Блог пользователя YajnaVaraha

06.10.2012

22:03 Созвездие Роси

Запись открыта: всем

Если почитать в описаниях, вся известная мне несколько тысячилетий хроника России, Руси, однозначно соответствует описаниям многочисленных звездочётов Индии относительно созвездия Криттики, если это созвездие деятельности то похоже Ломоносов, Циолковский, Сикорский и т.п. наук Деятели очевидно из Россиянии, если как созвездие рождения то понятно видно по итогам притязаний хазар времен СветоСлава, войнам с турками, шведами, французами и немцами. И характерно все соответствует достоинствам народа, Пушкин, Толстой, Волхвы и язык по определениям В.Даля.

[ комментарии (8) ] [ комментировать ]

20:57 Дерево мировых религий

Запись открыта: всем

http://www.dazzle.ru/spec/dmr.shtml

[ комментарии (1) ] [ комментировать ]

15:18 Традиция

Запись открыта: всем

Джеймс Ш. Катсингер

<span style="font-size: 24pt;">Открытое письмо

<span style="font-size: 24pt;">о Традиции

<span style="font-size: 18pt;">

Перед традиционалистом, которого просят писать о традиции, стоит непомерно тяжелая задача. Он не только должен найти оригинальные выражения по знакомой теме, но и сказать что-то новое о старом. Любой писатель или любой другой значительный деятель должен делать то же самое, если желает овладеть вниманием читателя и удерживать его в состоянии сосредоточенности. Но традиционалист должен пойти еще дальше. Если он намерен оставаться верным своим принципам, то должен в таком случае настаивать, что старое в действительности есть новое — что древность и непрерывность традиции – лучшие из возможных средств подлинной трансформации.

Напомнить собратьям-традиционалистам о том, что подразумевает под собой этот парадокс, — одна из целей последующего изложения. Но чтобы избежать обвинений в проповеди, предназначенной только для обращенных, как мне часто приходится слышать от либерально мыслящих академиков, я надеюсь проникнуть в более глубокие сферы, чем известные политические, этические и даже теологические трактовки консервативных теорий. Немногое будет сказано эксплицитно о религиозной доктрине как таковой, и совсем ничего о социальной теории или культуре. Я предоставляю другим заботу об этих частностях. Здесь будет применен строго метафизический подход. Я употребляю это слово, бесспорно, сознавая, что оно может быть истолковано неправильно. При виде этого слова некоторые могут предположить, что я намерен вдаваться здесь в отвлеченные идеалистические спекуляции, в то время как на самом деле я собираюсь поставить весьма приземленные, практические вопросы: в чем конкретно заключается суть традиции? какую пользу можно извлечь из традиции в современной жизни?

Прежде чем перейти к дальнейшим рассуждениям, мне следует отметить, что я рассчитываю на вполне определенную аудиторию. Я уже упоминал своих либерально настроенных профессиональных коллег. Эта статья — нечто вроде адресованного им открытого письма. Она представляет собой еще одну попытку с моей стороны одержать победу над пугающей косностью взглядов в их среде, прорвавшись сквозь избитые контраргументы. Традиционалистское издание может показаться необычным местом для продолжения этой беседы, но все же избранный мною образ действий имеет три преимущества. Непрямое обращение к сторонникам позиции, глубоко отличной от нашей, возможно, не позволит мне самому и исследователям-единомышленникам ограничиться праздными разговорами в замкнутом кругу. Оно также может сослужить немалую службу консерваторам и традиционалистам в разговорах с либерально мыслящими учеными лицом к лицу. И как знать, быть может, мне действительно удастся найти подход к некоторым из моих коллег-модернистов и постмодернистов и помочь им увидеть старое в новом свете.

Другие участники этой дискуссии, несомненно, осуществят «деконструкцию» ключевого для меня термина «традиция» иным путем. Моя собственная дефиниция требует сопоставить это слово с понятием откровения. Можно сказать, что первое являет горизонталь, в то время как последнее — вертикаль. Там, где откровение есть проекция Бога в пространстве, традиция есть расширение откровения во времени. Камень брошен в спокойные воды. Его падение и соприкосновение с поверхностью дают образ того, что я имею в виду под откровением. Центробежное движение концентрических волн, расходящихся от точки удара, — это образ традиции. Разграничение пространства и времени, конечно, слишком схематично. Входя в пространство, Бог входит и во время. И в своем расширении во времени те модусы, в которых традиция сообщает мощь откровения: слова, жесты, символы, святые и святыни — занимают определенное пространство. Но как бы мы ни рисовали это в своем воображении, откровение и традицию следует рассматривать в качестве двух составляющих единого движения от Бога к человеку.

Такой способ рассмотрения сообразен с этимологическим значением слова «традиция». Традиция есть действие или результат наследственной передачи или трансмиссии. Важно пояснить, однако, что не все наследуемое традиционно в обозначенном здесь смысле. Передача полученного объясняется также простым обычаем или привычкой. Это главная или, по крайней мере, одна из главных забот либерального критика: консерваторы всего лишь тоскуют по былому образу жизни, независимо от его истинности или пригодности. В ответ на эту критику некоторые традиционалисты, вероятно, привели бы тот факт, что древность узуса почти неизбежно свидетельствует о столь же первоосновной человеческой потребности. Но мой ответ будет иным. Я скорее склонен признать, что здесь необходима большая точность, чем допускает этимология, и что наши либерально мыслящие коллеги обоснованно настаивают на этом. Фессалоникийцев увещали твердо придерживаться традиции, полученной ими от Св. Петра (2Фес. 2:5), но колоссян предостерегли от увлечения человеческими преданиями (Кол. 2:8). Из этого явствует, что не всякое дарение и получение благотворны для нас. Суть не в самом факте трансмиссии, не говоря уже о ее длительности или числе рецепций. Любой отдельно взятый человеческий обычай может быть старше какой бы то ни было божественной традиции. Существенный смысл несет в себе только прямая связь с откровением и тем самым — с Богом. Но подождите минуточку. Моим коллегам по университету не терпится вставить слово. Мне будут возражать, что вопрос по-прежнему нуждается в доказательствах. Ведь все сказанное мною было сказано лишь для того, чтобы перенести акцент с одной идеи на другую. Разница между истинной традицией и ложной, заявляю я, — это разница между тем, что есть, и тем, что не есть откровение. Но к чему мы приходим? Как нам удастся распознать откровение при встрече с ним, даже если предположить, что подобная вещь и ее Источник существуют? Разве на нем весит ярлык? Всякий может объявить себя провозвестником откровения. Именно об этом свидетельствует вся история человеческой мысли. Это история конкурирующих друг с другом и взаимоисключающих притязаний на Истину, история людей, стремящихся облагородить свои страсти и борьбу за власть, называя их божественными. «Мы тоже, — допускает либерал касательно себя и своих собратьев, — подвержены этим страстям и участвуем в борьбе, но, по крайней мере, знаем об этом, и это знание позволяет нам выдерживать критическую дистанцию по отношению к прошлому. Это делает для нас возможным — даже обязательным — признать идеологические корни традиции. В самом деле, любая традиция, включая паулинистическую, есть традиция людей, чьи мнения были сформированы не только их индивидуальными психологическими потребностями, но и социальными структурами и прочими релятивами эпохи. Порой их притязания на божественное вдохновение вполне могут быть искренни, что позволяет нам частично извинить их предрассудок. Но мы определенно не обязаны увековечивать их мнения или подгонять собственное мышление и собственную деятельность под шаблоны, которые они завещали. И во многих случаях мы должны, не задумываясь отвергать эти взгляды, принадлежат ли они апостолам или нет, как неуместные при современном эгалитарном строе. За формы прошлого цепляются лишь те, кто имеет свой интерес в поддержании власти и привилегий, упрочить и защитить которые и были изначально призваны эти формы. Коротко говоря, только белые мужчины и жертвы, привыкшие к угнетению с их стороны, являются традиционалистами». При том, что предыдущий параграф занял довольно много места, я мог пропустить один или два пункта. Но здесь, в общих чертах, изложено то, что я постоянно слышу от большинства ученых сотрудников.

Что надлежит ответить традиционалисту на подобную обвинительную речь? В первую очередь непременно согласиться, что традиционными формами могут злоупотреблять и это происходит очень часто. В особенности религия во многих случаях служит средством увековечения самой приверженности своекорыстию и расширения эго, противодействие которому и составляет изначальную цель религии. Необходимо признать, что клятвенные заверения в богодухновенности и духовном прозрении иногда используются в чисто политических целях. Но эти исторические факты, сколь бы гнусными они ни являлись, безотносительны к существованию самого прозрения и таким образом к значимости традиции, данной в откровении. Сам факт, что мое свидетельство об увиденном может быть использовано в целях закрепления за мной привилегий и пособничества моей власти, не является аргументом против существования зрения, даже моего собственного, и из этого также не вытекает, что нам всем следует намеренно ослепить себя, чтобы предотвратить подобную эксплуатацию. Критики в какой-то мере правы, но это всего лишь показывает, что человек — падшее существо, а не то, что нет откровения. Назовем ли мы эту критику тем случаем, когда ценное теряют в попытке избавиться от ненужного или не видят леса за деревьями, но печальным фактом остается то, что огромное множество так называемых интеллектуалов, кажется, более не используют свой интеллект. Они настолько отвлечены акциденциями изучаемого массива данных и так решительно выдвигают свои пристрастные тезисы, что, кажется, более не способны мыслить метафизически с учетом эссенциального. Ведь в противном случае они обязаны были бы согласиться, что даже если вся традиция является традицией людей — и подлинное откровение никогда не прорывалась сквозь преграды гордости, жадности, безразличия и ненависти, то именно так, в конце концов, произошло в их случае. Это очень важный момент. Позвольте мне обозреть его со всех сторон и схватить его сущность.

Нам твердят, что традиционалисты — романтики. Они идеализируют прошлое и делают из него идола. Они говорят на языке генерализаций, пренебрегая сложностью и конкретно воспринимаемой хаотичностью реальной жизни. Созданная ими картина древности есть фикция, рожденная их собственным воображением. Им пора очнуться и мужественно принять тот факт, что человеческие существа — это всего лишь человеческие существа. Сократ, например, был только одним из академиков — не в том смысле, какой придавали этому слову его ученики, но в нашем собственном понимании. Он заявлял, помимо прочего, что душа божественна и внутренне свободна от оков становления, и, возможно, даже верил в это. Но, как и любой другой ученый, по существу он был погружен в решение различных ментальных проблем и тупиковых вопросов. Даже если говорил, что занимается чем-то иным и более возвышенным — даже если доказывал, что у человека есть возможность разглядеть вечные формы посредством дисциплинированного ума — это было всего-навсего очередной уловкой с целью обойти концептуальные трудности, сами по себе укорененные в экзистенциальной потребности совладать с «реальной» жизнью, потребностью, которую разделяем мы все. То же самое касается всех мудрецов, святых и пророков, чьи учения дают ключ к пониманию традиции. Они были не лучше нас. В самом деле, если подумать хорошенько, они должны были быть хуже нас. Постольку, поскольку они были искренни в своих притязаниях, они проявляли наивность и несамокритичность, а, следовательно, уступали нам в интеллекте. Постольку, поскольку они были не искренни, они вообще вели себя как демагоги и мелочные тираны, а, следовательно, были неразвиты в моральном плане и осуждены по заслугам. Я сознаю, что зашел в этих рассуждениях слишком далеко. В действительности я никогда не слышал от либерала категорического утверждения о том, что все ранние мыслители стоят на ступень ниже его. Но если он хочет оставаться последовательным, он должен полагать их низшими — если не во всех случаях и не во всех частных моментах, то хотя бы в той мере, в какой они серьезно относились к откровению, то есть в аспекте, для них наиболее важном. Поскольку следует помнить, что любая традиция — традиция людей. А все люди, согласно моим коллегам-постмодернистам, неизбежно обусловлены исторической ситуацией, что бы мы ни возражали на этот счет. Все доступные нам сведения с необходимостью являются приукрашенными и ограниченными: изнутри — устройством нашей психики, извне — той средой, где мы находимся. Абсолюты, таким образом, недостижимы, и те, кто ставит себе целью транслировать учение безусловной ценности — кто полагает себя связанным с некоторой «истинной» традицией — либо простаки, либо мошенники. Мои единомышленники, выступающие сегодня с докладом, почти наверняка относятся к последней категории. Поскольку, в отличие от древних мыслителей, они превозносят традицию, они не испытывают недостатка в ревностных союзниках, всегда готовых спрятать их глупость за цитатами из ряда скептических мантр о том, что значит быть пойманным в сети относительности. Поэтому нас, традиционалистов, нельзя извинить. Быть может, я наиболее достоин порицания.

Одно дело, если бы я говорил только о понятии или проблеме Бога или ограничился простым наблюдением о том, что такой-то исторический деятель утверждал, якобы откровение есть божественное нисхождение в пространство и его излучение во времени. Так нет же. Не довольствуясь историческим или феноменологическим описанием, я взял на себя роль метафизика — словно можно говорить о таких вещах, о которых говорить просто невозможно. Единое движение от Бога к человеку? Какое дерзкое утверждение!

Читатель легко заметит, что до сих пор я предусмотрительно избегал разнообразных технических терминов, которые в противном случае могли бы облегчить эти описания позиции моих критиков. Если он, тем не менее, распознает эмпиризм, номинализм, прагматизм и эволюционизм в их комментарии, тем лучше. Но длительная практика показала мне, что не стоит прибегать к таким словам, если мы по-настоящему хотим добиться результата в споре об этих вещах. Названия направлений мысли или философских позиций просто напросто слишком неуклюжи, их границы слишком расплывчаты. Никто не соглашается надеть на себя ярлык, который, по его убеждению, является ошибочным, но даже если он в этом не убежден, сам по себе ярлык ничего не дает. Метафизик поэтому должен проникнуть в основание всех «партийных принадлежностей», всех предпочтений, всех исторических ассоциаций, влияний и эпонимов, чтобы напрямую выйти ко лжи и, соответственно, к самой истине. Кратко передавая некоторые из аргументов против традиционной точки зрения, которые мне доводилось слышать, я имею целью побудить, насколько это возможно, к более точной оценке стоящих перед нами сущностных проблем, чем допускает простое перечисление -измов. И таким приемом я надеюсь яснее продемонстрировать то фундаментально алогичное, что лежит у истоков либеральной позиции.

Окиньте беглым взором страничку-другую предшествующего текста. Алогичное или противоречие, на которое я ссылаюсь, может не сразу бросаться в глаза. Я по большей части оставил его сокрытым под оболочкой двусмысленностей и полуправд, как оно обычно преподносится. И все же в одном предложении ему было дозволено выйти на свет божий. По мнению критиков, отметил я, «все люди неизбежно обусловлены исторической ситуацией». Подобное замечание вряд ли вызовет удивление. Нас всех пичкали этой максимой сотни лет. Но я подозреваю, само повторение могло сделать нас нечувствительными к совершенной ее чудовищности. Все люди неизбежно обусловлены исторической ситуацией. Если собрать воедино все конкурирующие друг с другом слоганы, то, кажется, именно этот, более чем какой-либо другой, в обобщенном виде представлял бы современную академическую ментальность, независимо от периферийных нюансов. И именно это оправдывает порой снисходительное, порой открыто враждебное отношение либералов к тем, кто делает ставку на традицию, данную в откровении. Вне всякой риторики о злоупотреблениях и несправедливости и, не внимая стонам по поводу отсутствия плюралистической перспективы, мы видим основополагающую причину в полном непонимании природы самого человека и пределов познания. И здесь, несомненно, всплывает противоречие. Кто же знает, чего не могут все остальные? Возможно, полезной будет метафора. По сути, перед нами крабы в бочке. Опытный повар уверен, что ему нечего бояться, когда оставляет бочку без крышки, хлопоча на кухне, прежде чем приступить к приготовлению тварей. Ведь как только одна из них подберется к кромке, остальные непременно потащат ее назад. И, пожалуй, так же обстоит дело с либеральными критиками. Стоит только кому-нибудь перейти границу истории и случайности — стоит только кому-нибудь всерьез допустить возможность такого преодоления — и они тут же кричат о нарушении правил игры. Одни представители когнитивной полиции немедля потащат нас вниз. Мир – конструкция языка! Любая теория – идеология! Другие позволят вскарабкаться немного выше. Любые идеи производны от ощущений. Понятия без объектов восприятия являются пустыми! Но, так или иначе, сами эти крабы, по видимости, не сознают как раз того, что в их старании увести всех остальных назад в область относительного, они сами обязаны создавать рычаг для возвышения над кромкой.

Для того чтобы осмысленно заявлять о том, что люди неизбежно обусловлены исторической ситуацией, критики хотя бы на долю секунды должны были освободиться от действия закона гравитации. Либо они вовсе перестали быть людьми, либо, будучи людьми, более не подчинялись вышеназванным условиям. Если верно первое, если мнимые люди были богами, то авторитет их речений можно было бы спасти. Однако надо полагать, что они признают обратное. Если, с другой стороны, имеет место второй и единственно возможный вариант, тогда правило терпит крах, возможность откровения реабилитирована, и Сократ и компания вновь свободны учить Истине. Именно это я имел в виду ранее, когда обвинял тех, кто говорит «нет» традиции, в отказе задействовать интеллект и непоследовательном мышлении. Даже если они думают, будто любая традиция – традиция людей, они вынуждены будут сделать исключение в отношении собственных заверений. Даже если никогда прежде не было откровения, и, следовательно, никакого контакта с нечто, расположенным над краем бочки, и то и другое должно иметь место в их случае. И здесь, разумеется, заключено то алогичное, о котором я веду речь. Ведь если никто не может знать ничего сверх относительного, то пусть никто и не говорит, что «никто не может знать ничего сверх относительного». Следует признать, что в этих наблюдениях нет никакой новизны. Я сам обращался к данной тематике бесчисленное множество раз, как и другие традиционалисты, я уверен. И, подобно мне, они, несомненно, слышали оправдания той бездумности, которая здесь налицо, оправдания более или менее изощренные. Нам твердят о ловушке языка, о перформативных противоречиях, тонкостях самореференции и теоремах неполноты, в то время как различия внутри различий проводятся между разнообразными степенями релятивизма – так, словно человек может быть «несколько» мертвым или женщина «весьма» беременной. Не раз я пробовал оспорить эти хитрости, но, в конечном счете, пришел к заключению о том, что подлинная проблема состоит не в недостатке доказательств или ясности, но в недостатке внимания. Иначе остается только одна, еще менее желательная, гипотеза, а именно – это чистейшее упрямство. Кажется, есть умы, в остальном довольно гибкие и подвижные, но неспособные довести мысль до конца, продумав все ее импликации. Не знаю почему, но находится множество дипломированных и, казалось бы, разумных людей, которые вовсе не в состоянии взглянуть на свою точку зрения, чтобы увидеть, какие выводы можно извлечь из своего видения. Попробуйте только приковать их взор цепями здравой логики и не давать голове вертеться и уклоняться в сторону – и они тут же начнут моргать глазами.

Но цель данного очерка – отнюдь не ввязаться в очередные баталии. Я возвращаюсь к алогичному только потому, что считаю это чрезвычайно важным при рассмотрении вопроса о традиции в современной жизни. В самом деле, диагностика этой болезни может способствовать пониманию того, что является решающим для традиции в любой период, прошлый или настоящий. Поскольку роль традиции сегодня не отличается от той роли, которая была у нее всегда. «Кстати и некстати» расширение или излучение откровения во времени всегда выполняет одну и ту же существенную функцию, а именно, отзывает людей от привязанности к самому времени. Среди множества всех перемен, как внутри, так и вне нас, предназначение традиции – открыть для человеческих существ порталы в вечное – моменты, когда всякое движение обращено в себя, места, где все пространство становится центрированным, и мы лицом к лицу сталкиваемся с тем, что истинно покоится под изменчивой поверхностью случайных событий. Ритуальный жест, непреклонный лик на иконе, безмятежность духовного учителя, место паломничества, священные песнопения, цветок. Все это модусы традиции. Все это отголоски и отражения Бога.

В соответствии с этим замыслом традиция присутствует в земном мире, чтобы напоминать нам о том, кто мы есть. Сотворенный по образу Бога, человек назначен понтификом. Созданный одновременно из реального и нереального, он смоделирован как мост между конечным и бесконечным, абсолютным и относительным. Он сам является своего рода живым, дышащим откровением, проекцией Бога в пространстве, от соприкосновения которой со здешним миром до всех тварей должны доноситься отзвуки их начала. Но человек в своем падении постоянно отклоняется от этого высокого призвания. Перенося на себя дефиницию низших тварей, он проживает жизнь в противлении самому факту своей предназначенности вечному и, предаваясь изменчивому, все более втягивается в сферу последнего. Не обладающий смирением, не в силах и требовать. Он находит гораздо более легким плыть по течению в потоке существования, чем оказаться сломленным в борьбе. Тем лучше, конечно, если получится убедить себя, что все течет, все относительно, что все соткано из нитей случайности. Ведь тогда не придется чувствовать себя несовершенным или неполноценным. Онемелость такого человека будет оправдана как бы самим порядком вещей – и он почувствует себя свободным обрушиться на тех, кто говорит о богах, с обвинениями в фантазерстве. Конечно, люди всегда лелеяли свои оправдания. Это определенно касается и меня. Наше желание избежать дисциплины, которая должна сопровождать любой контакт с Богом, отнюдь не ново. Абсолют в силу самой своей природы требует всего меня целиком. Он не удовлетворяется меньшим, чем полное и непрерывное подчинение всего моего существа. И в данном смысле человеческие существа – это всего лишь человеческие существа. Никому не нравится, когда убивают его эго. Святость никогда не давалась легко, и романтики как раз те, кто думает иначе, а не традиционалисты. Новизна либерального умонастроения не в слабости, но в чопорном самодовольстве. Позиция, отстаиваемая учеными либералами нашего времени, беспрецедентна потому, что последние не догадались возвести лень индивида до уровня вселенского фатума, а не потому, что люди никогда прежде не искали себе оправдания. Уникальным в наши дни является именно то, что человеческие немощи стали предметом похвалы и абсурдным образом воспринимаются как признаки зрелости и силы. Невежество открыло путь агностицизму, грех – недугу, и «просит добродетель прощенья у порока». Вот почему любой случай глубокого усвоения традиции обречен именно на ту реакцию, какую он и вызывает сейчас: тихое изумление, или незатухающее возмущение, или в лучшем случае притворный интерес к психологии и феноменологии старомодного образа мыслей. К чему бы ни относились толерантно те, для кого все меняется и изменение есть все, они просто не могут выносить мысли, что в начале было нечто, которое есть сейчас и пребудет всегда, во веки веков. Подобная мысль зажимает их методику в тиски.

Однако давайте напомним самим себе, что дело не в возрасте как таковом. Традиция, в подразумеваемом мною смысле, обладает совершенно иным измерением, чтобы быть старой хронологически. Именно по этой причине я так усердно настаивал выше, что главный интерес для нас представляет только специфическая череда трансмиссий, а именно, таких, что берут начало в Боге. Мое метафизическое определение традиции как таковой, как отличной от доктринального изложения любой отдельно взятой традиции, имеет целью подчеркнуть тот факт, что древность сама по себе иррелевантна, и побудить нас абстрагироваться от поистине нескончаемых исторических споров о местной апостольской преемственности. Излишне упоминать, что нечто, называемое мною традицией как таковой, не может не быть древним, и было бы тем более невозможно отыскать эпоху, лишенную ее выражения. Но это так в силу самой природы открывающего Себя Бога, который не может не быть бесконечен и чья бесконечность означает одновременно подлинность и постоянство в плане становления. Иными словами, без Бога никогда не было ни времени, ни места, куда бы Он не имел могущества снизойти. « …вечная сила Его и Божество» всегда были и будут «через рассматривание творений видимы» (Рим. 1:20). И отдельные традиции не более чем палимпсесты рукописи, начертанной в субстанции самого творения. Тем самым, неудивительно, если мы неизменно находим знаки традиции везде, куда бы мы ни обратили взор. Но универсальность и древность акцидентальны с метафизической точки зрения. Они являются результатом, а не причиной традиции. Именно это объясняет приведенный мною вначале парадокс и настолько усложняет задачу традиционалиста, которую, на первый взгляд, так легко спутать с непримиримым догматизмом или реакционным фундаментализмом. Мы должны защищать старое не как старое, но как истинное, как временное выражение того, что всегда вновь и вновь прорастает из вечности, «без отца, без матери, без родословия», не имея «ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию» (Евр. 7:3).

Прежде чем сделать вывод, мне, пожалуй, следует вернуться на несколько пунктов назад. Несмотря на сатирическую видимость обратного, я вовсе не хочу внушить, будто мы, традиционалисты, одиноки в поисках Истины, хотя и впрямь верю, что, в отличие от либералов, мы действуем сознательно и, надо надеяться, не менее добросовестно. Если бы либералы имели глаза, чтобы видеть, они пришли бы к осознанию того, что внутренне присущее человеку благородство обязывает всех нас мыслить метафизически, ибо никому не дано уйти от своей природы, даже через ее отрицание. Нельзя утаить от себя, что мы созданы для абсолюта, и в противном случае – ничто; быть человеком в полном смысле слова – значит отдавать себе в этом отчет. Даже в своих мухлеваниях и виляниях модернисты и постмодернисты должны пытаться говорить поистине. Они должны говорить так, как считают правильным, не только здесь и сейчас, но по существу. И, следовательно, они неизбежно должны быть метафизиками, плохими или хорошими, нравится им это или нет. Алогичное в их предположениях выступает непосредственным тому доказательством. Их позиция оказывается подорванной постольку, поскольку они, противореча самим себе, удостоверяют глубинную суть традиции, которая состоит в трансляции того, в чем мы нуждаемся, чтобы стать тем, что мы есть. Они исповедуют вместе с нами: отрекаясь от своего призвания в качестве проекции Бога, человек ставит самого себя в зависимость от символов Истины, данных в откровении и ныне погребенных в его сердце. Естественно, большинство моих коллег по университету будут и в дальнейшем противиться моим словам. Они станут спорить, что в этом письме игнорируются их требования критериев, их возражения против самоочевидности откровения. Станут жаловаться, что мой подход остается абстрактным, слишком претенциозным и вовсе не отвечает веяниям времени. Короче, они скажут, что я по-прежнему читаю проповедь для обращенных и не воспринимаю их всерьез. И возможно, они правы. Однако и они не изменятся в ходе очередной возбужденной риторики, но с необходимостью будут и впредь говорить как люди – падшие люди, которые, как и я сам, по-прежнему тоскуют по освобождающей Истине и которых традиция сегодня все еще может исцелить.

Перевод Софии Спиридоновой

Примечание:

Более ранняя версия этой статьи, подготовленная к симпозиуму по вопросу о традиции в современной жизни, была опубликована в журнале «Modern Age: A Quarterly Review» (Vol. 36. № 3). На переиздание было получено разрешение автора.

[ комментарии (4) ] [ комментировать ]