нежности, - мой милый мальчик, как же я люблю тебя…
И они подарили Александру ни с чем не сравнимое ощущение наполненности одновременно снаружи и изнутри, и всемогущий царь едва не лишился рассудка от устрашающе мощной волны доселе не испытанного им наслаждения, хлынувшей из него и на него почти сразу же: ни он, ни Гефестион уже не в силах были сдерживаться.
Но от его любовников этим вечером не было пощады. Они тут же вновь превратили свои руки в шелковую сеть из ласк - невинных и доводящих до исступления, свои губы – в печать любви и греха, свою ненасытную плоть – в источник удовольствия и объект вожделения. Это было настоящее торжество вечной любви, феерия запредельных чувств, гимн нежной и безудержной страсти, пиршество истинной красоты молодых и сильных тел, музыка горячего дыхания, нежного шепота и блаженных стонов. Это была игра и пытка, борьба и преодоление, очень скоро заставившие Александра и Гефестиона почувствовать в себе новые силы.
Повторяя слова любви, предназначенные обоим, Александр повернулся лицом к Гефестиону и торжественно прошептал ему в самые губы:
- Любимый, не покидай меня никогда. Знай, что наша любовь священна – она благословлена на небесах.
- Да, Александр, это божественный дар для нас обоих…
Теперь они любили друг друга медленно, исступленно упиваясь каждым движением, каждым вздохом. Александр, лежавший поверх Гефестиона, ни на секунду не закрывал глаза, чтобы сполна насладиться мужественной красотою своего возлюбленного. В такт своим движениям он целовал его губы и грудь, касался щекою ресниц, ласково раздувал длинные волосы цвета благородной бронзы, и одновременно откидывал голову назад, подставляя шею под поцелуи Багоаса, когда тот своими настойчивыми и глубокими толчками, сопровождаемыми вполне целенаправленным поглаживанием рукой, едва не вырывал из его уст блаженный стон.
Александр не сразу понял, что своими умелыми руками Багоас не только помогает ему самому достичь вершин наслаждения, но и ласкает Гефестиона, который уже почти готов вновь испытать маленькую смерть и маленькое возрождение в объятиях Эроса. И, слыша, как учащается дыхание возлюбленного, ощущая, как дрожь сотрясает все его тело, Александр, как и много раз до этого, почувствовал, что готов разделить одновременно с ним и эту смерть, и это возрождение.
Они освободились оба, обильно оросив своим семенем друг друга и царское ложе. Скрепив свою любовь еще одним поцелуем, они, наконец, оторвались друг от друга, устало распластавшись на кровати и увлекая за собою Багоаса.
Совершенно счастливый выздоровлением своего господина, Багоас даже не заметил, что оказался лежащим между Александром и Гефестионом. Он ощутил это только тогда, когда они оба, заговорщически переглянувшись, ласково обняли его тонкий стан и подарили два нежных, но далеко не целомудренных поцелуя.
- Багоас, - прошептал ему на ухо Гефестион, - прости, что я иногда был слишком груб с тобой. Ты достоин гораздо большей любви и уважения, чем все, кого я знаю.
- И ты прости меня, благородный Гефестион, что я не раз сомневался в твоем праве на сердце нашего господина. Теперь я знаю, что он очень сильно любит тебя, и знаю – за что…
- Вы оба будете вечно жить в моем сердце, - вмешался Александр, и все трое, совершенно счастливые, больше не вымолвили ни слова, так и лежа, обнявшись, посреди смятых простыней, под куполом высокого шатра, словно глядя сквозь плотную ткань в небо, где могущественные боги зажгли в честь их любви мириады звезд, каждая из которых была им бесценным подарком…
Гефестио́н (греч. Ήφαιστίων; 356 до н. э., Пелла — 324 до н. э., Экбатана) — ближайший друг Александра Македонского и один из его полководцев.
Гефестион, сын Аминты из Пеллы, был примерно одного возраста с Александром и рос вместе с ним. Нет свидетельств об их совместном обучении у Аристотеля в Миезе, хотя Диоген Лаэртский упоминает о переписке между философом и Гефестионом.
О взаимоотношениях Гефестиона и Александра лучше всего передал Плутарх:
"Александр часто говорил, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг царя. Из-за этого Гефестион и Кратер питали скрытую вражду друг к другу и нередко ссорились. Однажды в Индии ссора их дошла до того, что они обнажили мечи. К тому и к другому бросились на помощь друзья, но Александр, пришпорив коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял у него Александра"
Гефестиона также иногда называют любовником Александра. Отчётливые свидетельства современников по этому поводу отсутствуют, хотя свидетельства о бисексуальности Александра, вполне обыденной для македонских царей и античных греков классической эпохи, имеются. У Арриана в «Походе Александра» (начало II века) сообщается о том, что, отправляясь в поход, Александр посетил Трою и «возложил венки на могилу Ахилла, а Гефестион, говорят, возложил венки на могилу Патрокла»; Клавдий Элиан в «Пёстрых рассказах» (III век) поясняет: «Когда Александр украсил венком могилу Ахилла, Гефестион также украсил Патроклову могилу, желая дать понять, что любим Александром, подобно тому, как Патрокл был любим Ахиллом»; указания на любовный характер связи между Александром и Гефестионом содержатся также в 24-м письме Псевдо-Диогена (обвинявшего Александра в том, что им «… управляли бёдра Гефестиона»), «Беседах» Эпиктета и т. д.. Помпей Трог в эпитоме Юстина пишет про Гефестиона, что «сначала он был дорог царю юношеской своей красотой, а потом своими заслугами».
Александр приносит жертву перед гробницей Ахилла в Трое.
Гефестион сопровождал Александра на протяжении всего похода в Азию, будучи в составе «Отряда друзей». После битвы при Иссе Александр в сопровождении Гефестиона отправился осматривать личный караван бежавшего царя Дария. Их встретили старшая дочь Дария Статира и его престарелая мать Сисигамбис. При виде победителей мать-царица пала ниц перед Гефестионом, который был выше ростом и по представлениям персов более походил на царственную особу. Александр успокоил её, добавив: «Не волнуйся, мать, он — тоже Александр».
В решающей битве при Гавгамелах в 331 году до н. э. Гефестион был ранен в руку. Если до этого времени он был просто личным другом царя, то теперь входит в число так называемых «телохранителей», из числа которых царь назначал полководцев и сатрапов завоёванных провинций. Впрочем, царь редко поручал Гефестиону самостоятельное командование отрядами.
Перед походом в Индию и переходом через Гиндукуш (в современном Афганистане) Александр произвёл Гефестиона в «хилиархи» (персидский ранг) и фактически поставил его вторым после себя человеком в государстве. Во время похода Гефестион находился в головном отряде, занимался сооружением мостов, а также командовал конницей гетайров в битве при Гидаспе. Именно Гефестион по отзыву Лукиана изображён на картине древнегреческого художника рядом с Александром во время женитьбы последнего на Роксане.
Свадьба в Сузах: Александр с женой в центре, Гефестион по его правую руку.
Вернувшись после тяжёлого индийского похода в Сузы, одну из столиц Персидской империи, Александр женился на дочери Дария Статире, а её младшую сестру Дрипетиду отдал в жены Гефестиону. Таким образом он решил скрепить дружбу с Гефестионом родственными связями.
Осенью 324 до н. э. армия Александра расположилась в Экбатанах на зимовку. Там, во время торжественных игр, после одного из пиршеств Гефестион заболел и спустя неделю скончался. Существуют разные версии о причине его смерти, наиболее вероятной кажется тиф (об этом свидетельствуют описанные симптомы болезни). Также распространено мнение об отравлении Гефестиона, так как у него, как у наиболее приближенного к царю человека, было множество завистников и врагов.
Александр был потрясён его смертью. Обезумев от горя, отменил все празднования и велел казнить врача, лечившего Гефестиона. По словам Арриана: «Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна». Было велено воздавать почести Гефестиону как великому герою. Тело его было перевезено в Вавилон и сожжено с очень затратными почестями.
Восемь месяцев спустя и сам Александр скончался от болезни.
|
|
|
|
|
