То, что я имею сейчас, дано мне из великодушия, поистине вызывающего восхищение и преклонение. Вместе с тем я получаю и заслуженные вещи: отвращение и равнодушие, сверх я мог бы пожелать только ненависть, хотя и этого явно мало. Гораздо адекватней был бы удар, резкий как взмах гильотины, и с соответствующими последствиями, то есть прежде всего с неотменяемыми. Момент такого удара, пожалуй, можно указать, но он не стал смертельным, а скорее сравним с визитом судебных приставов. Они знают, что ты преступник, но тебе пока позволяют оставаться свободным.
С другой стороны, не может случиться более ужасного события, чем такой решающий удар. Нет сейчас ничего, о чём я бы думал с большим ужасом. Знай я, что мне предстоит вынести самые чудовищные муки в искупление, я бы согласился без лишних сомнений. И если мне две недели совсем или почти ничего не светит, а потом ещё вдесятеро больше отчуждения, то принимаю это.
Так разрываюсь в неопределённости меж двух мыслей: о справедливости и великодушии, об экзекуции и прощении. Я был прощён и одарён милостью, меня не гонят, иногда даже зовут, мне отвечают, но всё из скуки и исполняясь глубочайшим недоверием. За это испытываю благодарность и восхищение в такой степени, что допускаемая раньше в беседах теоретическая мысль о моей связи с кем бы то ни было ещё, теперь не только отклоняется, но и вызывает отторжение, столь яростное, какого я ещё не испытывал.
Проблема в том, что мне кажется, будто это очередная подлость с моей стороны - пользоваться такими дарами, я ведь совсем этого не заслужил, и это заставляет меня думать о выборе наказания. И снова: сознание окончательного, бесповоротного разрыва мутит мне рассудок, и я уже на всё готов лишь бы сохранить незаслуженное. Замкнутый круг. Всё-таки я слаб, во всяком случае, это точно сильнее меня. Хорошая сторона гнетущего страха: мне похоже удалось с его помощью овладеть своими наклонностями, сейчас я гораздо чище перед Ней. Я засыпаю с тревогой и ложусь с сознанием вины.
Итак. Ещё не кончено...
|
